Валерий Дашевский - Чистая вода

И снова желтый «Москвич» заносило на поворотах, снова сигаретный дым реял под потолком, но теперь я не стоял в дверях кабинета, комкая шапку. Я сидел рядом с Пахомовым за письменным столом, за которым хватило бы места троим, и чертеж, отснятый в светокопии, топорщился перед нами на столе, как накрахмаленная скатерть. И Пахомов говорил: «Смотри. Это одиннадцатая станция. А это твоя, шестая. Мы прокладываем между ними общий водовод — видишь? — а от него — еще один, до сборного резервуара обеих станций. В ночное время, когда разбора нет, вода устремляется по общему водоводу резервуар — он расположен в Нагорном районе, видишь? Объем резервуара — шестьдесят тысяч кубометров, и утром, когда в сети начинается разбор, вода идет вниз, в общий водовод. И обе станции гонят ее в город вместе со своей водой. Ты видишь? Видишь?».

— Вижу, — сказал я. — А когда это будет, Олег Дмитриевич?

И он ответил: — Скоро. К концу года, думаю, управимся. Если каждую ночь выключать насосы в скважинах, они не протянут и недели. Мы еще не придумали насосов получше. Но придумаем. Может, ты и придумаешь!

Я хотел сказать: «Вряд ли. Похоже, что их придумает кто-то другой», но тут в кабинет вошли Сергей Сергеевич и Гена Алябьев.

Я успел заметить, как Пахомов и Майстренко переглянулись. Сергей Сергеевич опустил глаза и прислонился к дверному косяку.

— Как дела на шестой, Гена? — вкрадчиво спросил Пахомов. — Что, приборы в порядке?

Голос у него был слаще меда, но Гена не почувствовал подвоха. Да, в дипломатический корпус он не годился, не стоило и пробовать.

— В порядке, Олег Дмитриевич, — сказал Гена. Он посмотрел на меня. Потом сказал: — Пусть ищет воду.

— Он ищет, — живо откликнулся Пахомов. — Скажу тебе больше: он ее нашел.

Я перевел взгляд на Пахомова и увидел, как кровь постепенно приливает у него к лицу.

— Он здесь без году неделя, а ты — четвертый год, — продолжал Пахомов, не меняя интонаций. — Понимаю, ты не поверил ему, ты разобиделся, что он тебе указывает. Но я тебя обижу еще больше.

Он замолчал. И в кабинете стало слышно его дыхание.

— Я вызываю тебя на партсобрание отдела! — взорвался он. — Сукин ты сын, знаешь, сколько воды отдел подал из-за тебя без учета?

Я поднялся, взял свое пальто, сказал:

— До свиданья, — и вышел из кабинета. Спускаясь по лестнице, я посторонился, уступая дорогу главному инженеру треста Коневскому. И вновь почувствовал это — словно в школьном зале все танцуют под радиолу, а на мою долю только тоненькое личико под задорной челкой, да завороженный взгляд, устремленный мимо меня, в темноту. Но теперь я знал, что кончилось. Я знал, что станция будет работать нормально. И что мне на ней больше нечего делать.

Глава десятая

Это было не совсем так. По-прежнему я составлял табели на зарплату и отчеты за месяц, по-прежнему получал халаты для машинисток, масло для насосов, хлор для скважин. По-прежнему возвращался из треста мимо вагонов, вокруг которых на снегу был рассыпан уголь, мимо сложенных в штабели ящиков у стены склада, по заснеженной платформе № 1.

Но это было внешней стороной дела. А суть его заключалась в том, что отныне моя деятельность ограничивалась кругом чисто административных обязанностей. Потому что станция перевыполняла план, и изо дня в день все шло своим чередом: на сорокаметровой глубине насосы крутились, вертелись и поднимали воду, в машинном зале парочка других насосов тоже крутилась, пыхтела и отдувалась, разгоняя воду по тысячедвухсотмиллиметровым трубам, расходомеры — щелк-пощелк! — отсчитывали каждый кубометр, в опрятной комнате планового отдела величественная женщина с седовласой головой сверяла показания журналов с моими отчетами, ведя учет нашей воды, а я слонялся по машинному залу в ожидании перерыва или конца рабочего дня или сидел на фундаменте насоса № 2, изнывая от одуряющего бездействия.

Поначалу я даже обрадовался, восприняв свой элегический покой как некий удел, обретенный в награду. Иногда я выходил прогуляться по станционному двору и посмотреть, как бульдозер палит сгустками синего дыма, повисавшими в морозном воздухе, потом я возвращался в станцию, где меня ожидала чашка крепчайшего чая и предложение машинисток купить на базаре мешок картошки, чтобы они готовили мне пюре. Потом, обычно и половине шестого, за мной заходила Валя. Мы возвращались домой, где Борька ухмылялся в ожидании похвал, угощая нас первоклассным ужином, а после, взгромоздившись на табурет и разгоняя руками сигаретный дым, безуспешно посвящал нас в тайны стиля Кавабаты или Кортасара.

