Роман Ким - Девушка из Хиросимы
Какой плакат? С надписью: «Борись с угрозой войны!»? Это не Ясаку. Тот плакат делали в союзе молодежи. Тогда за одну ночь накатали от руки около ста плакатов и сами расклеили.
•— Не Ясаку? А почему подпись Кацу?
— Как почему? Потому, что получился удачный рисунок. Поэтому решили размножить и расклеить.
А вот когда мы ходили в тот раз в город, на столбе было объявление о кукольном спектакле… пьеса Кацу Гэнго.
Ту пьесу написала Курода Марико. Вот та самая девушка в очках, она была на собрании у учителя. А сейчас она пишет для бумажного театра пьесу о женах шахтеров, о том, как они боролись.
А как боролись?
Их мужья забастовали и спустились вниз, в шахты, чтобы не пускать никого. Тогда владелец шахты вызвал полицию и послал вниз штрейкбрехеров. Те нагрузили вагонетки углем и хотели вывезти, а жены шахтеров сели на рельсы и не пропустили. Сидели до тех пор, пока владелец не пошел на попятную.
Высидели и победили… — тихо произнесла Сумико. — Женщины, а такие же храбрые, как мужчины.
Закончив работу, они потушили фонарик в шалаше и сели у входа. Из–за Двугорбой горы вылезла большая круглая луна. Около вершины Монастырской горы торчал шпиль пагоды, похожей на сосну с обрубленными ветвями. Внизу среди деревьев поблескивали огоньки светлячков.
— Недавно в город приезжал студенческий хор из Токио, — сказал Рюкити. — Хорошие песни пели. И японские и иностранные. Вот эта мне понравилась… русская. Такой припев:
Каринка, каринка, каринка мая Нива ни ва итиго Ватаси но маринка э–эй!
• Каринка, каринка, каринка мая Нива ни ва итиго Ватаси но маринка а–а–а!
Сумико заставила ею повторить несколько раз и выучила мотив.
— А что такое «каринка» и «маринка»? — спросила она.
Наверно, что–нибудь вроде «милая»… Только русские говорят не «каринка», а по–другому, потому что они умеют, кроме «ри», произносить еще такую букву, которой нет на японском языке. Эту песню у них поют молодые мужчины и женщины… влюбленные.
Он пристально посмотрел на Сумико. Она пощипывала шею. Между ними пролетел светлячок.
— Надо итти домой. — Сумико поднялась. — Скоро будет дождь.
Откуда–то сверху из–за кустов на скале сльь шалось монотонное, назойливое стрекотанье цикады.
—%Бсть такая старинная песня, — тихо сказал Рюкити. — Я слышал пластинку. Это песня гейш. Там говорится о том, что цикада все время трещит о своей любви, но не умирает, а светлячок страдает молча и умирает от огня внутри… обугливается.
Он провел рукой по груди.
— Пора домой, — сказала Сумико, отеяв руку от шеи.
Они молча пошли по тропинке вниз. Дойдя до камня, похожего на дельфина, стоящего хвостом вверх, Рюкити простился с Сумико и пошел обратно. Когда он взобрался на скалу и скрылся за деревьями, Сумико окликнула его:
— Около месяца тому назад кто–то «поставил ветку сливы на нашем плетне. Я не знаю кто…
Сверху из–за кустов диких азалий донесся голос:
— Это светлячок!
Сумико засмеялась и, тряхнув головой, побежала вниз.
3
В воскресенье утром в поселке появились сборщики крови. Опять медленно проехала красная ма–шина с громкоговорителем, сзывая всех на площадку с флагштоком. Дядя Сумико отправился туда вместе с отцом Инэко.
Кто–то сильно постучал в окойный переплет. Сумико вздрогнула и приоткрыла створку. У плетня стоял Сугино в брезентовой накидке.
— Приходи сегодня пораньше, — сказал он. — Вчера на дамбе и в Восточном поселке опять была полиция, захватила все номера журнала и листовки. Есть срочная работа. Приходи.
Сумико поджала губы, как это делала Яэко, и строго посмотрела на Сугино.
— Какой неосторожный! Хорошо, что дяди нет дома, а если бы «был… Чуть окно не проломил!
Сугино оглянулся, вытащил из–под плаща листочек и баночку с белым клеем, помазал пальцем края бумажки и наклеил ее на плетень. Все это он проделал не спеша.
— Неосторожный какой, — прошептала Сумико. — На глазах у всех!
Сугино подмигнул ей:
— Вчера принесли из города эту листовку, отпечатали там. Мы уже расклеили ее на дороге и в поселках. Значит, придешь?
Он протянул Сумико листочек и отошел от плетня. Сумико спрятала листовку в рукав и задвинула створку. Немного спустя за окном послышались голоса. Сумико посмотрела в дырочку. У плетня стояли женщины и разглядывали листовку.
— Кто–то наклеил эту бумажку даже на красной машине сзади, — сказала жена Хэйдзо. — Сейчас полицейские соскребывали.
