Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
И родилось видение. В дни, когда никто, ни один человек не но сил фрака в мировой столице, прошел человек во фраке ловко и бес шумно через ад, сквозь расступившихся лакеев и вышел под тент. Был час десятый, когда он сделал это, и стал, глядя гордо на гудевшую веранду, где не танцевали. Синева ложилась под глаза его, свер кал бриллиант на белой руке, гордая мудрая голова…
Мне говорил Поплавков, что он явился под тент прямо из океана, где был командиром пиратского брига, плававшего у Антильских и Багамских островов. Вероятно, лжет Поплавков. Давно не ходят в Караибском море разбойничьи бриги и не гонятся за ними с пу шечным громом быстроходные английские корветы. Лжет Поплав ков…
Когда плясали все в дыму и испарениях, над бледным пианистом склонилась голова пирата и сказала тихим красивым шепотом:
– Попрошу прекратить фокстрот.
Пианист вздрогнул, спросил изумленно:
– На каком основании, Арчибальд Арчибальдович?
Пират склонился пониже, шепнул:
– Председатель Всеобписа Марк Антонович Берлиоз убит трам ваем на Патриарших прудах.
И мгновенно музыка прекратилась. И тут застыл весь «Шалаш».
Не обошлось, конечно, и без чепухи, без которой, как извест но, ничего не обходится. Кто-то предложил сгоряча почтить па мять вставанием. И ничего не вышло. Кой-кто встал, кой-кто не расслышал. Словом – нехорошо. Трудно почтить, хмуро глядя на свиную отбивную. Поэт же Рюхин и вовсе нагробил. Воспаленно глядя, он предложил спеть «Вечную память». Уняли, и справедли во. Вечная память дело благое, но не в «Шалаше» ее петь, согласи тесь сами!
Затем кто-то предлагал послать какую-то телеграмму, кто-то в морг захотел ехать, кто-то зачем-то отправился в кабинет Берлио за, кто-то куда-то покатил на извозчике. Все это, по сути дела, ни к че му. Ну какие уж тут телеграммы, кому и зачем, когда человек лежит в морге на цинковом столе, а голова его лежит отдельно.
В бурном хаосе и возбуждении тут же стали рождаться слушки: не счастная любовь к акушерке Кандалаки, второе – впал в правый ук лон. Прямо и точно сообщаю, что все это вранье. Не только никакой акушерки Кандалаки Берлиоз не любил, но и вообще никакой аку шерки Кандалаки в Москве нет, есть Кондалини, но она не акушер ка, а статистик на кинофабрике. Насчет правого уклона категориче ски заявляю – неправда. Поплавковское вранье. Если уж и впал бы Антон Антонович, то ни в коем случае не в правый уклон, а, скорее, в левый загиб. Но он никуда не впал.
Пока веранда и внутренность гудела говором, произошло то, чего еще никогда не происходило. Именно: извозчики в синих кафтанах, караулившие у ворот «Шалаша», вдруг полезли на резные чугунные решетки. Кто-то крикнул:
– Тю!..
Кто-то свистнул…
Затем показался маленький тепленький огонечек, а затем от ре шетки отделилось белое привидение. Оно проследовало быстро и деловито по асфальтовой дорожке, мимо веранды, прямо к зимне му входу в ресторан и за углом скрылось, не вызвав даже особенного изумления на веранде. Ну, прошел человек в белом, а в руках мотнулся огонечек. Однако через минуту-две в аду наступило молчание, затем это молчание перешло в возбужденный говор, а затем привидение вы шло из ада на веранду. И тут все ахнули и застыли, ахнув. «Шалаш» многое видел на своем веку, но такого еще не происходило ни разу.
Привидение оказалось не привидением, а известным всей Моск ве поэтом Иванушкой Безродным, и Иванушка имел в руке зажжен ную церковную свечу зеленого воску. Огонечек метался на нем, и она оплывала. Буйные волосы Иванушки не были прикрыты никаким убором, под левым глазом был большой синяк, а щека расцарапана. На Иванушке надеты были рубашка белая и белые же кальсоны с те семками, ноги босые, а на груди, покрытой запекшейся кровью, не посредственно к коже была приколота бумажная иконка, изобража ющая Иисуса.
Молчание на веранде продолжалось долго, и во время его изнут ри «Шалаша» на веранду валил народ с искаженными лицами.
Иванушка оглянулся тоскливо, поклонился низко и хрипло сказал:
– Здорово, православные.
От такого приветствия молчание усилилось.
Затем Иванушка наклонился под столик, на котором стояла ва зочка с зернистой икрой и торчащими из нее зелеными листьями, посветил, вздохнул и сказал:
– Нету и здесь!
Тут послышались два голоса.
Бас паскудный и бесчеловечный сказал:
– Готово дело. Делириум тременс*.
А добрый тенор сказал:
– Не понимаю, как милиция его пропустила по улицам?
Иванушка услышал последнее и отозвался, глядя поверх толпы:
– На Бронной мильтон вздумал ловить, но я скрылся через забор.
