Вера Панова - Собрание сочинений (Том 4)
Л у т с. Нет.
Р а в в и н ш а. Мне?
Л у т с (в отчаянье). Да не вам!
Входит Д а х н о.
Р а в в и н ш а. А мне когда?
Л у т с. Идите к городскому голове, что вы ко мне ходите, я тут ни при чем!
Р а в в и н ш а. К кому идти?
Л у т с. В ратушу!
Р а в в и н ш а. Это где?
Л у т с. Двести лет тут прожили, и не знаете? На площади! Идите с богом!
Р а в в и н ш а. А где бог? Я его тоже звала - не отзывается. Почему он не посмотрит, как мне холодно? Почему он не дает мне обратно Мойше, Рувима, Шолома, Сару? Бог! Где ты, бог? Где мои дети? Где мои внуки? Люди, отвечайте мне: куда вы их девали? Что вам сделали маленькие дети?.. Бог!..
Л у т с. Иди, бабушка! Довольно! Довольно, я тебе говорю!
Выпроваживает раввиншу и сам выходит за нею.
Молчание.
Д а х н о. Притворяется. Эти жиды ужасно лукавые.
Л у т с возвращается, садится.
В а л я (сурово). Дайте ей дров!
Л у т с. А тебе что? Сиди, пока не турнули! Дал... Ты сиди, молчи!
Я р о ш (к Дахно). Болютин где?
Д а х н о. Кончает...
Я р о ш. А ты - уморился?
Д а х н о. Руки застыли. Нельзя же, на самом деле... Он закончит. Разрешите угостить сигареточкой...
Я р о ш. На сей раз - черт с тобой. А на дальше - смотри, Дахно! Будешь отлынивать...
Д а х н о. Да боже сохрани! Да что вы! Когда я отлынивал?.. Вы уж сразу парочку... (Подает огня.)
К о е л и (с закрытыми глазами). В Москве сейчас собираются в театр.
Д а х н о. На Москву сейчас это самое... бомбочки.
К о е л и. Врете. Сейчас я иду по улице Горького. Огни - цепочки огней... Кремлевские звезды на небе... Толпа, толкотня, свет, а зайдешь в переулок какой-нибудь - в Малый Гнездниковский! - там снежок голубой, тишина...
Д а х н о. И огней нема, и радио орет воздушную тревогу.
К о е л и. Врешь, дубина. Москва такая, как прежде. Вот сейчас я проснусь - я всхожу по лестнице, пришел домой...
Входит Б о л ю т и н, отчаянно хлопнув дверью.
Н о в и к о в (вздрогнув). О, чтоб тебя...
Я р о ш. К чертовой матери, сказился?
Б о л ю т и н (неверным голосом, но очень оживленно). А что, нужно соблюдать тишину, ха-ха! Что здесь, больница, ха-ха! Смешно...
Я р о ш. Вот будет тебе смешно. (Приподнимается.)
Б о л ю т и н (схватывает полено). Не тронь меня! Ругай, посылай на самую подлую работу - так мне и надо... так и надо! Но не тронь! Я убью, если тронешь! Я убью...
Я р о ш. Посмотрим, кто кого убьет.
К о е л и (становится между ними). Он же болен, не видите разве? Выпейте. (Подает Болютину воду.)
Б о л ю т и н (стуча зубами о край кружки). Пусть сунется... Я его уничтожу, зверя... Уничто-жу...
К о е л и. Тихо!
Г р е ч к а (присматривается к Болютину). Ей-богу, хлопец хлебнул где-то.
Б о л ю т и н. Ну что ж...
Г р е ч к а. В сортире шнапс нашел?
Б о л ю т и н. Нем... немцы дали.
Д а х н о. Дуракам счастье.
Б о л ю т и н. Я не много выпил.
Г р е ч к а. Тебе много и не надо.
В дверях С е п р е и Х е м п е л ь.
С е п р е (давясь от смеха, показывает пальцем на Болютина). Вот он! Живой и здоровый!
Х е м п е л ь (хохочет). О, швайн! О, швайн!
С е п р е. Храбрый малый, эй! Храбрый малый, вкусный был шнапс?
Х е м п е л ь. Шмекте дас гут?
С е п р е. Живой и здоровый!
Х е м п е л ь. Шмекте дас гут?
Хохоча, Хемпель и Сепре уходят.
Г р е ч к а. Видать, дрянью тебя напоили... благодетели.
К о е л и (звонко). Вы действительно свинья, Болютин!
Г р е ч к а. Брось. Не в том он виде, чтоб его пропагандировать.
К о е л и. Нет. Надо договориться раз и навсегда. Или мы советские люди... военнопленные... Или... (У него обрывается голос.)
М е р к у л о в (неожиданно и громко). Мы - советские люди, которых хотят сделать скотами. Каждому это ясно, и не о чем много говорить.
Д а х н о. Ха-ха, еще одна балалайка забалалайкала!
М е р к у л о в (слабея). Не о чем много говорить. Кто крепок, тот не оскотеет, выйдет отсюда человеком... либо умрет человеком.
Д а х н о. Вон ведь чего от нас требует. Сам умирай, я еще жить буду!
Я р о ш (к Коели). Вот ты говоришь - не бить. Бить обязательно нужно! Умный и сильный себя соблюдет, а слабого и глупого вот так надо держать!..