Вот за это их ловят и запихивают в свиной ящик, — сердито сказала жена Кухэя. — А им наплевать. Прямо сумасшедшие!
Она плюнула. Потом оглянулась и, послюнив палец, провела им по бумаге — поправила отклеившийся край листовки. Пошептавшись между собой, женщины пошли в сторону площадки.
Сумико вытащила смятый листочек из рукава и положила на цыновку, чтобы расправить, но, услышав шаги у двери, быстро засунула бумажку под колено. В дверях стоял дядя, держа руки на пояске. Он нахмурился и оттянул вниз углы рта.
— Мне сегодня надо пойти к доктору, — сказала Сумико. — В прошлый раз сказал, чтобы я сегодня пришла.
Дядя молча снял савдалии и уселся перед Суми–ко, скрестив ноги.
— Сейчас видел эту женщину из города и узнал все. Оказывается, ты в лечебницу Аримицу ходила только один раз. Врала мне все время. — Он затряс головой и крикнул тонким, срывающимся голосом: — Все знаю! Вчера твою подружку Яэко полицейские застукали около школы… расклеивала бумажки. Допросили ее и сейчас привезли домой и сдали отцу. Он ее так отодрал, что она сейчас валяется во дворе. Не может встать. Оказывается, она спуталась с красными. И ты, наверно, тоже шлялась на сборища. Говори все! Что спрятала? Давай сюда!
Сумико наклонилась вперед, положив руки на колени, но дядя с силой толкнул ее, и она упала на бок. Он схватил листочек.
— Вот эта самая листовка… — Он закивал головой. — Везде расклеили. Откуда принесла?
Кто–то в окно бросил. Не знаю.
Врешь! — Он вытащил из–за пояска трубку и замахнулся. — Говори, куда ходила?
Сумико закрыла голову руками.
— Будешь говорить?
Он ударил ее трубкой по руке, но не сильно. Потом схватил за волосы и дернул. Сумико крепко обхватила голову руками и повалилась на цыновку лицом вниз.
— Наверно, ходила на собрания красных и слушала их вожака.., Вот этого… — Он ударил трубкой по листовке, лежавшей перед ним. — Это наверняка вожак. Поэтому подписывает листовки и плакаты. Его скоро сцапают. Говори, кто тебе дал?
Не дождавшись ответа, ударил ее трубкой по спине.
— Ты знаешь этого вожака? Его все равно скоро словят. Видела его? Не будешь говорить? Отлуплю!
Она прижалась лбом к цыновке, прикрыв руками голову. Через некоторое время она чуть–чуть приоткрыла один глаз и украдкой посмотрела на дядю. Он сидел с закрытыми глазами, держа в руке трубку: ждал ответа.
Перед ней лежала бумажка. На ней что–то нарисовано. Сумико слегка повернула голову. На бумажке изображена девочка с сумкой через плечо, в ее руку воткнут шприц, от него шланг к танку. А сбоку написано: «Ни одной капли крови! Ваша кровь — горючее для войны! Защищайте мир!» И подпись: «Кацу Гэнго».
Сумико открыла глаза шире. Так и было написано: «Кацу Гэнго». Она крепко прижала рукава к покрасневшим щекам.
— Кто этот Кацу Гэнго? — крикнул дядя. — Знаешь его? Говори!
Она подняла голову, выпрямилась и положила руки на колени.
— Если не скажешь, прибью! — Дядя показал на алтарик, на котором стояли фотографии. — Проси прощения у родителей. Не стыдно тебе?
Сумико посмотрела ему прямо в глаза.
— Я ничего плохого не делала, мне не стыдно.
Что–о? — Он приоткрыл рот и тяжело задышал. Потом завопил тонким голосом: — Рассуждаешь еще, дрянь!
Он замахнулся, но на этот раз она не закрыла голову руками, а продолжала сидеть прямо.
Поднятая рука дяди застыла в воздухе. Он медленно опустил руку.
— Твое счастье, что ты больная. А то бы излупил тебя. Не хочешь говорить, не говори. Будешь раскаиваться. С сегодняшнего дня ни шагу из дома одна. Только вместе со мной.
Он закурил трубку и лег на спину. Сумико сидела неподвижно, не сводя глаз с листовки.
Восковку использовали ту самую, только прибавили буквы. Написал кто–то неизвестный. Это не почерк Рютяна. Чей же? Может быть, Кантяна или Сугино? Или кого–нибудь из городских? А на танке написаны четыре иероглифа: «империализм». Это почерк Яэтян. Наверняка ее. У первого иероглифа хвостик загнут влево и с нажимом; Яэтян всегда так пишет. А в верхнем углу черное пятно. Кто–то оставил след пальца, очевидно прижал восковку, когда клал ее на доску. Это совсем не годится. Хорошо еще, что размазал: поэтому отпечатку нельзя будет узнать, чей палец, но все равно так нельзя делать. Неужели не заметили на пробном листе? Надо было осторожно соскоблить с восковки или поднести зажженную спичку к восковке, чтобы заровнять отпечаток. Так торопились, что даже не успели убрать пятно. Это не годится…
