Высокий титул - Юрий Степанович Бобоня
— Слышь, завклубом, где ж твой баян?
Свою «бригадиршу» дружно поддержали девчата. Я не заставил себя ждать:
— Что играть?
— Давай нашенскую! «Туман яром…» знаешь?
— Пока не знаю… Но вы начинайте, я подыграю!..
Низким голосом начала Петровна:
Туман яром, туман яром…
Ей отозвался высокий подголосок — Надя Агашина:
Туман яром — ничего не видно…
Мелодия была протяжная, грустная… Едва я скользнул по клавишам, подбирая мотив, как за моей спиной раздался бодрый голос председателя сельсовета:
— Пламенный привет инициаторам чистоты и порядка!
Девчата оборвали песню, а Голомаз спросил:
— Почему песни похоронные?.. Где комсомольский задор?
Он стоял широко расставив ноги, заложив руки в карманы кожаной тужурки. Лицо его решительно ничего не выражало, разве только было краснее обычного.
— Ты, Прокофьич, по делу или… как? — осведомилась Петровна.
— Я без дела не живу! — сказал Голомаз со значением. И ко мне: — Попрошу, товарищ Ловягин, в твой рабочий кабинет! — И прошел в гримировку.
За тума-а-ном, за тума-а-аном… —
снова затянула Петровна, а я пошел следом за Голомазом.
В гримировке Голомаз расположился за моим столом и милостиво разрешил сесть мне напротив. Сам достал из кармана галифе свернутую в трубочку тетрадь, разгладил ее ладонями на столе и осведомился:
— Тебе известно, что наступает агитационно-кампанейская пора?
— Что, что?
— Посевная!
— А-а-а…
— И не только она!.. На носу Майские праздники, а у нас по Красномостью ни одного конкретного боевого лозунга!.. И в полевых станах так же!..
— Почему? Полевые станы мы оформили еще на прошлой неделе! Тут вы, Семен Прокофьевич, проглядели! — отпарировал я. — И лозунги на вагончиках прибили с Виктором самые-самые!.. И вагон утеплили этими лозунгами и вообще…
— Знаем мы эти лозунги! — криво усмехнулся Голомаз. — Я потому и пришел нынче… Ночь не спал, но тексты изобрел! Твоя задача — красочно написать их и развесить в соответствующих местах!
— Какие тексты?
— Слушай! — он развернул тетрадь. — Во-первых, для полевых станов… Вот, значит… Ага! «Запомни: на машине ты — проверь-ка гайки и болты!», «Минутный простой — желудок пустой!» А? — он торжествующе поглядел мне в лицо.
— Какой… желудок?
— Общественный! Не посеешь вовремя — откуда урожай?.. То-то! Соображать надо! Это тебе не на гармошке пиликать…
— Н-но…
— …К майским же праздникам — каждому общественному месту нужен… Ну и клуб, — продолжал Голомаз, — я тоже не забыл, хоть ты тут обязан думать… «Ты в клуб на лекцию пришел — не плюй на стены и на пол!..» Пока все! Действуй! — он всучил мне тетрадь.
— А на ферме? — вдруг спросил я.
— Что — на ферме?
— Лозунг-то…
— М-м-да… Упустил, брат!.. Подумаю…
— Запомни, что на ферме ты — блюди колхозные гурты! — объявил я Голомазу. Тот выпучил глаза, крякнул. Потом недоверчиво спросил:
— Сам… придумал?
— Ну!
Голомаз встал, протянул мне руку:
— Признаться, я о тебе был худшего мнения…
— Семен Прокофьевич, я и для сельсовета могу придумать!
Он остановился у дверей, обернувшись, сказал назидательно:
— Сельсовет я без тебя обдумаю!.. Ты пока готовое нарисуй.
И ушел. Я посмотрел на тетрадь, подумал: агитационно-кампанейская… голомазица. И вздохнул. Не мог же я эти слова сказать ему прямо в лицо: мне был совсем ни к чему председательский гнев в светлый день воскресника.
…А с побелкой к обеду все было кончено. В клубе устоялся запах мокрой глины и мела — необъяснимо родной запах из моего детства, когда мать делала субботнюю уборку в комнате, а мне приказывала разуваться в сенцах и ходить босиком только по половикам…
* * *
Земля не заставила себя ждать. Ударил по степи острый солярковый запах, резкой чернью вызвездились окоемы, а ночами плавали по полям желтые пятна тракторных фар.
…Алешка закончил задник для сцены и теперь возился со своей картиной, обещанной еще в начале весны. Он выписывал какую-то веточку на холсте и объяснял мне, что Надька Агашина — его симпатия, что эта самая Надька:
…не желает понимать, что духи «Ландыш» не могут гармонировать с запахом парного молока;
…что он, светоч сельских живописцев, до сих пор не признан за пределами Красномостья;
…что все равно его признают, и тогда уж он отыграется за все свои неудачи…
Словом, Алешка сел на своего конька, и я прервал его:
— Слушай, махнем завтра в поле к трактористам?
Он замолчал и опустился на грешную землю:
— Что у меня — работы своей нету? Газетки свежие и сам снесешь в стан, небось не забыл дорогу…
— Да не в газетах дело!.. Ребятам нужен хоть летучий, но концерт! Понимаешь?
— Нет.
— Прикидываешься? А ведь это совсем нетрудно!
— Вот и валяй, если тебе не трудно! А мне — трудно…
— В трудностях складывается личность!
— Это мы еще в пятом классе проходили…
Меня слегка заело:
— Слушай ты, светоч!.. Трудности трудностям — рознь!.. Вон у фермерских девчат — действительно трудности, но эти красавицы вроде бы и не замечают их, потому что поставлена цель…
Алешка швырнул кисть в угол:
— Все — красавицы? И Ленка Пронина?
— Н… не помню.
— То-то!.. Чешешь, как по блокноту агитатора… Деталей не видишь, де-та-лей! Не видишь и не знаешь до сих пор, что я ни петь, ни плясать не умею, а свои картины в плане передвижной выставки я не поволоку — боюсь!
— А ты заряжай свой фотоаппарат и запечатляй посевную, а на первый план — людей! И тогда мы вон на том простенке оформим фотомонтаж «Земля и люди!» Как?
— Лучше — «Люди и поле». По крайней мере, не своровано у центрального радио… Значит, ты петь будешь?
— Ага. Дина обещала стихи прочесть…
Алешка ревниво покосился:
— И Динка? Уже сговорились?.. Ловко вы без меня тут…
— Ты вроде ревнуешь?
— Я?! Ха!
День сороковой
Еще не отшлифованная дождями и солнцем, колесами и шагами, дорога уводит нас все дальше и дальше. Мы идем через сплошную пашню, по которой упругими, черными шарами прыгают горластые грачи.
Мы с Алешкой по очереди тащим тяжелый футляр с баяном. Сейчас Алешкина очередь. Он, видимо, старается показать себя настоящим парнем: лоб у него давно взмок, мне пора сменить его, но упрямый парень не сдается и врет:
— В нем и весу-то — граммы одни!..
Динка сочувствует:
— Давай помогу! Во-он до того поворотика…
— Что ты?! Это ж наковальня какая-то!
Я молча отбираю у него футляр. Он сопротивляется для видимости.
…На полевом стане безлюдно. У летней печки хлопочет над чугунками повариха в синей кофте. Юбка на ней подоткнута, а на
