Андрей Островский - Напряжение
Я на скорую руку навела порядок. Стало вроде чище и поуютнее. Толька откуда-то консервы вытащил, бутылку с водкой, колбасу и еще что-то. От вина я, конечно, отказалась, а он выпил. Потом подсел ко мне близко-близко…
Не знаю, каким образом у нас зашел разговор о детстве (кажется, я спросила, откуда он родом), но это не важно. Самое главное, что вчера я узнала об Анатолии больше, чем за все время нашего знакомства.
Пожалуй, впервые он стал при мне вспоминать прошлое, а потом разговорился и рассказал о том, как жил все годы. Эта история меня так поразила, что я до сих пор не могу прийти в себя.
Подумай, Зойка, он совершенно не помнит ни отца, ни матери и даже не знает, кто его родители, живы ли они сейчас. У него никогда не было собственной крыши над головой, кроме этой комнатушки, которую ему дали только в нынешнем году.
Он сказал, что первое и довольно смутное впечатление, которое осталось у него в памяти, — это сутолока на перроне, вагоны, люди в шинелях — на земле, на крышах, на площадках — везде. Тогда ему было лет пять, и он водил какого-то слепого старика (или даже не старика), жившего тем, что ему подадут. А тот кормил Толю. Кто это был, Анатолий не знает. Помнит он и какую-то деревню, которая даже его поразила своей пустотой.
Но все это отрывочные воспоминания. Человек в горе взрослеет. И Толька так взрослел. Он считает, что его жизнь началась с кровавого происшествия. Он словно вмиг вырос, стоя над растерзанным под колесами трупом слепого, может быть, и его отца. Он не понимал тогда как следует того, что произошло, но плакал…
Долго, Зоенька, рассказывать о всех передрягах, которые выпали на его долю, да и грустно. Кроме того, я не сумею так подробно и интересно описать, как говорил Толя. Ну, а ко всему прочему я знаю, что ты ему не симпатизируешь, так что тебе скучно будет читать. Скажу только, чтобы тебе было ясно, что потом он, как игрушка, переходил из рук в руки, пока не попал в детский дом. Оттуда он сбежал (его уговорил приятель, на несколько лет старше его). И снова скитания по всей стране, снова служба у разных людей, мелкое воровство и жульничество из-за постоянной, вечной нужды и угрозы умереть с голоду.
Потом он попал в колонию, учился урывками, кое-как и, как прежде, метался по городам: тянули дружки, с кем был связан по «вольной жизни», как он сказал. И из-за них опять садился в тюрьму. Точь-в-точь как это случилось в последний раз у Семена Кондратьевича.
Ужасная судьба, правда, Зоя? Он не жаловался, но мне до боли жалко стало Анатолия и обидно за него, потому что я понимала все. Хотелось подбодрить его, приласкать. Бедный! Отчего некоторым людям так не везет? Он-то не виноват, что с детства был брошен на улицу.
И вдруг мне в голову пришла мысль, что моя жизнь чем-то напоминает Толину. Моя лишь намного счастливее. Хотя бы тем, что у меня была мама и есть такие друзья, как Полина Никифоровна, вы все, дядя Паша, тетя Сима! И еще друзья будут. А Анатолий не знает, что такое друг. Он мне говорил: Галка Боярышникова или Котя-Коток, да и все другие приятели, с кем ему приходилось водиться, только кажутся друзьями. На самом деле они в тяжелую минуту не только руки не подадут, но еще и по голове стукнут, чтобы свалился. Он-то их хорошо знает!
А теперь я буду его другом, первым настоящим другом. И он знает это. Я счастлива, что могу помочь ему. Как прекрасно, Зойка, жить, помогая друг другу, верно? Вдвоем многого можно добиться, если захотеть. По-моему, и Толя хочет найти свое настоящее место в жизни.
Я думала обо всем этом, а Анатолий молчал. Я даже не заметила, когда он перестал говорить. А он взял мою руку, погладил. Я почувствовала, что он волнуется. Это волнение передалось мне. А Толя наклонился, обнял меня и сказал, что ему никогда не было так хорошо, как сейчас. Никогда!.. Знаешь, на миг мне комната показалась просторней, стол — богаче, свет — ярче, а он, Толька, таким близким! Неужели все это можно объяснить лишь фразой, сказанной тебе, только для тебя?
Утром все уже было не то. Ты замечала, что ночью или поздно вечером человек как-то не так видит все вокруг: предметы кажутся увеличившимися, значительными, разговоры — таинственными и содержащими какой-то свой особый смысл. Может, все это чушь, не могу объяснить, но я это часто замечала. И сегодня утром, вспоминая все, что было вчера, я не смогла ощутить, почувствовать то же самое. Анатолий спал, приоткрыв рот, и вдруг он мне показался каким-то злым, чужим.
