Анна Караваева - Родина
«Теперь пришла мне пора за все прошлое добро спасибо сказать!» — решила про себя она. И все, что несколько минут назад заботило тетю Настю, вдруг показалось ей ничтожным и недостойным человека. Побагровев от стыда, она возмущенным голосом закричала на Маню:
— Ну с чего ты тут всякое барахло по всей комнате раскидала?..
…После того как мать и дочь Журавины удачно выполнили ряд поручений подпольного горкома партии по связи с партизанами, все прошлые сомнения тети Насти по поводу ее вступления в партию отпали.
— Мне слишком много знать приходится такого, что скорее партийному человеку надлежит знать, — сказала тетя Настя Павле Константиновне. — Дочка у меня комсомолка, а я все еще беспартийная. Душой-то ведь я давно готова… Вот вам заявление в партию, Павла Константиновна…
— Хорошо, мы рассмотрим ваше заявление на партбюро, — ласково сказала Павла Константиновна, — и вызовем вас.
Тетя Настя подивилась про себя: какой тут вызов на партбюро в это страшное время?
Но она была вызвана в партбюро и принята кандидатом в члены коммунистической партии, как полагается по уставу.
Было это в октябре сорок первого года. В погожий день Павла Константиновна зашла к Журавиным.
— Настасья Васильевна, идемте обгорелые дрова собирать.
— Может быть, Маню прихватить?
— Нет, мне нужны только вы, Настасья Васильевна.
На пожарище разбомбленного летом немцами лесного склада копошились горожане, собирая дрова на зиму. В дальнем углу обширного двора, где народу не было, тетя Настя увидела Василия Петровича Орлова и Петра Тимофеевича Сотникова. Оба не спеша распиливали толстое обгорелое бревно..
— А вам, женщинам, мы вот полегче бревешко приготовили, — заботливо пробасил Василий Петрович.
— Спасибо, — сказала Павла Константиновна. — Вот и начнем. Вы пилите потихоньку, Настасья Васильевна, чтобы мы вас лучше слышали. Мы, партбюро, решили сегодня разобрать ваше заявление. Просим рассказать вашу автобиографию.
Тетя Настя тихонько ахнула: вот ее и вызвали на партбюро!
Вся ее жизнь будто вновь предстала перед ней, озаренная светом необычайного торжества. Молчание людей, которые внимательно слушали ее рассказ, безошибочно говорило ей: «Мы верим тебе, ты нам нужна». Потом ей стали задавать вопросы. Она отвечала, как бы видя перед собой длинную, ярко освещенную дорогу прожитых лет. Ей все-все хотелось рассказать о себе: и о своих ошибках, и порой о своем неумении разобраться в деле, и о дурных чертах характера.
Наконец Павла Константиновна просто сказала:
— Отойдите ненадолго, Настасья Васильевна. Вон там много щепок, насбирайте их в мешок.
Тетя Настя отошла и стала собирать щепки, поглядывая в сторону худенькой женщины и двух пожилых мужчин, занятых тяжелой работой, на которых никто не обращал внимания в этом унылом месте, среди глубоких воронок от снарядов и черных навалов обгорелых бревен.
Только она, Журавина Настасья, знала и всем своим существом чувствовала: не было на земле силы, которая могла бы принудить этих людей оставить дело, которому они преданы на всю жизнь, — ведь они сами были — сила.
Слышно было, как на дороге орали и бранились немецкие солдаты. А тетя Настя думала свое. Вот она, большевистская партия, вот она, великая сила, ведущая человека!.. Ни эта грязная фашистская солдатня, ни эти обугленные развалины, ни это страшное ощущение нависшей над тобой беды, когда твою землю топчут лютые враги, ни ужасы мук и смерти, которые они принесли с собою, — ничто, ничто не остановит партию, через все преграды пробьется к честному человеку животворное дыхание партии, ее дела, ее слово!..
…Тетя Настя прервала свой рассказ и стремительно прошлась по комнате.
— И такая радость охватила меня в ту минуту, что я, Настасья Журавина, принадлежу к этому племени, гордому, бесстрашному! Никогда, никогда мне тех минут не забыть! Вышли мы на дорогу все поодиночке, будто и незнакомые вовсе. А через несколько дней Павла Константиновна сказала мне номер моей кандидатской карточки. «Запомните, говорит, этот номер, а партбилет потом получите!» Но пока-то я его получила, что тут было-о — всего, милка, за десять лет не перескажешь!
Но Соня просила рассказать, да и все, как от вина, разогрелись от воспоминаний, не замечая, как шло время. А Соне казалось, что два страшных года, которые она прожила вне родного Кленовска, словно обратным ходом летели навстречу, дыша ей в лицо горьким жаром, пылью, злыми ветрами опасностей и бед.