Миновала неделя, прежде чем я убедился, что на мой покой никто и не думает посягать. И мало-помалу мое ликование сменилось изумлением, изумление — огорчением, огорчение — негодованием, негодование — апатией, и, в конце концов, я впервые опустился на фундамент насоса № 2, обхватив голову руками.

Дело было в пятницу. Борька явился на станцию за час до перерыва. Он отряхнул от снега шапку, прочитал заявление товарища Черенковой А. С. «Прошу перевести меня с машиниста в уборщицу», лежавшее у меня на столе, и тут же вынул из кармана полушубка записную книжку в палец толщиной. Он попросил объяснить принцип работы станции, я вышел вместе с ним во двор, показал скважины и описал их устройство. Мы возвратились в машинный зал, я рассказал ему о насосах, о назначении кран-балки под потолком. После чего мы посетили «высокую сторону», и я продемонстрировал ему расходомеры. Когда я окончательно выдохся, он опять достал блокнот и потребовал, чтобы я начертил ему схему расположения скважин и водоводов. Задавая вопросы, он вел себя так, словно, по меньшей мере, собирался с завтрашнего дня принять у меня станцию. Кончилось тем, что машинисты Ключко и Романенко пригласили нас в подсобку на чай и под этим предлогом подвергли Борьку традиционному допросу. Однако на этот раз они преуспели не больше, чем я в первый день его приезда. Более того, не прошло и получаса, как они поменялись ролями, и две пожилые женщины принялись наперебой извлекать на свет самые увлекательные подробности собственных биографий.

А я сидел в сторонке, курил и ломал голову над загадкой трехлетней давности: что такого есть в Борьке, что заставляет человека пускаться в откровение после первых двадцати минут знакомства?

Мы вышли из станции, и Борька спросил:

— Ума не сложу, чем ты недоволен?

— Поживи с мое, — сказал я.

— Кому это ты говоришь? — возмутился Борька. — Я на год старше тебя, дуралей. Ты даже в армии не был.

Мы миновали забор и вошли на мост. Снег так и сыпал, и я увидел четыре полыньи во льду реки, там, где находились сбросные трубы наших скважин.

— Пойдем на рынок, — сказал Борька. — Я должен мясо купить. Валя сказала, что сто лет не ела жаркого. Непостижимо, как такая девчонка досталась зануде вроде тебя. Ну объясни, чем тебя не устраивает твоя работа?

— Всем, — ответил я.

— Ну, например? Чем именно?

Я остановился.

— Говорю тебе, всем! Там нужен человек со средним техническим образованием, а не инженер, понял?

Он промолчал. И мы опять пошли рядом. Немного погодя он сказал:

— Хочешь послушать совет? Если надумал уволиться, не спеши. Потерпи немного. Ты там на месте. Это важно.

— Меня никто не уволит. Я же молодой специалист, — сказал я.

— Тем более, — сказал Борька.

Мы вошли в крытый рынок и остановились у входа. Дальше негде было яблоку упасть.

— Сперва картошка, — сказал Борька. — Возьмем килограммов двадцать. Хватит недели на полторы.

Мы протолкались к прилавку. Для начала Борька выбрал дородную женщину в ватнике и в сером платке, напоминавшую мешок картошки, поставленный на попа. Подобравшись к ней поближе, Борька ткнул пальцем в груду картошки на прилавке и спросил:

— Почем фасоль?

Выслушав пространное замечание по своему адресу, он ткнул меня локтем и ухмыльнулся. Это было обычным делом. Каждый раз, приди на рынок, он обязательно дразнил кто-нибудь. Уж не знаю, что его больше злило — продавцы или цены. Купив картошки, мы перешли и противоположный конец рынка, к мясному ряду. Я занял очередь. Потом мы услышали крики у прилавка и подошли узнать, в чем дело. Крошечная, седая, как лунь, старушка препиралась с мясником в захватанном халате. Она пыталась снять с весов кость размером с бильярдный шар, только матово-белую.

— Мясо растет на костях, гражданка! — гудел мясник. — Вырастите корову без костей, вам дадут Государственную премию! Не дадут — приходите, я вам дам!

— Скотина, — сказал Борька. Он весь подобрался и, не отрываясь, смотрел на мясника. Потом сказал: — Пошли отсюда.

Мы вышли на улицу, и я сказал:

— Хочешь, понесу сумку?

— Погоди-ка, я, пожалуй, вернуться, — сказал Борька.

— Прекрати, — сказал я. — Что ты ему сделаешь? Пожалуешься на него?