Чтобы проверить себя, я толкнула его легонько в бок. Он проснулся, вскочил, подхватил меня и засмеялся. Нет, я ошиблась…
Весь день я была у него. Мы прибрались, я вымыла пол, перемыла посуду, выкинула всякий хлам. К вечеру вернулась в общежитие. Пришлось сказать, что ночевала у дяди Паши (ох эта ложь!). Но наших девчонок трудно провести. Зинка хмыкнула с полным пониманием дела, скривила губы, но, правда, сказать ничего не посмела.
Вот какие события произошли у меня. Зоя, напиши, пожалуйста, как ты воспринимаешь происшедшее. Твое мнение для меня очень дорого. Целую тебя. Я так занята своими делами и мыслями, что не спросила тебя, как ты живешь, каковы успехи. Но это само собой разумеется.
Марина.
Зоя Бакеева — Марине Гречановой
Оренбург, 21 ноября 1935 года
Милая моя Маришка! Прежде всего я, конечно, ото всей души поздравляю тебя с замужеством. Была у вас свадьба или еще нет? Если нет, сообщи, когда; хочется послать тебе в этот день телеграмму.
Смешная ты, Мариночка. Спрашиваешь мое мнение о том, что у вас произошло. Разумеется, я тебя не осуждаю. Тебе виднее, как поступать. Хотя мы с мамой считаем, что ты все же была опрометчива. Но что поделаешь?
Я не хочу тебя расстраивать и, конечно, вмешиваться в ваши отношения, но нам с мамой кажется, что твоя любовь держится на чисто человеческих чувствах — жалости, умилении, сострадании. Насколько крепка такая любовь — неизвестно. Учитываешь ли ты ум, образование? Я не знаю, умен ли твой Анатолий, но то, что у него три класса и что он не любит читать, — знаю. Тебя это не смущает? Разве можно мужчине жить сейчас с таким образованием? Конечно, нет.
А это значит, что его надо будет все время тянуть за собой, заставлять догонять тебя. Или тебе опуститься. Но, насколько я тебя знаю, ты последнего не допустишь. Значит, придется его подстегивать. Сможет ли он наверстать то, что упустил? Ведь это очень трудно.
И сможет ли он тебя обеспечить материально? Все это существенно, и об этом следует думать. Но, мне кажется, если он тебя любит, то пойдет на все. Вообще, мама говорит, что надо быть всегда немножко выше мужа. Тогда он будет тебе предан до конца. Я бы на твоем месте воспользовалась этим обстоятельством.
Вот мои мысли, которые у меня возникли, когда я прочитала твое письмо. Сама понимаешь, трудно разобраться в чужих отношениях, хотя ты и подробно написала о них. Мне, Маришка, хочется одного — чтобы ты была счастлива.
О себе писать нечего. Кончу десятый, поеду в Ленинград, в театральное училище. Так что через полгода встретимся обязательно (если, конечно, все будет в порядке). Драматический кружок у нас работает по-прежнему. Времени отнимает уйму, но зато интересно. С Петром мы почти не разговариваем. Ухаживает сейчас за мной один инженер, но все это несерьезно. Будет что-нибудь важное — напишу. Желаю тебе самого наилучшего. Целую.
Твоя Зоя.
Марина Гречанова — Зое Бакеевой
Ленинград, 25 января 1936 года
Здравствуй, Зоя! Ты сердишься на меня за долгое молчание? Не надо, прошу тебя.
Сегодня с девчонками ходили в Эрмитаж, смотрели голландскую живопись. Хотел идти с нами Анатолий и, как водится, не пришел. Девчата мои злятся на него за его вечное надувательство: скажет, наобещает, все его ждут, а он не является. Так уже несколько раз было, и теперь его уже никто не ждет. Вообще его трудно вытянуть в музеи, а в театр почти невозможно. Но я все-таки стараюсь это делать, хотя и трудно. Меня порой просто удивляет Толино равнодушие к искусству, да и не только к искусству.
А бывает так: возникнет у него, какая-нибудь идея, например посмотреть ска́чки на ипподроме, начнет собираться, подгонять меня, а потом вдруг остановится на полдороге и скажет, что ничего там интересного нет и он не хочет идти. И все разом отменяется.
Эта черта мне у него не нравится. Мужчина должен быть твердым, уверенным в себе. Но, я думаю, такую твердость можно еще воспитать, не поздно.
Отношения у нас с ним, Зоенька, все-таки не такие, как мне бы хотелось. Я не огорчена тем, что он не говорит мне о любви, как раньше, не в словах дело. Но я чувствую, что он иногда избегает меня. Неужели Анатолий прикинулся влюбленным? Нет, по-моему, это не так, хотя некоторые вещи заставляют задумываться.
Так что, видишь, радостного мало. В общежитии положение у меня какое-то неудобное. Как и тебе, я сказала девчонкам, еще тогда, месяца полтора назад, что, наверно, скоро выйду замуж. Разве я не могла этого говорить?