Б о л ю т и н (очень тихо). Я не знал. Почем же я знал? Они дали, я обрадовался... согреться... Так мне и надо! Товарищи, я скажу. Товарищи, я сам себя погубил...
Г р е ч к а. Кому это сейчас, хлопец, интересно.
Б о л ю т и н. Нет, вы слушайте, я хочу сказать. Коели, слушайте, пожалуйста! Я... вот как было. Мы остались вдвоем в лесу. А немцы чесали из пулеметов. Я лег и говорю: "Не пойду". Он говорит: "Трус". И стал ругать меня. Я говорю: "Что же, вот сейчас - конец?" Он говорит: "Может быть. Это, говорит, не суть важно". Про мою жизнь сказал: не суть важно. Я бросил винтовку и говорю: "Сам иди на рожон". А он поднял мою винтовку и говорит: "Если пойдешь, то у тебя есть маленький шанс; а если останешься, говорит, то я тебя из твоей же винтовки уложу". Так отчетливо все это договорил до точки. И как только договорил до точки, сразу упал. Как будто ему нарочно дали именно до точки договорить. Не мучился: в сердце... Пулемет был совсем близко. (Молчание.) Я не мог умереть. (Молчание.) И сейчас не могу. И жить так не могу. Где же выход? (Молчание.) Не хотите говорить. Я с вами... исповедь, а вы не хотите...
Н о в и к о в. Да кому твоя исповедь нужна? Чего ты оголяешься? Мы тебя просили?
Б о л ю т и н. Да, не просили. Вы ничего не просите. Ни жизни, ни жалости, ничего. Я дурак пьяный. О, идиот!.. (Ярошу.) А этого зверя уничтожу, пусть тронет только... Только тронь меня! Мне уже все равно.
Бросается ничком на нары и затихает. Молчание. Ярош поворачивает выключатель и ложится. Зал освещен теперь красным светом из печного поддувала; слабо светятся высокие окна с темными Давидовыми звездами. У двери на стуле дремлет Лутс, держа винтовку между коленями. Валя положила локоть на барьер хор, лица ее не видно, свисают волосы. Новиков у печки задумчиво помешивает угли кочергой. Гречка курит, сидя на нарах. По залу пробегают полосы света от автомобильных фар.
Где-то далеко раздается одинокий выстрел из винтовки.
Н о в и к о в (негромко). Николай.
К о е л и (не сразу). Что?
Н о в и к о в. Сколько отсюда до Москвы?
К о е л и (подумав). Километров пятьсот.
Тишина.
Н о в и к о в (запевает слабым чистым тенором):
Вдоль по улице метелица метет.
За метелицею девица идет.
Г р е ч к а (тихо вторит):
Ты постой, постой, хорошая моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя.
Л у т с (очнувшись). Поют! Поют русские...
Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно):
На твою ли на приятну красоту,
На твое ли что на белое лицо...
Г р е ч к а (вторит):
Ты постой, постой, хорошая моя,
Дозволь наглядеться, радость, на тебя...
2
Тот же зал. Горит та же лампочка. Снова вечер. Но людей в зале больше - уже десятки советских военнопленных обитают в Н-ской синагоге. Я р о ш чинит сапог. Г р е ч к а мастерит санки. Е р е м е е в зашивает свой кожух, вкладывая в это занятие застенчивую заботливость. Б о л ю т и н лежит, закинув руки за голову. У печки М е р к у л о в с перевязанной головой; ему плохо - он говорит с трудом и трудно поворачивает голову. По-домашнему - внизу, не на хорах - сидит и разговаривает В а л я.
У двери Л у т с с винтовкой.
Разговаривают группами и по двое, кто шумно, кто почти шепотом.
Разговор то разделяет, то объединяет людей.
Я р о ш. Наша местность скрозь угольная. У наших стариков в морщинах уголь засел - не вымывается.
М е р к у л о в. А у нас дело чистое - текстиль. Угля нет, работаем на торфе.
Я р о ш. Торф - ерунда. Антрацит - вот король над королями.
М е р к у л о в. На торфе тоже ничего. Справлялись. Привычка много значит: у нас привыкли к торфу.
Е р е м е е в. Смело людей со всей земли... А я по большей части в лесу жил.
Я р о ш. Наша степь! Говорят, в ней красоты нету. Что они понимают в красоте! Такой воли - аж до свиста в ушах - ни в садах нет, ни в лесу.
Е р е м е е в. В лесу тихо. Белка орехом играет. Зайцы кувыркаются...
Я р о ш. В степи травы - вот! По пояс!.. Медом пахнут, а цветов!..
Е р е м е е в. Как-то вышел без ружья и наскочил на медведицу. Она детная, свирепая; а при мне только нож. Сцепились - думал, конец... Видишь - вот шрам и вот, это от ее когтей.
М е р к у л о в. Сила у вас, Еремеев.
Е р е м е е в. Сила есть.
Я р о ш. Как-нибудь померимся.
Е р е м е е в. Сперва поправься как следует. Контузия тебя покачнула. Я сейчас гораздо тебя крепче. Не сладишь со мной.
Я р о ш. Выйдем на волю - поправлюсь как следует.
Ш а р а ф у т д и н о в. Уйти трудно. В такой одеже - за три километра видно, что идет пленный.
Я р о ш. Метель метет, не видать ни дьявола в трех шагах, не то что в трех километрах.
Ш а р а ф у т д и н о в. Кто пустит пленного переночевать? Побоятся.
