Голубое марево - Мухтар Муханович Магауин
Оба они, в обнимку с автоматами, стояли у выхода из отдела.
— Как вы смотрите на танки? — спросил я громко.
— Мы автоматы взяли! — закричали хором. — Дядя нам их купил.
— Какой дядя?
— Да вот недавний дядя. Родственник наш.
Действительно, так оно все и оказалось. Заплатил за автоматы и ушел, отдав чек продавцу. Мне оставалось только смириться. Да и вряд ли мальчишки расстались бы с игрушками, которые теперь уже принадлежали им. Нашего дядю-благодетеля я не нашел ни в самом магазине, ни возле него. Он сделал свое дело — и исчез.
Разумеется, сыновья получили от меня порядочную головомойку. Придя домой, оба встали в угол. Вдвоем с женой мы прочитали им целую лекцию по вопросам морали: о нормах приличия, о необходимости внутренней самодисциплины, о жадности — скверной черте характера, ну и так далее и так далее. Наконец мы устали и остановились. А по мальчишкам невидно, чтобы они утомились. Они, кажется, готовы были стоять в своем углу хоть на головах. Не заплакали ни разу, не надулись обиженно. А на дорогую игрушку в руках, приобретенную с таким трудом, бросали время от времени тихие вороватые взгляды. И на лицах у обоих — одна только радость. Счастливы несказанно. В общем, нам с женой оставалось лишь переглянуться да простить их. Простили — и позвали обедать. Не заставляя, как обычно, звать себя по три, по четыре раза, не устраивая гвалта и не дерясь за стулья, они тихо расселись за столом. Только с автоматами не смогли расстаться. Так и ели, перебросив их через плечо. Сказали, партизаны так делают. Посмеялись мы с женой — и все. Больше ругать не стали. Но на незнакомца был я зол. У меня было такое чувство, будто он насмеялся надо мной. Так и стояли в памяти его лицо, вся его внешность. Встретится на улице — верну ему деньги. И выскажу все, что я по этому поводу думаю.
В жизни, однако, все произошло иначе, чем я себе воображал. Встретились мы случайно.
Выйдя со стадиона после окончания футбольного матча, я стоял на остановке, ожидая, когда рассосется толпа. Не студенческие уже все-таки годы, чтобы суметь в этой свалке пробиться к дверям и закрепиться на ступеньках. Вдруг кто-то похлопал меня по плечу.
— Ну как, браток? — Это был тот незнакомец из магазина. На лице его — ни тени насмешки, иронии, издевки. Он улыбался так, словно встретился с другом, с которым не виделся уже целую вечность. Есть у меня слабость — не могу, не в состоянии сказать что-то неприятное человеку, который смотрит на тебя с такой вот открытой улыбкой. И я растерялся.
Мы обменялись рукопожатием.
— Как там ребята-то?
— А вы разве не видели игры?
— А-а… «Кайрата»-то? — запнувшись, переспросил незнакомец. — Вы о футболе. Нет, я не видел. Как сыграли?
— Выиграли, — ответил я. — После основного времени забили все пять пенальти. Свое одно очко взяли.
— Всего одно очко? — Ему показалось этого мало.
— Не Ордабаев бы, так и того бы не было, — сказал я. — Молодец парень. Только мяч с места, а он уже прыгнул. Видели мы когда-то Яшина… но и он — ай молодец! У самой штанги мяч шел!
— Как Сегизбаев играл?
— Сегизбаев?.. Сегизбаев ведь тренер. Тренеры не играют.
— А, вон как… А я вроде слышал, что есть такой футболист. Сегизбаев…
Размягченность моя начала понемногу проходить, я опускался на землю.
— Да все равно, впрочем… — продолжал между тем мой теперь уже знакомый незнакомец, не являющийся болельщиком. — Бегают — нечего им делать. — Он махнул рукой, словно был недоволен чем-то. — Другое бы дело, если б дети играли. Можно бы посмотреть… Да, а как ваши-то герои? Наверняка не поломали автоматы. Они ведь мне обещание дали.
Я уже окончательно пришел в себя.
— Уважаемый! — сказал я. Но придать голосу необходимую твердость не смог, он прозвучал даже как-то вяло. — Вы это плохо сделали… — И, не найдя больше никаких слов, запнулся и начал шарить по карманам.
Лицо «уважаемого» стало каким-то кислым. Он ухватил мою руку за запястье и стал тащить ее из кармана. Но я не сдавался. И когда он наконец вытащил руку, в ней оказалось разными купюрами рублей десять.
Волосы у него на темени сделались как будто еще реже и словно бы встали дыбом, лицо все пошло морщинами. Оно у него то бледнело, то темнело, и он не мог выговорить ничего вразумительного.
— Браток, это ведь неприлично, — только наконец и сказал он. Да и то не сказал, а пробормотал едва слышно, точно провинившийся школьник.
Я хорошо знал, что можно назвать неприличным. Мне только не хотелось спорить с ним.
— Копейки на игрушки детям найдутся и в нашем доме, — сказал я и сунул деньги, как они были комком, в боковой карман его пиджака.
После этого я хотел уйти от него, но он снова схватил меня за руку. Мертвой хваткой. Я почувствовал, что он не отпустит — разве что придется драться.
— Свет мой! — сказал он. — Свет мой, ты меня сильно оскорбил, вернув деньги за игрушки, которые я подарил детям. Возможно, ты сделал это от непонимания, по молодости… — Я уже не пытался вырваться, и он отпустил мою руку, вытащил из кармана пиджака только что всученные мной деньги. — Я не Ходжа Насреддин, за которого вы меня, видно, приняли. Пятерка, трешка, две рублевки… Рубль лишний. Вот возьмите. — Он отдал мне рубль, остальные деньги аккуратно расправил и тщательно сложил. Из брючного кармашка для часов достал лежавшие там пять ли, семь ли рублей. Сложил все деньги вместе, свернул их и засунул обратно в карман. — Ну вот, полностью с вами рассчитались. От долга вы избавились. Совесть ваша совершенно чиста. Теперь у вас есть возможность поговорить со мной, не испытывая стеснения. Слушаю вас.
Он взял надо мной явный перевес.
— Так ведь… вот так… неудобно получилось, — сказал я, вновь не находя слов. — Дело, конечно, не в копейках… Вы и сами бы точно так поступили…
Незнакомец оценивающе посмотрел мне в лицо, потом, не то сочувствующе, не то понимающе, похлопал меня по спине.
— Дорогой мой, как бы ты ни спешил, в такой толчее вряд ли влезешь в автобус. Пока народ разъезжается, я
