Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)
Лишь после того, как войска вермахта откатились от Москвы, он понял, что настало время действовать.
…Отец Гелена, директор издательства «Фердинанд Хирт, типография и книжная торговля», записался на прием к гауляйтеру Бреслау и был принят на следующий же день, вечером, после окончания работы – знак особого уважения.
– Я должен просить вас, уважаемый партайгеноссе, – сказал он руководителю окружной организации НСДАП, сидевшему под огромным портретом Гитлера, – чтобы наша беседа осталась тайной, ибо я никак не хочу причинить зло моему сыну, Рейнгарду, а речь пойдет именно о нем.
– Вы знаете, – ответил гауляйтер, – что слово партийного функционера Национал-социалистской рабочей партии тверже камня и крепче стали. Могли бы говорить, не предваряя такого рода просьбой.
– Мой сын служит у генерал-полковника Галь…
– Я знаю, – перебил гауляйтер, – пожалуйста, существо дела, фюрер учит нас экономить время, я даю вам пять минут, извольте уложиться с вашим вопросом…
– Речь идет о том, что подразделение разведки генерального штаба, работающее против русских, находится в руках человека, связанного родством со славянами.
– Вы сошли с ума, – лениво откликнулся гауляйтер, но в глазах его вспыхнул быстрый холодный огонь. – Такого рода пост может быть занят лишь кристально чистым арийцем.
– Тем не менее, – упрямо повторил Гелен-старший, – у жены полковника Кинцеля есть какой-то родственник польской крови… Нет, нет, Кинцель прекрасный офицер, он делает все, что должен делать, и наше зимнее выравнивание фронта под Москвой никак не может быть поставлено ему в вину: кто мог предполагать такие морозы?! Но тем не менее когда я узнал об этом от Рейнгарда, то я счел своим долгом сообщить вам.
Родство со славянами, как и простое знакомство с коммунистами, предполагало лишь одно: немедленное увольнение со службы – до начала разбирательства; есть сигнал, и достаточно; если потом выяснится, что человека «оклеветали» – ему найдут другое место; рейх прежде всего; личные обиды не имеют права на существование.
Кинцель был снят со своего поста через три дня; это было беспрецедентно долго, но за него вступался лично Гальдер, однако это не помогло, хотя полковник просидел лишние два дня в штабе; без заступничества начальника генерального штаба его бы вывели за ворота в течение двадцати четырех часов.
Проверкой было установлено, что у его жены нет родственников низкой расы, компрометирующих истинного арийца, однако дело было сделано – в кресле Кинцеля уже сидел полковник Рейнгард Гелен; генерал Гальдер вручил ему серебряные погоны лично, через час после назначения на высокий пост.
На следующий же день Гелен собрал своих помощников и сообщил им, что он – по согласованию с начальником РСХА Гейдрихом – меняет весь состав офицеров армейской секретной службы, начиная с полков, причем если первый и второй отделы фронтовой, корпусной, дивизионной и полковой разведок будут по-прежнему заниматься своими обязанностями по сбору секретных данных, саботажу и диверсиям, то работу третьих отделов – контрразведка, наблюдение за личным составом штабов вермахта – он, Гелен, отныне намерен координировать с шефом РСХА Гейдрихом.
После этого Гелен покинул генеральный штаб и совершил стремительный вояж из Винницы – где он расположился по соседству со ставкой фюрера – в Берлин, Белград, Софию и Гамбург.
Здесь он встретился с ветеранами германской разведки, которые говорили по-русски так же свободно, как и рейхсляйтер Альфред Розенберг; все они были выходцами из Петербурга и Москвы, провели свое детство в поместьях под Рязанью и Нарвой, помнили былое, мечтали о том, чтобы это прекрасное былое вновь обрело реалии настоящего и – особенно – будущего.
Первым, кого посетил Гелен, был генерал Панвитц; он состоялся в девятнадцатом году, когда возглавлял вооруженные подразделения, расстреливавшие немецких радикалов; его беспощадность Адольф Гитлер ставил тогда в пример руководителям СА.
– Колебания в период кризисов невозможны; поколения простят ту кровь, которая прольется на нивы, где зацветут всходы после того, как плевела будут уничтожены!
Поскольку фон Панвитц командовал казачьими соединениями генерала Шкуро, расквартированными в Югославии, Гелен провел с ним пятичасовую конференцию, наметил план работы по созданию крепкого штаба, составленного из царских офицеров, готовых на все, лишь бы повалить большевизм, договорился об откомандировании к нему десяти наиболее проверенных казачьих вождей и отправился к Вильфриду Штрик-Штрикфельду, майору запаса, работавшему по изучению и систематизации тех данных, которые передал нацистам генерал-лейтенант Власов.
