Вера Панова - Собрание сочинений (Том 4)
Я р о ш. Чего?
Д а х н о. Скурил.
Я р о ш. Брешешь. Давай сюда сигарету.
Д а х н о. Ей-богу!..
Я р о ш. Что мне - другой раз говорить?
Д а х н о (достает сигарету, встает, подает Ярошу). Я...
Я р о ш. Ну?
Д а х н о. Я заплатил за штуку по сту рублей.
Я р о ш. Опять брешешь. По троячке. Я видел. Как нас вели сюда - ты у спекулянтки купил. Что за брехливая собака. Огня подай. (Закуривает.) Хорошая зажигалка у тебя.
Д а х н о. Ну, вот чтоб мне очи повылазило - я за нее кусок мыла отдал!
Я р о ш. Тьфу ты! (Встает.) Слушай сюда, артель. Задаю урок. Пархомов и Гречка - замести в хате. Я с Новиковым пойду дрова пилить. Еремеев принесешь воды. Шарафутдинов - натаскаешь соломы для нар. Болютин и Дахно... приберете в отхожем.
Дахно порывается что-то сказать.
Ты что?
Д а х н о. Нет, ничего...
М е р к у л о в. А меня обошел, староста?
К о е л и. Меня тоже. Лежите. Поправить повязку?
М е р к у л о в. Поправьте.
Д а х н о. Гад, а еще сигарету взял. (Меркулову и Коели.) Вы ж видели - он у меня сигарету даром взял. Товарищи, вы все видели... А работу загадывает самую поганую.
Я р о ш. Идем, покажу, где что.
Уходит, за ним все пленные, кроме Меркулова и Коели. В течение следующей сцены П а р х о м о в и Г р е ч к а, вернувшись с лопатой и метлой, скребут и метут пол. Е р е м е е в приносит воду и усаживается у печки докурить свою закрутку. Л у т с несколько раз выходит и входит.
М е р к у л о в. Коля, какой вы на самом деле национальности? Фамилия у вас не разберешь какая, предков называете - русских, армян...
К о е л и (делает ему перевязку). И греки были, к вашему сведению. И какая-то шведка, которую привез из Швеции какой-то грек... Больно?
М е р к у л о в. Нет.
К о е л и. А я, конечно же, русский, какой же еще? Собственно, до войны я об этом не думал. Я был советский, и только. И все люди были для меня советские - или же не советские. Я вспоминаю, что это у многих так было. А в войну все стали думать о своей национальности. Это хорошо?
М е р к у л о в. Видимо, это неизбежно, когда война.
К о е л и. Вы знаете, без этого было...
М е р к у л о в. Проще?
К о е л и. Свободней. А еще люди делятся на хороших и негодяев. Это я тоже в войну открыл. В плену особенно.
С хор смотрит на них Валя.
М е р к у л о в (встретившись с нею глазами). Смотрите?
В а л я. Смотрю...
М е р к у л о в. Сидите в ложе и смотрите представление... Что за раввинша, к которой вас хотели отправить?
В а л я. Ох, ни за что! Лучше ночевать на улице.
М е р к у л о в. Она такая страшная?
В а л я. Она ужасная!
М е р к у л о в. Что в ней ужасного?
В а л я. Это нельзя рассказать. И смотреть на это нельзя. Она живет тут со двора...
М е р к у л о в. А мне говорили, что немцы убили здесь всех евреев.
Л у т с. Нет, не всех. Три осталось. Артистку одну оставили: она танцует на канате. Потом часового мастера - он очень хорошо починяет часы. И раввиншу.
М е р к у л о в. А раввиншу за какие заслуги?
Л у т с. Она кричала очень. Она все равно скоро помрет.
В а л я. У нее всех убили: мужа, детей, внуков, правнуков. Теперь она одна. У нее восемь комнат, и она одна. Никто не хочет там жить.
К о е л и (Лутсу, после молчания). Вы очень чисто говорите по-русски.
Л у т с. Почти все эстонцы могут говорить по-русски.
Входит Н о в и к о в с охапкой дров, складывает их у печки.
Я служил в русской армии - был русский солдат. Мы русские песни пели: "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жены? Наши жены - ружья заряжены..."
Г р е ч к а (смотрит в окно). Мне б сейчас жену мою, жинку, жиночку, - я б вон ту фигуру красиво снял...
Л у т с. А дочка у меня в Ленинграде.
К о е л и. Учится?
Л у т с. Нет; вышла замуж за русского офицера и уехала в Ленинград. В прошлом году. Теперь письма не ходят, мать плачет... Все-таки русский народ - неправильный народ.
К о е л и. Как это неправильный?
Л у т с. Смотри: эстонец пьет водку, чтобы стало весело. Русский выпьет - плачет. Эстонец если попал в плен, в плену плохо - эстонец плачет. А русский в плену шутит. Ему плохо, ему совсем плохо - он шутит!
К о е л и. Так мне сейчас для порядка полагается плакать?
Л у т с. Вот видишь, ты опять шутишь.
К о е л и. Давайте плакать. (Вале.) Как вас зовут?
В а л я. Валя.
М е р к у л о в. Валя. Валентина.
К о е л и. Давайте плакать, Валя.
В а л я. Разве поможет?
К о е л и. Именно: разве поможет?.. Закрыть глаза, потом открыть - и нет ничего этого. Приснился сон...
