Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Неправильно рассуждал. Я теперь понимаю — неправильно. Сколько людей взрослых учатся, даже семейные, у нас мастер — сын в восьмом классе, и сам в вечернюю школу ходит в восьмой. А тогда засела мне в голову эта мысль, и все. Как-то утром мать будит: «В школу пора», а я говорю: «Не пойду, голова болит». Раз пропустил. Потом еще. В общем, пошла та же история. Прогулы да двойки, двойки да прогулы. Однажды вызывает меня завуч.
— Что же, Рагозин, обманул, выходит, меня? Говорил, что серьезно решил учиться, а сам?
Я молчу. Он стыдит меня, а я молчу. Что скажешь?
— Ты просто, — говорит, — лентяй.
Лентяй? Правильно. Лентяй. Вор. Шпана. И нечего лезть со свиным рылом в калашный ряд. Попробовал? Не вышло? Ну и плевать. Жил без школы и еще проживу.
Павел Михайлович, вроде как вы, меня уговаривает: возьми себя в руки, учись, где твоя воля… и разные там слова. А до меня эти слова, как нерусские, не доходят. Потому что я сам в себе разуверился. Понял, что последний раз в школе, не приду больше. И не пошел.
23
О том, что Рагозин бросил школу, я узнала не сразу. Из школы не позвонили, сам Николай стыдился заходить. А у меня как раз в то время оказалось много трудных ребят. И с одним бригадмильцем случилась неприятность: вместо того, чтобы бороться с хулиганством, сам нахулиганил. И потом… Потом были личные переживания, я о них после расскажу. Из-за всего этого я и не заметила, что Коля Рагозин перестал заходить в детскую комнату.
Однажды встретила его мать, спросила, как у него дела в школе. Анна Васильевна горестно поджала губы, махнула рукой.
— Не учится он. Бросил. Опять на улице да на улице. И пьяный раза два приходил. Сам ли деньги добывает, дружки ли поят, не знаю. Спрошу — молчит.
— Как же вы не пришли ко мне? — с упреком и, кажется, даже с раздражением спросила я. — Почему не сказали, что Коля бросил школу?
Анна Васильевна вздохнула.
— Что ж говорить. Большой стал, сам понимает. Шестнадцатый год ему.
— Тем более ему совет нужен. Вот паспорт получит, на работу поступит…
Рагозина снова безнадежно махнула рукой.
— Не надеюсь я на него. В школе не удержался, а на работе тяжелее, и вовсе не удержится. Так уж, видно, придется мне с ним маяться.
— Нельзя так думать, Анна Васильевна, — сказала я, взяв ее за руку.
— Я на вас не в обиде, вы уж как старались его вразумить, да что ж, если не вышло. Свою голову не приставишь.
Неужели Коля не изменился к лучшему, неужели я обманулась? Нет, не может быть. Бросил школу. Плохо, конечно. Но вовсе это не значит, что на парня надо махнуть рукой…
— Анна Васильевна, договоримся так: пусть Коля придет сегодня вечером ко мне. Обязательно отправьте его, слышите, обязательно. Скажите — я велела прийти, мне надо поговорить с ним.
— Я скажу. Только не пойдет он.
— Должен прийти.
Анна Васильевна кивнула и пошла прочь. Я постояла, глядя ей вслед. Я думала о том, что велика доля ее вины, ее неосознанной вины в изломанном детстве сына. Зачем она идет по жизни, сгорбившись? Ну, трудно, ну, неладно сложилась личная судьба, но разве же это все? Если бы у меня был сын… Сын — это счастье, а она никогда не понимала этого. Надо поговорить с ней… Потом, после разговора с Колей.
Вечером Николай распахнул дверь в детскую комнату. Шапка сдвинута на затылок, ворот рубахи расстегнут, пальто нараспашку. Вошел, остановился против моего стола, вызывающе сказал:
— Напрасно вы это. Что знали, все сказали, нового не придумаете, только время зря будете тратить.
Я почувствовала запах водки.
— Как ты смел явиться ко мне пьяным?
— Я не пьяный. Сто грамм… Меня пьяным напоить — разоришься. А какие мои доходы, чтобы пить? Никаких доходов нету! Ребята угостили — вот и выпил.
— Какие ребята?
— Ну зачем вам знать? Знакомые ребята.
Пьяный, неряшливый и нахальный, он был противен мне. Я встала, подошла к Николаю, сверху вниз заглянула ему в лицо. И вдруг неудержимая злость и обида вспыхнули во мне.
— Чем гордишься? Что ты распоясался? Безмозглый, пьяный мальчишка! Я тебя к настоящей жизни тяну, на большую дорогу стараюсь вывести, а ты хочешь на задворках юность провести? Вместо того, чтобы устать во весь рост, на брюхе ползаешь перед бандитами за рюмку водки? Эх, ты! Я к тебе всем сердцем, а ты ко мне задом норовишь повернуть. Дерзости говоришь? Говори, еще говори, я послушаю, только не раскайся потом. «Нового не придумаете!» Петька Зубарев новое придумал для тебя? Ему веришь? Ну, что ж! Ступай к нему. Пей с ним. Воруй. В тюрьму с ним иди — по нему давно тюрьма плачет и по тебе, видно, тоже. Иди!
Я повернула Рагозина к двери и слегка подтолкнула.
Он сделал шаг, потом обернулся, взглянул с откровенной, угрюмой злостью и выкрикнул:
— И пойду, и сяду! Вас не касается! Никого не касается! Сам за себя отвечаю…
Он выскочил, хлопнув дверью. Тут только я вспомнила, что так и не спросила, почему он бросил школу. Глупо. Как ровня поссорилась с мальчишкой. Нервы начинают сдавать. Но все-таки, если есть на плечах голова, подумает над моими словами. А нет, так ему ничего не вдолбишь.
Не надо было мне терять его из виду. Да ведь, думаешь, — учителя, классный руководитель… У меня же не один он… Впрочем, бесполезно оправдываться. Упустила парня. Он за ум взялся, мне бы его поддержать, а я упустила. Да и школа тоже — хоть бы позвонили, сказали, что бросил учиться.
Я схватила телефонную трубку и вызвала школу. Подошел завуч.
— Рагозин? Да, не учится, больше месяца, по-моему. Он же переросток, ему трудно с малышами. Учился плохо, пропускал уроки. Я с ним беседовал, мне кажется, — у него какая-то душевная неурядица.
— Какая-то? — ехидно переспросила я. — А если вам кажется, так почему же вы не попытались узнать, что за неурядица?
— Вы на меня не кричите, я вам не подчиненный.
Этим замечанием он только больше взвинтил меня.
— К черту нежности! Речь идет о судьбе человека, а не о том, кто кому подчиняется. Вы вышвырнули парня из школы…
— Никто его не вышвырнул, Вера Андреевна, — тихо