…В декабрьский день сорок первого года на грязной, разрушенной станции Кленовск сидит торговка семечками.
— Эй, вот каленые, каленые семечки!
Двое мальчишек-подростков подбегают к ней и умильно просят отпустить два стакана семечек:
— В долг, тетенька, в долг, до… после дождичка в четверг!
Торговка сердито гонит их. Мальчишки не отстают, зубоскалят, потешаются над торговкой, чем приводят ее в бешенство. Дымно-рыжие волосы ее растрепались, посиневшие на морозе губы подергиваются от ярости, она топает, визжит, смешная, глупая баба! Немецкие часовые у склада, два зевающих около железнодорожных мастерских жандарма; станционные полицаи подходят поближе, довольные неожиданной забавой. Все подзадоривают мальчишек, которые все больше наглеют. Собирается толпа.
Вдруг озорники, оттолкнув торговку, хватают мешок с семечками и бегут. Разъяренная тетка гонится за ними. Кто-то подставляет подножку, и тетка падает, яростно ругаясь. Кругом хохочут. Торговка тяжело поднимается и, смешно ковыляя, топает вдогонку за мальчишками. Ее провожают грубыми шутками. Потом все возвращаются на свои места, а в железнодорожных мастерских, на складе, на маневровых паровозах — всюду, пока стража забавляется, в руки верных людей уже розданы листовки подпольного горкома партии:
«Товарищи! Немцы разгромлены под Москвой!»
Эту рыжую с дымной сединой немцы знают: спекулянтка солью, сахаром, хлебом — чем придется. Очень сговорчива: наворованные немецкой солдатней продукты легко сбывает на разъездах. У нее всюду друзья и знакомые, она не боится ходить и поздно вечером:
— Да кто меня, пожилую женщину, обидит?
У рыжей хорошенькая дочь, но волочиться за ней опасно: жених у нее немецкий лейтенант, она всем показывает его карточку с очень нежной надписью…
— А эту карточку, Сонечка, партизаны обнаружили в офицерской сумке после одного лесного боя! — со смехом вставила Маня. — Надписал по-немецки ваш Володя, чтобы посмешить меня, а я и придумай эту историю с женихом… И раззвонила ее всем и всюду! Так меня и звали: «Невеста господина лейтенанта!»
У спекулянтки иногда бывают гости, такие же, как она, бойкие торгаши, которые охотно скупают продукты. Когда немецкие солдаты-поставщики встречаются со своими клиентами на квартире рыжей, та всегда угостит какого-нибудь Вилли стаканчиком водки. А солдат, выпив стаканчик, начнет болтать о том, о сем. Рыжая и дочь ее, «невеста господина лейтенанта», хохочут вместе с болтуном, а «клиенты», чокаясь, похваливают разговорчивого собутыльника. Раззадоренный похвалами солдат не замечал, что «клиенты» не пьют, а только пригубливают, что и рыжая и ее дочь трезвехоньки.
Некоторое время спустя тетя Настя докладывает:
— Павла Константиновна, голубушка моя, все в порядке: наши у меня побывали и благополучно увезли в лес хлеб, соль, муку и жиры, и все уже на месте. Затем — важная новость: солдатня болтает, что на днях через Кленовск на фронт проследуют несколько тысяч пехоты…
— Спасибо, Настасья Васильевна, связные все выяснят.
…Недалеко от здания немецкой комендатуры приткнул к обломку стены разбомбленного дома свой дощатый балаганчик пожилой сапожник с сивыми бровями, бойкий, разбитной простачок; зовут его Тимофеичем. Он имеет от комендатуры разрешение на открытие «мастерской», чинит добротно, словоохотлив, умеет рассмешить заказчика. С Тимофеичем все охотно болтали, и заказчиков у него было много всяких. Услужливый, простоватый, он разносил некоторые заказы на дом, заходил и в железнодорожные мастерские, куда полицаи беспрепятственно пропускали этого весельчака. Получив деньги с заказчиков, он приглашал жандарма или полицая «спрыснуть получку» и по этой причине был вне подозрений. Кроме сапожных заказов, Тимофеич приносил за подкладкой своей шапки листовки горкома партии, написанные и размноженные на машинке быстрыми худенькими ручками Павлы Константиновны, а за подкладкой пальто у него всегда была малая толика взрывчатки. К весне сорок второго года взрывчатки в разных местах на станции скопилось столько, что слесари железнодорожного депо могли изготовить целую серию мин замедленного и немедленного действия. Взрывались паровозы, мосты, катились под откос эшелоны, горели немецкие склады, взрывались бензобаки, бесшумно «снимались» часовые, исчезали с постов полицаи — предатели и жандармы, взрывались на минах штабные машины с восседавшими в них генералами и офицерами.