Н о в и к о в. А по мне не так. Какой, к черту, сон. Во сне разве так мучается человек? Я воображаю, ребята, будто мы на станции ожидаем пересадки. Там заносы, или катастрофа, в общем - опоздал поезд. И мы ждем. Скучно, конечно, и жизнь самая ненормальная, но поезд придет. Обязан прийти, положен по расписанию. Сядем и поедем себе, кому куда нужно. Не знаю, как кто, а лично я собираюсь ехать еще лет шестьдесят. (Уходит.)
К о е л и. Хороший парень Новиков.
М е р к у л о в. Коля, что она смотрит! На раввиншу нельзя смотреть на нас тоже нельзя! (Вале.) Вы кто? Кто вы такая, девушка?
В а л я. Я?.. Студентка. Учусь. Училась то есть...
М е р к у л о в. Где?
В а л я. В институте молочного хозяйства.
М е р к у л о в. Валя, Валентина... Уходи отсюда!
В а л я. Куда! Ведь некуда же.
М е р к у л о в. Уходи, уходи. Скорей, Валя. Куда-нибудь. Тут слишком... (К Коели.) Скажите ей! Зачем еще это нам - чтобы жены на нас смотрели!..
К о е л и. Товарищ Меркулов... Александр Данилович... Это не жена ваша.
М е р к у л о в. Не Валя?
К о е л и. Это другая Валя.
М е р к у л о в. Все равно. Она не должна. Чья бы ни была. Женщинам и детям нельзя...
К о е л и (Вале). У вас градусника нету?
В а л я. Ой, нету!
М е р к у л о в. Мы, мужчины, не можем допустить... Уходите, ну?! Извольте слушать, когда приказывает комиссар!
К о е л и. Александр Данилович! Нет, вы меня извольте слушать! Запрещаю говорить! У вас бред! Немедленно лечь и молчать.
Силой укладывает Меркулова. Входят Н о в и к о в и Я р о ш, вносят дрова. Все уже закончили работу, недостает только Болютина и Дахно.
Я р о ш. Можно спочивать. Завтра на работу вставать до свету. (Вале.) Слушайте. Иголка у вас есть?
В а л я. Есть.
Я р о ш. Толстая?
В а л я. И толстая есть.
Я р о ш. Можете дать в вечное владение?
В а л я. Могу.
Я р о ш. Спустите.
В а л я. Я на нитке. Сейчас. (Достает из мешка.)
Н о в и к о в (подходит к Коели). Николай.
К о е л и. Да?..
Н о в и к о в. Картина такая: у ворот немецкий караул.
К о е л и. А не эстонский?
Н о в и к о в. Немецкий.
К о е л и. Чего это ради? Ведь нас передали бургомистрату...
Н о в и к о в. Тут, видишь, по соседству арсенал или что-то в этом духе - какая-то чертовина, которую караулят; я узнаю.
К о е л и. Ты узнай.
Н о в и к о в. Узнаю.
В а л я (Ярошу). Держите. (Спускает иглу.)
Я р о ш. Хороша. (Садится под лампочкой, зашивает шинель.)
Г р е ч к а (подсаживается к Ярошу). Убедился?
Я р о ш. Убедился, что уйти все-таки возможно.
Г р е ч к а. По зимнему сезону? Не дождавшись тепла?
Я р о ш. Ну и сиди тут один. Мне бы только Меркулов поправился.
Г р е ч к а. Один я тут не останусь, без своих, ты понимаешь очень хорошо.
Тихо входит р а в в и н ш а, так тихо, что ее присутствие замечают не сразу. Это древняя старуха, приземистая, горбатая, бесформенная. Она одета в очень старомодную черную плюшевую кофту и черный фетровый колпак. На груди и спине у нее нашиты шестиконечные желтые звезды. Голова ее трясется, движения медленны и неверны. О ней нельзя сказать, худа она или толста, была она брюнеткой или блондинкой, соображает ли, с кем говорит и что ей отвечают. От нее веет гибелью и могилой.
Р а в в и н ш а (слабым, монотонным голосом). Кто тут?
Молчание. Все смотрят на нее.
Кто тут, ну?
В а л я. Раввинша...
Р а в в и н ш а. Это ты, Мойше?
Л у т с (беспокойно, с суеверным страхом). Опять вы тут. Нет тут вашего Мойше.
Р а в в и н ш а. А где Мойше? (Молчание.) И Шолома нет?
Л у т с. Никого нет. Идите домой. Тут нельзя быть.
Р а в в и н ш а. Где же они? И Рувима нет?
Л у т с. Говорю - нет никого.
Р а в в и н ш а. Тут есть люди.
Л у т с. Это не те, кого вам нужно.
Р а в в и н ш а. Я хочу знать про дрова. Когда мне будут дрова?
Л у т с. Дров нет, сказано десять раз.
Р а в в и н ш а. Отвечайте мне, люди.
Л у т с. Я же отвечаю. Нету дров, и незачем вам ходить.
Р а в в и н ш а. Кто же пойдет? Я должна сама ходить. Я их зову - они не приходят. Я зову: Мойше, Шолом, Рувим, Сара, - никто не приходит. Хожу все время по комнатам, зову. Я знаю, куда они ушли все сразу? И детей увели... Разве детям можно в такой мороз? В мороз детям надо давать горячее молоко, а то они заболеют... И у меня в квартире мороз. Когда просыпаюсь, у меня на глазах лед... Я не понимаю. Когда же мне привезут дрова? Во дворе лежат; это не мне?
