Элигий Ставский - Камыши

Та гордая красавица, что, распахнув дверцу, сидела в такси и смотрела на меня, выжидая, и была Настя, улыбавшаяся, чуть смущенная. Мелькнула блестящая красная туфелька. Что угодно, но такую вот Настю я не ожидал увидеть. Я только взглянул на нее и неожиданно почувствовал, как у меня в одну секунду отпустило душу. Как же, оказывается, мне сейчас нужна была давным-давно знакомая Настя.

— Добрый вечер. Здравствуйте, Настя. — Я протянул ей свой букет. — Вы даже не представляете, как я вам благодарен.

Дверца захлопнулась, на моих коленях оказался краешек вишневой вельветовой юбки.

— Куда? — откинувшись, спросил шофер.

— Куда? — повернулся я к ней.

— Не знаю. Мне все равно, — блеснула она зубами.

Под цветами обнажилась шелковая вышитая белая блузочка, не надетая на нее, а точно наклеенная. Словом, этой блузочки как будто не существовало. Но я заметил, что и под блузочкой ничего больше не было.

— Я бы, честное слово, подарил вам этот город, Настя. И будьте сегодня моим добрым гидом, если это нетрудно.

— А может, мне этого города и даром не надо, — засмеялась она. — Только недалеко. По проспектам. Я и сама-то нездешняя.

Я осознал, почему цветы в ее руках стали яркими необыкновенно. На ней была коротенькая и тоже вельветовая, синяя без рукавов… ну, жакетка, что ли… И это был фон, на котором выделялся каждый цветок. Яркость в одежде почти цыганская.

— Поехали, — сказал я шоферу. А когда мы двинулись, спросил: — Надеюсь, вы отдохнули?

— От чего это? — игриво пожала она плечами. — С такими пассажирами отдохнешь!

— С такими, как я?

— Вот именно, — засмеялась она.

Я достал сигареты.

Или с ней что-то произошло за эти несколько часов, или я не разглядел ее в самолете. Она была совсем не та, с которой я простился у трапа. Даже в манере говорить появилось что-то новое: растягивала слова на южный манер, уже самой интонацией как будто суля мне открыть нечто загадочное, почти роковое. И волосы, оказывается, были не каштановые, а скорее черные, такие же, как брови. От прежней надменной Насти остались только тяжелые веки да еще, пожалуй, прищур глаз, как от солнца, от теплого ветра. Она была более чем хорошенькой и теперь заманчиво диковатой.

— А я, по правде сказать, не надеялся, что вы приедете, — признался я.

— А я и сама не надеялась, — засмеялась она. — Спасибо вам за цветы, — и посмотрела на свои покрытые свежим лаком и еще слегка пахнущие ацетоном ногти. — А что делать, если скучно?..

А когда подняла голову, я заметил в ее взгляде несогласующуюся с улыбкой настороженность, пристальную зоркость. От этого и все лицо становилось иногда неестественным и даже как будто деланным. Она словно заставляла себя быть посмелее. Говоря честно, я, конечно, выбрал бы для себя ту недосягаемую Настю-стюардессу, которая представлялась мне ожившей и существующей частичкой давнего Миуса. Но в эту минуту мне, возможно, было легче с неловко пытавшейся кокетничать этой Настей, еще не привыкшей ко мне и как будто осваивающейся.

— А вы даже не назвали себя, между прочим, — лукаво глядя мне прямо в глаза, сказала она. — Или считаете, что со мной сойдет и так?

— Виктор Сергеевич, — ответил я и протянул ей сигареты.

— Это точно, что Виктор Сергеевич? — она посмотрела на меня испытующе, как бы оценивая. Потом взяла сигарету. Я дал ей прикурить, она закашлялась. — А я всегда говорю что попало, если пристают. И тоже назначаю у рыбного магазина, но не прихожу. — И, мне показалось, на секунду прижалась ко мне. Похоже, что она решила не терять вечер даром. Жаль только, что я, пожалуй, был не подготовлен к этому далеко не идиллическому завершению знакомства с небесным прообразом юношеской любви.

Но попробуйте быть святым и заниматься воспоминаниями, если вы ощущаете рядом гибкость горячего и вполне реального тела, если вокруг так дурманяще светятся розы, и эти шины как будто не едут по плевкам, по грязным следам, по сизым струйкам машинного масла, по зыбкой черноте асфальта, исшарканного вдоль и поперек, если все забито запахом роз, а доносящееся дыхание никак, никогда, ни за что на свете не может быть нечистым, как не могут быть опресненными эти губы, если весь эфир начинен неудовлетворенной страстью: «Как любил я вас, очи черные…», если вас бережно и невесомо покачивает и если вы улавливаете, как вам кажется, не просто любопытство:

— А вдруг я бы обманула и не пришла? — Она не знала, как избавиться от сигареты. — Вы бы нашли меня?