Поскольку в годы Первой мировой войны Штрик-Штрикфельд был царским офицером, служил в Белой армии и Россию знал великолепно, Гелен поручил ему осуществлять все контакты с рейхсляйтером Розенбергом и рейхсфюрером Гиммлером, которые к Власову относились ревниво и передавать его вермахту пока что намерены не были.
После этого Гелен встретился с генералом Кестрингом, работавшим в аппарате Кребса, когда тот курировал военный атташат в Москве, и предложил ему возглавить формирования «патриотов русской национальной идеи, которые готовы строить свое государство восточнее Урала».
И наконец, Гелен нанес визит вежливости бригаденфюреру Вальтеру Шелленбергу, попросил его советов, выслушал молодого шефа политической разведки с восхищенным вниманием, хотя знал куда как больше, чем этот красавчик, только вида не показывал, а уж потом посетил Мюллера.
– Группенфюрер, без вашей постоянной помощи я просто-напросто не смогу функционировать: русские – люди непредсказуемых поворотов, мне важно, чтобы именно ваши сотрудники пропускали через свое сито всех тех, кого отберет Штрик, а уж после Панвитц и Кестринг примут под свое командование…
Через два месяца Гелена вызвал Геббельс; созданная полковником секретная группа «Активная пропаганда на Восток», возглавленная ставленником Розенберга прибалтийским немцем фон Гроте, начала выпуск листовок; писали пропагандисты Геббельса, Власов их визировал.
Рейхсминистр высказал соображение, что пропаганда Гелена слишком осторожна.
– Смелее называйте вещи своими именами, – советовал Геббельс. – Русские обязаны подчиняться, они не умеют мыслить, они должны стать слепыми исполнителями наших приказов.
– Русские умеют мыслить, господин рейхсминистр, – рискнул возразить Гелен, – их философские и этические школы, начиная с Радищева и кончая Соловьевым, Бердяевым и Кропоткиным, я уж не говорю о Плеханове и Ленине, начинены взрывоопасными идеями; с точки зрения стратегии мы обязаны сейчас позволить им считать себя не очень-то уж неполноценными; после победы мы загоним их в гетто, но пока стреляют партизаны…
– Их уничтожат, – отрезал Геббельс. – Нация рабов не имеет права на иллюзии…
Тогда Гелен обратился к Скорцени:
– Отто, вы вхожи к фюреру, я прошу вас помочь мне: нельзя столь пренебрежительно дразнить русского медведя, как это делаем мы. Я ненавижу русское стадо не меньше, а быть может, больше рейхсминистра Геббельса, но я выезжаю на фронт и допрашиваю пленных: наша неразумная жестокость заставляет их прибегать к ответным мерам.
Скорцени покачал головой:
– Рейнгард, я не стану влезать в это дело. Фюрер никогда не пойдет на то, чтобы санкционировать хоть какое-то послабление в славянском вопросе: если евреи должны быть уничтожены тотально, то русские – на семьдесят процентов; мы же с вами читаем документы ставки, нет смысла воевать с ветряными мельницами.
…После того как Гелен составил свой развернутый меморандум по Красной армии, после того как он приобщил к нему страницы с выдержками из допросов перебежчиков, данные перехватов телефонных разговоров в России и отправил это – через Гальдера – в ставку, фюрер присвоил ему звание генерал-майора; это случилось через несколько недель после того, как лучшие офицеры и генералы, думавшие о судьбе Германии перспективно, были удушены на рояльных струнах, подцеплены за ребра на крюки, куда вешали разделанные мясные туши, или же расстреляны в подвалах гестапо.
Именно тогда, приехав в Бреслау, к отцу, – после того как кончился семейный ужин и мужчины остались одни в большой, мореного дуба, библиотеке, – Гелен-младший сказал:
– Все кончено, отец, мы проиграли и эту кампанию.
– Но оружие возмездия… – начал было отец, однако сразу же замолчал, признавшись себе, что говорит он так потому, что постоянно ощущает на спине холодные глаза невидимого соглядатая.
Поднявшись, Гелен-старший включил радио – ему, как главе «народного предприятия», было позволено держать дома приемник, у всех остальных зарегистрировали или отобрали, – нашел Вену (передавали отрывки из оперетт), вздохнул, покачав головою:
