Николай Борискин - Туркестанские повести
— Переходи в «беспорядочное» падение!
— Митя! Кузнецов!
— Уходи! Возьми у Тамары Панковой мое заявление и передай его парторгу. Уходи, я покидаю самолет…
Джура, окутанный дымом, падал вниз. Дымила и моя «чайка». Теперь на ней не действовал ни один руль. Я вывалился из кабины и, не раскрывая парашюта, прыгнул в бездну. Раненая «чайка» продолжала лететь. На нее набросились «мессершмитты». Прощай, родная «балерина». Сейчас тебя добьют гитлеровцы. Перестанет биться твое стальное сердце, но Джура уйдет от погони…
Резкий рывок красного кольца. Подбросило вверх. Значит, парашют сработал. Ветер тянет меня к востоку. Там свои. Пятьдесят, тридцать, десять метров. Подо мной острые пики черкановских елей. Только бы не напороться. Подтягивая стропы, я нацелился в межкронье. Больно ударили по ногам и ребрам корявые ветви. Купол парашюта завис. До земли — два-три метра. Это ерунда. Я освободился от лямок крепления и, выхватив пистолет, спрыгнул на пружинящую хвойную опушку лесного наста.
Жив. Все-таки жив!
— Руки вверх! — внезапно раздалось сразу два голоса. Спереди и сзади.
Я кинулся к стволу сосны.
— Руки вверх! — Из-за ствола вынырнули два автомата.
Я вскинул пистолет к виску: живым не сдамся…
— Не сметь! — оглушил меня приказ. — Свои, дур-рак…
Навстречу мне шагнул плечистый бородач в легком ватнике и яловых сапогах.
— Неужели Кузнецов?! Крестник! — кинулся ко мне лесной великан.
— Семен Игнатьевич… Вы?
Да, это был секретарь Колокольского райкома партии Земнов. В конце августа он вытащил меня, изрешеченного пулями, из горящего самолета и привез в госпиталь.
— Везуч, везуч ты, Дмитрий! — облапил меня Семен Игнатьевич. — Пошли, хлопцы, в лагерь, — махнул он рукой невидимым из-за деревьев партизанам. — Там поговорим.
Высвободив застрявший наверху парашют, мы двинулись в глубь леса.
— Думал — убитый летчик падает, а как увидел, что парашют раскрылся, смекнул: схитрил парень, затяжной применил, — гудел мне в ухо Земнов. — А напарник оторвался от гитлерюг. Молодцом. Кто это был?
— Назаров.
— О, Джура! Как же, знаю. Отчаянный парняга.
Семен Игнатьевич был частым гостем в полку. Он знал всех.
— Девчушка не забыла свое обещание? — лукаво улыбнулся командир партизанского отряда. — На свадьбу обещала пригласить.
— Провожала меня в полет. Грустная такая была — как знала, что беда стрясется…
— Ну, Митек, у женщин, известно — глаза на мокром месте… А вот самолет твой жалко. Ну, да ничего, это дело поправимое, — многозначительно произнес Земнов.
Я с надеждой посмотрел на него, но лицо бородача было непроницаемым.
— В штабе посоветуемся, — закончил он разговор.
Пока мы шли в отряд, нас не раз окликали, останавливали, требовали пароль. Мы с трудом перебирались через огромные завалы, глубокие рвы, кружили потайными тропами. Наконец добрались до скрытого в лесной глухомани городка.
— Там женщины с ребятишками, — показал Семен Игнатьевич на замаскированные срубы, скрытые наполовину под землей, тут — склады, а здесь — бойцы.
Партизанское хозяйство было прочным, добротным. Система потайных ходов связывала весь лагерь. Вокруг него притаились минометные и пулеметные точки, готовые в любую секунду открыть огонь по непрошеным гостям. Дисциплина у Семена Игнатьевича была прямо-таки военная.
В просторной штабной землянке, которая одновременно служила и райкомом партии, Земнов предложил мне раздеться, распорядился, чтобы принесли обед, послал связного позвать каких-то людей. Потом он спросил, с каким заданием мы прилетели, что удалось выяснить. Я вкратце объяснил.
— У вас есть кое-что добавить к вашим разведданным, — сказал секретарь.
Вечером Земнов созвал совещание. Партизаны обсудили вопрос о предстоящем налете засады на фашистский аэродром, располагавшийся километрах в шести от лагеря. Решили сначала провести разведку, а потом наметить конкретный план боевой операции.
А ночью Семен Игнатьевич, незнакомый мне разведчик и я отправились на вылазку. Шли долго, осторожно. Часто останавливались, прислушивались к шорохам. Осенний лес не был мне страшен, потому что рядом шли друзья.
Часа через полтора Земнов остановил нас:
— Начинается Родниковая балка. Аэродром рядом. Ты, Кузнецов, занимайся авиацией, я беру на себя штаб, а ты, Костя, — назвал он третьего разведчика, — линию связи и охрану «пятачка». Сбор здесь. Шуму не делать.
Разошлись в разные стороны.
На маленьком лесном аэродроме стояло всего лишь четыре самолета. Это были «мессершмитты». «А что, если на одном из них вырваться в Москву?» — опалила меня дерзкая мысль. Эта мысль не давала покоя до тех пор, пока мы не возвратились в отряд.
— К тому и дело веду, — улыбнулся секретарь райкома, когда я рассказал ему о своем желании. — Охрана у них — так себе. В общем, завтра ночью сделаем налет, Долетишь впотьмах на «мессе»?
— Самолет знаю. Лобов учил летать.
— Ну, вот и добро. А теперь спать.
Налет прошел по плану…
Когда я уже был в кабине «мессершмитта», Семен Игнатьевич Земнов перегнулся через борт и крикнул:
— Газуй, Кузнецов. Привет Большой земле.
«Пятачок» я знал, как собственную ладонь, и все-таки взлететь было очень рискованно. Ведь я взлетал на чужой машине, с «чужой» земли, в «чужое» небо. Долечу ли?
Долетел. И сел, хотя зенитчики гоняли меня по московскому небу до полусмерти. Сел на разбитом вдрызг фашистском самолете…»
Мне что-то рассказывал отец об этой истории, но я, к сожалению, был не очень внимателен. Думал: все это старо и в жизни не пригодится. Интересно, чья это идея — прислать документ такой давности?
Переписывала мать. Значит, ее идея. А может быть, вместе обдумали: пошлем-ка, мол, своему наследнику, пусть знает, почем фунт фронтового лиха.
— Что с вами, Кузнецов? — встревожился доктор и начал слушать пульс. — Если тяжело — снимите противогаз. Пульс нормальный… Почему бредите?
Объяснив жестами, что все в порядке, я протянул капитану листки отцовских записей. Он сел на свое место и углубился в чтение.
Я уже читал и перечитывал с Галабом эту историю одного летного дня.
— Завидуешь отцам? — как-то спросил он.
— «Завидуешь», пожалуй, не то слово. Восхищаюсь их мужеством. И тревожусь…
— За кого? — удивился Назаров.
— За себя. Чего достиг, чем смогу гордиться?..
— Это ты зря, — успокоил сержант. — По-моему, тебе есть уже чем порадовать Кузнецова-старшего.
Накануне праздника Октября капитан Тарусов принял у меня зачет по знанию техники и практическому вождению тягача с полуприцепом. Я буквально вызубрил все. Однако робел перед комбатом. Новиков, мой наставник, тоже переживал: не поторопился ли Тарусов, когда сказал ему: «Вот теперь я вижу, Новиков, что вы — солдат!» Кажется, не поторопился.
— Ну, что ж, — заложив руки за спину, сказал мне командир батареи, — раз готовы, то мое дело опрашивать, ваше — отвечать. Скажите, пожалуйста, как называется эта деталь?
— Копир.
— А этот узел?
— Уравновешивающий механизм.
— А каков радиус поворота автополуприцепа?
Я ответил.
— Общий вес автопоезда?
— …шестьсот пятьдесят…
Капитан светло улыбнулся, довольный ответами.
— Садитесь в кабину, — приказал он.
Я сел. Комбат придирчиво продолжал экзамен:
— Если, допустим, колодки рычагов каретки не зажимают уложенную ракету, что это означает?
— Сломалась пружина, или не отрегулирована длина тяги.
— И что же надо делать?
— Пружину заменить, а для регулировки тяги отпустить контргайки крепления втулок и…
Тарусов замахал руками:
— Предостаточно!
Затем капитан отступил от кабины, посмотрел на часы и резко кинул:
— Расчет, боевое положение!
Я вихрем выскочил из кабины, проверил надежность сцепления автопоезда, стыковку пневморазъема и электроразъема, выключение ручного тормоза и походное положение лестниц. Завел двигатель и тронулся с учебной ракетой в окоп, к пусковой установке. Шестьдесят тренировочных заездов не прошли даром: колеса автотягача стали ровно посредине подъездных мостиков. Застопорив ручной тормоз, я доложил:
— Готово!
Я видел, что мой наставник Саша Новиков ликовал.
Сержант Назаров командовал: «К повороту!», «Влево!», «Заряжай!», «Выводи!»… Но все эти команды касались не меня, их выполняли номера расчета: Федор, Виктор, Герман. А когда я услышал галабовское «Вправо!», то сразу же проверил готовность транспортно-заряжающей машины к выезду из окопа. Все в том же порядке, что и в укрытии.
Ракета осталась на пусковой установке, и я выехал налегке.
— Поздравляю, Кузнецов! — Комбат крепко пожал мне руку. — Теперь двигайтесь выше — приглядывайтесь к ракете. Что не поймете на классных занятиях — приходите ко мне, объясню.