— Да, — уже почти убежденный, что говорю правду, сказал я и сунул надоевшую и, очевидно, крепкую для нее сигарету в пепельницу. Теперь я думал о том, как бы продлить этот вечер с Настей. Но что же нам делать? Нет, мне уже совсем не хотелось терять ее, так она была хороша.

Улицы были освещены. Мимо катился город, то высокий, то трех- и даже двухэтажный, который своими крышами, оказывается, заслонял и Кавказ, и Каспий, и Баку. В сорок третьем году я перебежал Дон по льду. Когда пропадали кварталы, полные электричества, витрин, светофоров и людей, лезших под колеса, когда словно обрывалась панель, где толпа казалась спрессованной и непонятно как передвигалась, тогда наступала полутьма, едва рассеиваемая редкими вспышками фонарей, дома чернели точно руины, улицы оказывались полупустыми, а иногда почти пустыми, и машина шла быстрее. Мы проехали по нескольким сияющим от огней проспектам, потом затряслась какая-то очень длинная улица, грохотавшая трамваями, потом за окном пронесся высокий черный обелиск, и снова стволы уцелевших деревьев и десятки возникавших впереди рук, махавших нам, встречавших нас и остававшихся за нами. Одним словом, перед нами пронеслась многоликая, вертящаяся, смеющаяся и захваченная каким-то безудержным круговоротом толпа живых. Мне приятно было видеть ее, подсматривая за ней из-за дыма тех пожаров, поднимавшихся над развалинами. А диковатая, о чем-то задумавшаяся и присмиревшая Настя не мешала мне. Я взглянул на нее, и мне вдруг пришла в голову простая и счастливая мысль, что самим своим присутствием красивая Настя помирила бы нас в Костей, развязала бы нам языки. Если бы час-другой нам втроем посидеть за столом… Я наклонился к шоферу и сказал адрес.

— А куда это вы меня? — тут же спросила она строго. — Может быть, на квартиру?

— Не бойтесь, пожалуйста, Настя. Я сейчас вам все объясню.

— И, как я понимаю, мы там будем одни? — последовал новый вопрос. — Так ведь? Я угадала?

— Нет, Настя, — ответил я. — Не угадали. Я познакомлю вас с одним замечательным человеком. Он мой фронтовой друг.

— Да? — усмехнулась она. — Это правда, что там будет ваш друг?

— Правда, — подтвердил я. — Посидим немного, выпьем по рюмке вина. В ресторан сейчас все равно не попадешь. Вы же видели, что делается.

Машина теперь свернула туда, где дома были похожи на те, которые можно увидеть и на окраинах Москвы и Ленинграда. Бутылка хорошего коньяка и шампанское уже позвякивали у меня под ногами, и я туфлей разделил их, чтобы они не разбились.

— А может быть, вы любитель быстрых побед? — опять насторожилась Настя, когда мы уже наткнулись на улицу, изрытую траншеями, и теперь, чертыхаясь, шофер объезжал ее. — Тогда я вам не подойду. — И мне показалось, что в ее глазах блеснула почти ярость, знакомая мне еще по самолету, хотя на губах и застыла улыбка. — Но вы не подумайте, что я из пугливых. У меня, знаете, сила, я даже сети с мужчинами тянула.

Я увидел знакомый дом.

— Если хотите, подождите меня здесь, Настя. Я только предупрежу, что приеду попозже, — сказал я, чуть ли даже не оробев под взглядом этой девочки.

— Значит, просто посидим? Надо же! — расхохоталась она. — А до сих пор все было по шаблону. Я думала, люди постарше — с выдумкой. Даже было интересно. Потому и приехала.

Я заставил себя рассмеяться:

— Вы мне нравитесь, Настя. А поухаживать за вами можно?

— Можно, — уже весело разрешила она. — Если у вас это получится.

Я расплатился, взял Настю за локоть, и мы двинулись по асфальтовой дорожке к подъезду, над которым светилась тусклая лампочка. Надо было что-то говорить, но никаких слов не находилось.

— А я опять забыла, как мне вас называть? — усмехнулась Настя.

— Виктор Сергеевич, — повторил я.

— А я думала: Витя… — неожиданно фыркнула она.

Пес, очевидно, узнал мой голос. Я услышал, как он радостно заскулил и бросился царапать дверь.

— Видите, нас встречают, — сказал я, нажимая кнопку звонка.

— А он кто, ваш друг? — успела быстро спросить Настя, прячась за розы.

Но он уже стоял перед нами щурясь, уже подтягивал брюки, виновато улыбался и уже отступал назад, пропуская нас.

— Это мы, — сказал я, победно выставляя перед собой бутылки, а главное — драгоценную Настю. — Жив, хвост? То-то! — Я взялся быть добродушным громилой, которому все трын-трава.