Высокий титул - Юрий Степанович Бобоня
— Что ж… Сними «на всякий случай»!..
Трогая лошадь, Алешка сказал Дине:
— Кажется мне, что ты сама сочинила стихи для ребят про тракториста…
Она грустно улыбнулась:
— Не-е-ет… Это Майя Румянцева написала! Но… я бы тоже хотела писать так!
День сорок пятый
Голомаз вышагивал возле Алешкиных картин. Он цокал языком и даже (а это случалось с ним редко) два раза надевал очки, приставлял ладонь ко лбу и из-под нее подолгу, с разных расстояний и изо всех углов в клубе разглядывал то задник на сцене — плод Алешкиного вымысла — то копии с картин русских художников, висевшие меж окон на противоположных простенках. Я ждал его восторга или хотя бы одобрения, так как работы моего друга были действительно исполнены мастерски. Но Голомаз спрятал в нагрудный карман гимнастерки очки и спокойненько сказал:
— Что же у него — красок не хватило или фантазии? Сказал бы…
— А что?
— Да, вот, хотя бы то, — он ткнул пальцем в саврасовских грачей, — что над деревом нарисовано двенадцать галок, а на земле лужи и грязь… А где же люди и прочая живность?
— Но, Семен Прокофьич…
— …Или на сцене, вон на той речке… Где, к примеру, лодка с разными там русалками, лебедями или, на худой конец, с нашими работящими бабами?
— Так это ж…
— …Оторвался Лексей от народа, в том и маху дал!.. И хотел было я ему заплатить малость, да вижу, не стоит…
Я разозлился:
— Вы, Семен Прокофьич, читали басню Крылова «Осел и соловей»?
— На что намекаешь? — напыжился Голомаз.
— А вот на то!
— Кгм… Учтем!
На этом и кончилось напускное голомазовское спокойствие.
— Мне с тобой, товарищ Ловягин, некогда басни читать про ослов и певчих пташек! Я, как всегда, по важному делу!.. На днях состоится у нас в клубе открытое собрание коммунистов и комсомольцев, а также несоюзных элементов… — Он сел в кресло на первом ряду. — Вопрос важнейший: будем наново организовывать бывшую дружину по борьбе со всякими там, — он щелкнул себя по кадыку, — и прочими прохвостами!.. Подготовь сцену, а над сценой выбрось лозунг: «Пламенный привет блюстителям тишины и порядка!»
— Такой лозунг не подойдет, потому что дружину будем организовывать наново, а значит и приветствовать некого…
— Ты чего умничаешь? — взорвался Голомаз. — Я еще с тебя за те лозунги спрошу, над которыми ночей не спал и поручил тебе провести их в жизнь! А ты… Ты понимаешь, что на этом собрании сам начальник РОВД Ельцов Валерьян Николаич и участковый Курьянов Владимир Павлович присутствовать будут!!!
— Для двух человек — лозу-унг?! А не припахивает ли тут…
Голомаз нахмурился и стал протирать носовым платком нагрудные значки. Потом согласился:
— Ну, тогда можно другой написать… Например: «Хулиганы! Ваша радость — нам не сладость!» А?
— А кто у нас начальник штаба дружины?
— Ну, я…
— Так зачем же себя компрометировать? У хулиганов — радость?! Надо ж, елки зеленые!..
Голомаз крякнул и сорвался в крике:
— Но чтоб музыка была, черт тебя подери, понял?.. И не ваши «Гали-Вали», а при конце «яблочко» надо врезать!
Он ушел из клуба. Мне нужно было сходить к Дине и предупредить ее о сегодняшней репетиции, которая была назначена на вечер. Со двора сельсовета меня окликнул Васька:
— Степан, ходи сюды!
Он запрягал Рюрика и уговаривал его, как человека:
— Ты не гляди на меня, милок, такими жалостными глазами… Я тут ни при чем и, если хошь знать — Семен Прокофьич тоже не желает тебе худа, понял?.. А ехать надо. Работа у нас такая, да и у товарища Голомаза тоже, потому как весна, она всяких правов много имеет… Ей и Семен Прокофьич не указ… Вот приедем в отряд тракторный, поглядим, какие там порядки, потолкуем с ребятами, внушим им кой-чево!..
Он примотнул вожжи к линейке, огляделся:
— Парует земля нынче, а супони на соплях держутся!.. Эх, Семен Прокофьич, бесценный ты человек! Запречь бы тебя замест Рюрика, да засупонить бы вот этими веревками, — поглядел бы я тогда на твою шею!.. А чо нынче вечером в клубе?
— Репетиция и кино «Русское чудо».
— Погогочем, значит?
— Это как сказать!
Васька тронул меня за рукав:
— Скажи… Как думаешь, Дина Митровна к нам насовсем приехала или сбежит, как летось фершалица?
— А-га…
— Чего это ты, а? — дурашливо хмыкнул Васька.
— Да то самое! Только зря интересуешься — тебе до нее не дойти: пьешь, материшься, в самодеятельности не участвуешь… Ну какой у тебя культурный уровень? Никакой!..
— А я культурно запою и запляшу! — поспешно согласился Васька. — Когда приходить?
— Да сегодня же. А на днях будет собрание, на котором тебе в дружину обязательно вступить надо! Хотя бы ради… Дины…
— Эх! — Васька покраснел и опустил на грудь голову. — Тебе как другу скажу… Ее «фитиль» охаживает! Сам видал… А в дружину меня, пожалуй, не возьмут! Може, застоишь?
— Застою. Но пить брось!
— Это как пить дать! — обрадовался Васька. — Я тут всех деляг наперечет знаю… Взять хотя бы Аксюту Пожидаеву или Коновну! По рублю с полтиной за поллитра берут, и никто делами ихними не займется! Не самогон, а квас бурашный!.. Или, опять же, Кирюха Малахаев…
— Ладно, на собрании все расскажешь…
Ни я и ни Васька не заметили, как подошел откуда-то сбоку Голомаз, и усевшись на линейку, громко крикнул:
— Василий! Старт!
— Я завсегда! — Васька впрыгнул в линейку: — Рюр-р-рик!
Застоявшийся жеребец рванул с места так, что из-под колес и копыт вырвались комья земли. А я подумал: «Алешка совсем от дому отбился из-за Дины… Теперь вот Васька… А я?.. Уж не на тебе ли, Дина Дмитриевна, сходится клином белый свет?..»
…Вечером, когда устало весеннее солнце, когда неяркий круг его уже не слепил больше глаза, а лучи становились все короче и короче, пока совсем не погасли за лесной полосой, — в Красномостье наступила грустная и мудрая тишина. Вспыхивали одно за другим желтые пятна окошек, а задворками, откуда-то со степи, по пашням и оврагам, через лозы и Сухоречку, с упорством конокрада в село пробирался туман…
Я пришел в клуб и сел с баяном на скамью возле дверей. И поплыла через эту тишину над желтыми окошками грустная, зазывная мелодия. Может, она долетит и до того окошка, за которым мое счастье? Какое оно из сотен, мое окошко?..
Постепенно меня кольцом обступают хлопцы и девчата. Девчата в полусапожках, в цветастых платочках, а хлопцы — в новеньких кепках, еще с зимы приобретенных в сельмаге.
В клуб заходили