И тут все увидели, что у Иванушки были когда-то коричневые гла за, а стали перламутровые, и все забыли Берлиоза, и страх и удивле ние вселились в сердца.
– Друзья, – вдруг вскричал Иванушка, и голос его стал и тепел и горяч, – друзья, слушайте! Он появился!
Иванушка значительно и страшно поднял свечу над головой.
– Он появился! Православные! Ловите его немедленно, иначе погибнет Москва!
– Кто появился? – выкрикнул страдальческий женский голос.
– Инженер! – хрипло крикнул Иванушка. – И этот инженер убил сегодня Антошу Берлиоза на Патриарших прудах!
– Что? Что? Что он сказал?
– Убил! Кто? Белая горячка. Они были друзья. Помешался.
– Слушайте, кретины! – завопил Иванушка. – Говорю вам, что появился он! * Белая горячка (лат.).
– Виноват. Скажите точнее, – послышался тихий и вежливый го лос над ухом Иванушки, и над этим же ухом появилось бритое внима тельное лицо.
– Неизвестный консультант, – заговорил Иванушка, озираясь, и толпа сдвинулась плотнее, – погубитель появился в Москве и сего дня убил Антошу!
– Как его фамилия? – спросил вежливо на ухо.
– То-то фамилия! – тоскливо крикнул Иван. – Ах, я! Черт возь ми! Не разглядел я на визитной карточке фамилию! На букву Be! На букву Be! Граждане! Вспоминайте сейчас же, иначе будет беда Крас ной столице и горе ей! Во… By… Влу… – забормотал Иванушка, и во лосы от напряжения стали ездить у него на голове.
– Вульф! – крикнул женский голос.
– Да не Вульф… – ответил Иванушка, – сама ты Вульф! Граждане, вот чего, я сейчас кинусь дальше ловить, а вы спосылайте кого-ни будь в Кремль, в верхний коммутатор, скажите, чтобы тотчас сажали бы стрельцов на мотоциклетки с секирами, с пулеметами в разных направлениях инженера ловить! Приметы: зубы платиновые, ворот нички крахмальные, ужасного роста!
Тут Иванушка проявил беспокойство, стал заглядывать под сто лы, размахивать свечой.
Народ загудел… Послышалось слово – «доктор»… И лицо прият ное, мясистое, лицо в огромных очках, в черной фальшивой оправе, бритое и сытое, участливо появилось у Иванушкина лица.
– Товарищ Безродный, – заговорило лицо юбилейным голо сом, – вы расстроены смертью всеми нами любимого и уважаемого Антона… нет Антоши Берлиоза. Мы это отлично понимаем. Возь мите покой. Сейчас кто-нибудь из товарищей проводит вас домой, в постельку…
– Ты, – заговорил Иван и стукнул зубами, – понимаешь, что Бер лиоза убил инженер! Или нет? Понимаешь, арамей?
– Товарищ Безродный! Помилуйте, – ответило лицо.
– Нет, не помилую, – тихо ответил Иван и, размахнувшись широ ко, ударил лицо по морде.
Тут догадались броситься на Ивана. Он издал визг, отозвавшийся даже на бульваре. Окна в домиках, окаймляющих сад с поэтом, стали открываться. Столик с икрой, с листьями и с бутылкой Абрау рухнул, взлетели босые ноги, кто-то упал в обморок.
В окошке возникла голова фурии, закричала:
– Царица небесная! Когда же будет этому конец? Когда, когда, на конец, власть закроет проклятый «Шалаш»! Дети оборались, не спят – каждый вечер в «Шалаше» скандал…
Мощная и волосатая рука сгребла фурию, и голова ее провали лась в окне.
В то время, когда на веранде бушевал неслыханный еще скандал, в раздевалке командир брига стоял перед швейцаром.
– Ты видел, что он в подштанниках? – спросил холодно пират.
– Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, – отвечал швейцар трусли во, но и нагловато бегая глазами, – они ведь члены Описа…
– Ты видел, что он в подштанниках? – хладнокровно спросил пират.
Швейцар замолк, и лицо его приняло тифозный цвет. Наглость в глазках потухла. Ужас сменил ее. Он снизу вверх стал смотреть на командира. Он видел ясно, как черные волосы покрылись шел ковой косынкой. Исчез фрак, за ременным поясом возникли пис толеты. Он видел безжалостные глаза, черную бороду, слышал предсмертный плеск волны у борта брига и наконец увидел себя висящим с головой набок и высунутым до плеча языком на фокмарс-рее, черный флаг с мертвой головой. Океан покачивался и сверкал. Колени швейцара подогнулись, но флибустьер прекра тил пытку взглядом.
– Ох, Иван, плачет по тебе биржа труда, Рахмановский милый переулок, – сквозь зубы сказал капитан.
– Арчибальд…
– Пантелея. Протокол. Милиционера, – ясно и точно распоря дился авралом пират, – таксомотор. В психиатрическую.
