Владимир Коренев - Амгунь — река светлая
Он вытер полотенцем губы и подбородок, а руки обмыл у рукомойника на крыльце.
Алексея Домрачева, мунгумуйского рыбоинспектора, убили шесть лет назад в Берендинской протоке. Снова — Берендинская протока! Выстрелили из тальников. Неуправляемую лодку поймали у Мунгуму, ее борта были обрызганы кровью. Руки Алексея сжимали штурвал, а вся левая половина лица была изуродована крупной дробью. Врачи констатировали почти мгновенную смерть.
«Хорошо хоть не мучился», — подумал сейчас Домрачев, и лицо его исказила горестная гримаса. Пригнувшись в дверях, он вошел в дом.
Жена убирала со стола.
— Разбудишь, как всегда, — оказал Домрачев.
Катерина ничего не ответила. Он положил руку ей на спину, спина ее дрогнула.
— Я могу проспать, — сказал он.
И снова она ничего не ответила. А он еще сильнее почувствовал, как устал за эти дни, и перед глазами его все еще продолжали взблескивать ослепительные рябинки расколотого в воде солнца. Руки были тяжелые и бессильные, он попытался свести пальцы в кулак. Пальцы дрожали и не подчинялись. Он посмотрел на свои руки.
«Не думаешь о себе, подумай о детях». И о ком же он думает, как не о них. Сенька — меньшой, Катенька и Катерина.
— Дети спят? — спросил он.
— А что же им делать?
Она ушла на кухню. Он сел на табуретку и стянул один сапог, затем другой, отвалился к стене. Раструбы коснулись друг друга, сломались, мягко шлепнули о пол. Большой черный кот осторожно подкрался к ним, тщательно обнюхал, собравшись в комок, прыгнул на колени хозяину, устроился там поудобнее, сомкнул узкие щелки глаз и замурлыкал.
Минут через пяток выглянула Катерина из кухни и оторопела: спит Семен. Всплеснула руками, тихо окликнула:
— Сеня!..
Он вздрогнул, просыпаясь. Она метнулась к нему:
— Это я, Сеня… Что ж ты сидя-то? На тахту бы… ложись, Сеня, — запричитала, как над младенцем, обхватив плечи. — Ложись.
А тут и лейтенант вошел.
— А я вас искал, Семен Никитович. К катеру ходил — глядел, по берегу прошелся — нет вас.
— Разминулись, видать.
— Наверное… — Лейтенант посмотрел внимательно на Домрачева. — Вы плохо себя чувствуете, Семен Никитович?
— Спать хочу. Давай-ка поспим чуток, Виталий Петрович, — и, прихватив полушубок, Домрачев ушел на сеновал.
А Кудрявцев лег на тахту в горнице.
Катерина заботливо прибрала его форменную рубашку, пояс с пистолетом через спинку стула перевесила, сапоги поставила носок к носку и открыла створки окна — пусть дышит чистым воздухом. Свет в горнице погасила, чтобы не беспокоил он лейтенанта. Сама, ступая на цыпочки, ушла в другую комнату.
А лейтенант не спал. Только Катерина ушла, он открыл глаза.
В раскрытое окно втекал звездный вечер, доносил до лейтенанта запах реки и мокрых тальников. Откуда-то плыла песня, тихая, забытая, будоражила лейтенанта:
Да-агора-ай, гори-и, моя лу-учи-ина,Да-агорю-у с тобо-ой и я!
Где слыхал он эту песню? Когда слышал ее — в детстве? Странно… Ворохнулся лейтенант и притих, прислушиваясь к себе.
Привиделось ему уж и вовсе небывалое. Будто когда-то давным-давно лежал он вот так же, заложив руки за голову, под звездами, посреди нескошенного луга, а краем луга шла девушка в белом. Шла, низко опустив голову, и пела, а он слушал, замерев, боясь спугнуть девушку и ее песню, полнясь радостью, светлой и щемящей. Да нет, не было с ним такого! Не было… Другим путем шла его жизнь, и не было до сих пор в ней никаких звезд и луга некошеного. И Катеньки не было…
Легкие шаги раздались под окном. Тоненько пропела калитка, и снова шаги — на крыльце. Что-то стукнуло в сенцах, прошелестело платье…
Лейтенант поднялся порывисто, взмахнув руками.
— Это вы… Катя? — вдруг осевшим голосом проговорил он.
А ее голос еще тише:
— А вы еще не спите?
— Нет…
— А вы очень хотите спать? — Теперь она была совсем близко от него, он даже слышал залах ее духов, до нее можно было дотронуться рукой. — Только тише говорите, мама, наверное, еще не спит.
— Я совсем не хочу спать, — он протянул ей руку.
Все было как во сне: пахло сеном, спелыми сливами, наплывал откуда-то из глубины сада туман и обтекал, окутывая серебристой тишиной.
Катенька не выпускает руку лейтенанта, ведет его за собой.
— Хорошо у нас?
