Юность - Николай Иванович Кочин
— Мерзавец! — крикнул граф и с размаху ударил Егора по щеке. — Вреднее ничего не придумать.
Егор пошатнулся и потер щеку…
— Говори, сукин сын!
Егор молчал, только потирал щеку.
— Бейте его! — закричал граф истерично. — До тех пор бейте, пока не назовет всех, кто с ним ворует… Убейте его до смерти, но узнайте… Боже мой, боже мой, какое испытание…
Он бегал по комнате и не слышал крика. Только глухие, методично раздававшиеся удары по чему-то мягкому… Когда удары прекратились, вошел урядник…
— Действительно, почти убили, — сказал он. — А звука не издал. Вот какая вредная насекомая. Позвольте, ваше сиятельство, рюмочку водки.
И они пошли к столу с закуской…
Наутро граф писал министру внутренних дел Церетели:
«Пользуясь царящей внутри анархией, бездействием Временного правительства, не дожидаясь Учредительного собрания, крестьяне-общинники путем насилия разрешают на местах аграрный вопрос, нагло посягая на священную собственность землевладельцев. Именья земельных собственников горят, расхищаются. В моем собственном именье крестьяне косят луга, травят посевы, рубят лес, угоняют скот. Крестьяне не платят аренду, не хотят вступать ни в какие законные сделки с землевладельцами. Разгон служащих, рабочих, военнопленных, уничтожение арендных договоров, захват земель, машин, скота — все это приведет сельское хозяйство к гибели. Ужасающая смута раздирает душу несчастной нашей родины, в пагубных эксцессах тонет свобода. Мы — землевладельцы — терпим правовые обиды, чинимые нам крестьянами-общинниками. Мы просим Временное правительство встать на защиту попранных наших прав, ибо из всех классов населения мы — землевладельцы — обречены нести всю тяжесть революции. Просим срочно прислать в наши места казаков, которые могли бы водворить порядок и внести успокоение в среду сельского населения, принять меры к восстановлению попранных наших прав.
Исполняющий обязанности председателя губернского союза земельных собственников —
Граф Г. А. Пашков
Июль 1917 г.»
Союз земельных собственников возник тотчас же после свержения царя по инициативе Родзянки в Екатеринославской губернии и быстро упрочился во многих губерниях России. Помещики отчаянно пытались спасти свое положение, используя и мелкособственнические интересы зажиточного крестьянства, в первую очередь кулаков и отрубников. Они их кое-где использовали как щит для ограждения своих интересов. Союзы рассылали декларации, листовки, призывающие помещиков к сплочению. Депутации союзов из областей осаждали министров просьбами и требованиями прекратить крестьянское самоуправство. Помещики даже пытались войти в местные крестьянские комитеты, чтобы создать опору реакции в деревне. Граф поддерживал тесную связь с другими союзами областей и центра и жил мыслью, что новый Корнилов скоро положит конец притязаниям революции. Управляющий каждодневно отправлял почту графа к верным людям. На этот раз он повез письмо графа Временному правительству сам… Но он не вернулся в усадьбу…
Граф потерял сон. Целыми ночами он бродил по комнатам своего дворца, болезненно прислушиваясь к звукам. В полуночь ему почудилась мужицкая речь. Граф вскочил и стал искать охрану — урядника. Урядник убежал черным ходом. Прислуги в доме тоже не оказалось. Двери дома были открыты. Граф почувствовал приближение конца. Он услышал мужицкие шаги на лестнице. Побежал будить гостей… Дрожащие дамы спросонья подняли визг.
— Господа, — сказал граф. — Умремте с честью. Достойная смерть лучше постыдной жизни.
Он услышал во внутренних покоях возню и смех.
— Мы с бабами не воюем, — послышался грубый мужицкий голос. На пороге показался лохматый Егор Ярунин.
— Вот он здесь, братцы, — сказал Егор и схватил графа за бороду.
— Ну, барин, мы пришли по твою душу…
Всю ночь горела усадьба. Мы глядели на нее издали, от села. Никто не произносил имен, причастных к пожару, хотя все знали их. Утром мы посетили пепелище.
В липовой аллее, на самой красивой липе, висел граф с управляющим вместе…
ОДИН ВЗДОХ ИСТОРИИ
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни.
А ты все та ж, моя страна,
В красе, заплаканной и древней.
Блок
В ту осеннюю ночь было темно, как под овчинным тулупом. Я возвращался с гулянки и на крыльце опорожнял свои карманы от едкой махорки. Отец станет обыскивать утром, ничего не найдет и, стало быть, не посмеет отодрать за уши или закричать: «Чертенок, с этих пор балуешься!» За поветями лениво и сладко лопочет дряхлая ветла. А над околицею все еще взвиваются приглушенные визги девок, а гармоника все еще зовет, манит, плачет и рыдает. Ах, околица! За рекой вспыхивает и тут же гаснет ее нарядный говор.
И вот сосед Василий Береза за задними воротами опять тихонько запрягает лошадь.
— Балуй, нечистый дух, — ругает он мерина строгим шепотом, — куда ты лезешь, леший тя задави…
И, хрустя колесами по сухому насту валежника, едет потом садом за гумна, никем незрим. Слышно мне, как задевает дугой за потолок яблоневых веток, бранится и вспоминает богоматерь.
— У шабров наношено, навожено топлива на целый век, шабры свое знают, — говорит отец с болью. В сенцах возится, переворачивается с боку на бок и отчаянно вздыхает: — Кум новую баню воздвиг. Шутка ли? Иван Косой новую баню воздвиг. Сват и баню воздвиг, и конюшню воздвиг… Эх, сват! В жизни ни одной обедни не пропустил, а тут и греха не побоялся… Был бы сват насквозь свят, кабы душа не просила барыша. А я вот жду, бога страшусь, совесть щупаю, о грехах помышляю. А чего я жду? Мать, спишь, что ли? (Мать отзывается невнятным бормотаньем). Чего это я жду, спрашивается? Закона? Эх, уж эти законы… Пока Керенский закон мужикам готовит, весь лес сведут. Вот те крест, и останусь я один в дураках. Закон-то выйдет, а взять уж будет нечего.
— О, господи! — вздыхает мать сокрушенно. — Весь век греха боялись и неужели на старости лет поддадимся корысти? Срам-то какой… Чужое добро грабить… Отец, креста на тебе нету, так людского суда побойся.
— А что людской суд? Дура! Судьям-то полезно, что в карман полезло. Отопляться-то чем будем?
Вторую неделю мужики с ума сходят от всяких слухов. Там, слышь, разобрали барские скирды, тут увели лошадей вместе с упряжью да еще побили управляющего, а в третьем месте повырубили парк, опорожнили пруд от карасей. Вот дела какие! Слабел барский ошейник на разъяренном мужике. Наши всех дольше терпели, а потом точно прорвало плотину. Ринулись все в лес помещика Анисимова. На выгоне и в поле не увидишь днем ни одного человека, и только глубокие свежие колен дорог, наезженные за овинами, да
