Роман Ким - Девушка из Хиросимы
Инэко привалилась к плетню и стала биться головой.
— А мы сидим, как в тюрьме… ничего не знаем… ничего!..
Сумико тоже прильнула лицом к плетню и тихо заплакала.
в
Поздно ночью пошел сильный дождь и поднялся ветер. Брызги ударялись об оконную бумагу. Сумико проснулась, вышла во двор и сняла с дерева лапти. После этого долю не могла заснуть. Болели распухшие ноги, начался зуд в плече.
Наконец она задремала. Очнувшись, она услышала сквозь шум дождя пощелкивание и свист. Она подползла к окошку и приложила глаз к щелке, но ничего не увидела. Свист повторился. Тогда она осторожно отодвинула створку, струя ветра ворвалась в комнату. У плетня стоял кто–то, накрывшись с головой плащом.
— Это я… Матао, — прохрипела фигура. — Не можешь завтра прийти на гору? Работы по горло…
А Рютян где? Схватили?
Его вызвали в город и дали на время другую работу. А нам нужно печатать… Кажется, собираются расширять базу.
Выйти не могу… не пускают.
Дядя громко всхрапнул* и зашевелился. Сумико застыла у окна, приложив руку ко рту.
— Так и будешь сидеть? Боишься ослушаться? На словах бойкая, а на деле… — Матао махнул рукой. — Баба есть баба.
Он еще раз махнул рукой и, отойдя от плетня, скрылся в темноте. Сумико задвинула створку и легла, уткнувшись лицом в подушку. Где–то санным хриплым голосом пропел петух. Вдруг загрохотали самолеты. Они пролетели совсем низко, как будто над самой крышей. Дядя перестал храпеть, что–то пробормотал и стал почесываться. Он, видимо, проснулся. Сумико посмотрела на окно. Уже начинало светать. Шум дождя продолжался.
— Дядя, — тихо сказала она. — Мне надо пойти к доктору. У меня болит.
Что болит? Пятна проступили? — испуганно спросил дядя, приподнявшись на локте.
И плечо болит, и ноги… и внутри все болит. Больше не могу…
Завтра пойдем вместе.
Я пойду одна.
Одну не пущу. Спи. Утром пойдем вместе.
Сумико села на постели.
— Мне можно выходить одной из дому? Я больше так не могу… как в тюрьме.
Ты что? Спросонья болтаешь что–то… спи.
Я больше не могу терпеть. Мне надо пойти завтра одной. Дайте мне сандалии.
Спи! — крикнул дядя. — Молчи! А то ударю.
Пойду босиком.
Отлуплю! — Дядя ударил кулаком по цыновке.
Сумико встала и надела поверх ночного халатика
второй халат.
— Ложись сейчас же! — заорал дядя. — Лупить буду!
Она молча надела шаровары и причесала волосы. Дядя вскочил и ударил ее по щеке. Она покачнулась, но удержалась на ногах и пошла к двери.
— Куда идешь? Обалдела, что ли?
Он схватил ее за рукав, но она с силой оттолкнула его и вышла босиком во двор. Дядя схватил бамбуковые грабли и выглянул в дверь. Сумико уже сидела посередине дворика, прямо на земле, подобрав под себя ноги и положив руки на колени.
— Ты что, рехнулась? — Он взмахнул граблями. — Иди домой и ложись. Заболеешь… и умрешь.
Она подняла голову и громко, раздельно произнесла:
— Сумико будет сидеть здесь и не будет двигаться до тех пор, пока дядя не разрешит выходить из дому одной.
Он, приоткрыв рот, уставился на нее. В предрассветных сумерках разглядел ее лицо: крепко сжатые губы и закрытые глаза. Волосы были уже совсем мокрые.
— Иди домой, промокнешь, — сказал он ласково. — Не дури.
Сумико вытерла лицо рукавом и поправила ворот халата.
— Не пойдешь?
Он топнул и швырнул грабли прямо в нее. Грабли ударились о ее колени. Она поморщилась, но не шевельнулась. Сидела неподвижно, упираясь руками в колени. Он снял с гвоздика соломенную накидку и бросил ей. Сумико накинула плащ на плечи, поправила халат «и снова положила руки на колени.
— Уже совсем промокла, — сказал он тихо. — Простудишься. Иди домой.
Она молча мотнула головой.
— Ну и сиди, пока не околеешь! — Он с шумом захлопнул дверь.
7
К утру дождь ослабел, но небо не прояснялось, попрежнему было обложено тучами. Дядя вышел из дому, не спеша помылся у кадки и, не глядя в сторону Сумико, буркнул:
— Иди покушай.
Она не ответила. Дядя вошел в дом, оставив дверь открытой. Немного спустя снова вышел, выплеснул воду из котелка и налил новую.
— Где соль? — спросил он.
В горшочке на верхней полке, — ответила Сумико. — Только осторожно, там бутылочка с жидким мылом.
Дядя несколько раз выходил во двор: мыл соленую редьку, полоскал чашку и котелок, чистил свои шаровары, но больше н1е заговаривал с Сумико. Потом надел зонт–шляпу, накинул на плечи кусок рогожи и, засунув за пояс серп, вышел за калитку.
Дождь прекратился. Сумико сняла накидку с себя и постелила на мокрой земле, постояла немного, прошлась по дворику, заглянула в дом. Бутылочка с жидким мылом стояла на полке — дядя не свалил ее. Сумико вернулась к накидке, лежащей на земле, и села лицом к дому.
Сзади скрипнула калитка, и чей–то мужской голос спросил:
— Куни–сан дома?
Ушел, — ответила Сумико, не поворачивая головы.
Она услышала покашливание и удаляющиеся шаги. В углу дворика возле кадки для дождевой воды прыгала маленькая лягушка. На деревьях в соседнем дворе зачирикали птички. Оттуда пахнуло чем–то вкусным. Вероятно, жарили что–то на бобовом масле. Сумико проглотила слюну. Волосы на голове высохли. Шаровары, прилипшие к ногам, тоже стали подсыхать. Высоко–высоко в небе пролетели птицы, построившись, как самолеты. Всего девять птиц, одна из них немного отстала. Пролетели, не шевеля крыльями, совсем беззвучно.
Сумико окликнули — голос бабушки Инэко:
— Дядя дома?
Ушел, — ответила Сумико, смотря вверх.
А ты что делаешь? Молишься?
За плетнем зашептались. Раздался голос Инэко:
— Сумитян, ты что? Почему сидишь?
Сумико ответила не оборачиваясь:
/ I / / и
— Сказала дяде… решила сидеть, пока дядя не станет меня пускать. До тех пор буду сидеть вот так.
Инэко вскрикнула и захлопала в ладоши.
— Ой, как здорово! Как здорово! Когда начала?
Ночью.
За плетнем опять зашептались, спустя некоторое время недалеко от Сумико упал бумажный мешочек. Сумико взяла грабли и подгребла мешочек к себе. В нем оказались шарики из пшенной каши и две маринованные сливы. Сумико с удовольствием съела подношение.
За плетнем началась какая–то возня, и послышался сердитый голос отца Инэко. Раздался звук пощечины.
— Сумитян, я тоже!.. — крикнула сдавленным голосом Инэко.
Повидимому, ей зажали рот рукой и втащили в дом. Сумико посмотрела на небо. Тучи шли со стороны моря. Наверно, скоро опять пойдет дождь. Мимо плетня пробежали мальчишки с бумажным змеем. Стала затекать нога. Сумико вытянула ногу и потерла ее. Услышав сзади голоса, она села, подобрав под себя ноги.
— Всыпать ей надо как следует! — сказал мужской голос. — Дурит. Нечего смотреть!
Сумико стала медленно считать про себя, отсчитывала только вдохи, пропуская выдохи. Когда отсчитала до ста двадцати трех, стукнула калитка. К Сумико подошел дядя и тихо сказал:
— Ну, идем… срамишь меня. Все смеются.
Она промолчала.
— Иди домой, — шепнул дядя. — Проголодалась?
Ничего не буду есть, — ответила Сумико. — Упаду… все равно не буду. Умру.
Дядя вошел в дом. За плетнем послышались женские голоса:
— С ума сошла!
Сидит с ночи. Бесстыдница какая!..
Дура! — крикнули мальчишки. — Пикадон!
В щеку Сумико попал комочек грязи. Еще что–то бросили в спину, потом в голову.
— Пошли отсюда! — крикнула женщина — голос матери Инэко.
Мальчишки убежали. Сумико вытерла рукавом лицо и волосы. Она отсчитала еще девяносто три. Во двор вошла жена Кухэя и, подойдя к двери, сказала:
— Куни–сан, прости ее… больная ведь.
Дядя ответил ей что–то сердитым голосом.
— Не жалеет совсем, — пробормотала жена Кухэя. Она подошла к Сумико. — А ты тоже не упрямься… нехорошо так. Попроси прощения.
Я ничего плохого не делала, — ответила Сумико.
Иди домой, дядю надо слушаться.
Постояв немного, жена Кухэя поцокала языком и вышла за калитку.
8
Весть о ее сидении распространилась по всему поселку. У плетня все время стояли люди и оживленно обсуждали событие. Одни жалели девочку: уж если решилась на такое — значит, довели до этою; другие ругали: за такое непослушание надо хорошенько отодрать, чтобы запомнила на всю жизнь.
Вначале Сумико прислушивалась к разговорам, потом перестала. Пошел дождь. Часть зрителей разошлась, но, судя по шушуканью у калитки, кое–кто еще остался. Сумико набросила накидку на голову, но через некоторое время сняла ее и расстелила под собой, так как лужа в углу дворика стала постепенно приближаться к ней.
— Сумитян, пересядь поближе к дереву, — поак ветовала бабушка Инэко.
К ногам Сумико упал бумажный сверток. На этот раз ее угостили несколькими картофелинами и ломти–к а ми соленой редьки. Лужа уже дошла до ее подстилки. Сумико снова начала считать, но сбилась. Начала снова и опять сбилась. Тогда стала повторять в уме таблицу умножения. Когда дошла до семью восемь, во двор вышел дядя.