Он посмотрел на перепутанные в лунном свете ветви слив, на звездное небо, луну, на бегущие прозрачные облачка, подумал, что первый раз видит такое небо и такую вольную луну.
— Хорошо.
— Я же говорила вам, — она остановилась вдруг, придержала лейтенанта: — Слышите?
Лейтенант застыл на месте, прислушался.
— Слышите? — тихим шепотом спросила Катенька. — Вот опять… Слыхали?
Рядом упало что-то о траву, поймал лейтенант глухой округлый стук.
— Что это?
— Сливы переспелые. Вот опять. Слыхали?
— Они что, ночью зреют?
— И ночью. А знаете, я каждый вечер хожу в сад. У меня здесь скамеечка есть, вон там — подальше чуть-чуть. Сяду, и слушаю, и смотрю. Интересно. Когда луна — сад сказочным кажется. Вот посмотрите.
Смотрел лейтенант, и казалось ему: невидимый волшебник творит свои таинства. Утром он уйдет, а на траве и листьях останутся радужные бусины росы и сладкие сливы, полно янтарно-спелых слив. Сливы соберет Катенька, а Катерина поставит на стол.
— Хорошо как здесь, — вырвалось у лейтенанта невольно.
А Катенька оказала, не оставляя его руки:
— Вам идти надо.
Он остановился резко. Не понял, что ли?
— Пора вам, — сказала она.
— А вы?
— Я еще посижу здесь. Отсюда хорошо видно, до самой излучины, как вы идете на катере. — Она помолчала. — Я каждый раз смотрю.
Лейтенант сжал ее руку.
— Идите, — сказала она и пошла под сливами в глубь сада.
— Катенька, — позвал он. — Катя!
А ее уже и не видно. Да и была ли она около него, может, показалось ему все, привиделось?
Во дворе лейтенанта встретил Домрачев:
— Загостился гдей-то, Виталий Петрович? За лодкой бдил, чо ли?
А в доме при свете глянул прямо в лейтенантовы глаза, словно насквозь его хотел увидеть.
— С Катей был, — сказал лейтенант и не отвел взгляда, не опустил глаз, и кончился на этом их разговор о ночном лейтенантовом бдении.
Сон не уменьшил усталости, как рассчитывал Домрачев; тело по-прежнему было тяжелым, ныл каждый мускул, свербило в пояснице. Уж не захворал ли он часом? Только этого сейчас не хватало!
Домрачев помял руками мышцы ног, предплечья, сильно захватывая пальцами, потер поясницу — все напрасно. Оставалось еще одно средство, запретное сейчас.
Лейтенант затягивался в ремни и не обращал на него внимания.
Домрачев прошел в кухню, бесшумно распахнул холодильник. Бутылка в его руках сразу запотела. Он налил в стакан и всыпал туда, не примериваясь, перца.
Лейтенант за перегородкой скрипел сапогами. Подумав, Домрачев налил повторную. Опростал, утерся рукавом брезентухи, чувствуя, как пошло, потекло по телу тепло, не удержался, крякнул. Добре так-то! Как рукой снимет теперь его хворобушку. Твердо ступая, вышел из кухни.
— Двинем, Виталий Петрович?
Глаза лейтенанта моргнули в ответ из-под козырька фуражки согласно и преданно. Но чего-то не хватало в лейтенанте, и Домрачев оглядел его внимательно.
— А пистоль-то где?
Улыбнулся лейтенант:
— Да надоел он мне — весь бок отбил.
— Ну, ваше дело… Ваше дело, Виталий Петрович.
А у самого сердце почему-то сжалось: человек ты мой хороший! Кудрявый ты мой лейтенант!..
Лейтенант во дворе замешкался — высматривал в темноте сада белое платьишко. А оно выплыло от сеновала, как только хлопнула за Домрачевым калитка.
— Виталий Петрович!..
Он шагнул быстро навстречу:
— Пошли мы.
Поймал ее руку, сжал, и на мгновение его коснулось крепкое и горячее ее тело. Всего на одно мгновение, он даже не успел сообразить, что же это такое, — она отпрянула от него.
— До утра!
Домрачев уже столкнул катер на глубь, придерживая его за борт, дожидался лейтенанта, поглядывал на берег: не появился? Догадывался Домрачев, что задерживает его напарника во дворе.
Да, все решилось у них легко и просто. А ему драться пришлось… Дикая была свалка. Из-за угла навалились парни на него, когда шел он от своей. Катеньки, хмельной от ее ласк, скрутить хотели, но он-то не куль с мякиной… Думал, что она не захочет и видеть его после этого — одноглазого, потому как даже сам он боялся увидеть свое лицо в зеркале: пугала пустая глазница с красными, вывороченными веками. А поди ж ты… Видно, здорово любила его Катюха, даром что стал он одноглазым; и в следующее же свидание сказала, что хочет стать его женой не откладывая. На всю жизнь запомнился Домрачеву тот вечер. Вот и выходит, что через глаз да помятые ребра досталась ему Катерина, Катюшка его, самое дорогое и прекрасное, чем он владеет.
