Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
Я направился скорей к выходу, оставляя позади себя перроны вокзала. Не нужен мне был вокзал. Не для того я целый месяц рвался в Ленинград, чтобы проводить время на его вокзалах. Что хорошего дает человеку пребывание на вокзале? Ничего, кроме повода для тоски и грусти.
Раскаты грома опять прошлись над городом, и отголоски этих раскатов, проникнув под стеклянный свод вокзала, произвели глухой рокот в разных его углах. Та часть неба, которую позволял видеть высокий свод вокзала, перестала быть небом. Его заменило что-то черное и плотное. Оно клубилось и двигалось, грозя привалиться к земле и неся ей прохладу и сумерки. И уже было видно, как на фоне этой черноты сверкнули длинными светлыми нитями пролетавшие сверху наискосок первые крупные капли. Но я направился прямо к выходу через внутреннее помещение вокзала, не думая об этих каплях.
О глазах я думал в это время. О красивых глазах зрелой женщины, которые умеют в какую-то минуту жизни так много в себя вместить. Трудно определить, что содержат в такую минуту ее глаза, но то, чем они наполнены, исторгнуто из самых тайных недр ее женской души. В них и слабость ее, и строгость, и мольба, и угроза, и готовность вырезать свое сердце из груди, если понадобится. В них весь ее богатый, непонятный мир, выступающий изнутри наружу на эту короткую минуту, когда лицо ее впервые приближается к лицу человека, которого она полюбила, и губы ее идут навстречу его губам. Самые драгоценные сокровища женского сердца переселяются на эту минуту в ее глаза, переливаясь в них всеми своими таинственными гранями. И если женщина сохранила внутри себя для мужчины свой богатый женский дар в тридцать восемь лет, когда каждая отдельная доля его пронизана и подкреплена зрелым разумом, то нет на свете любви полнее и крепче.
Но разве не наградила и меня когда-то таким же взглядом ни с кем на свете не сравнимая молодая финская женщина Майя Линтунен? И разве не то же самое наполняло и ее просторные голубые глаза, когда она сказала мне: «Ты опять пришел к нам, Аксель? Не забываешь самых верных твоих друзей?». Бедная моя, неутомимая моя, милая и неизменная моя Майя Линтунен! Как мог я тебя забыть хотя бы на минуту? Простишь ли ты меня за это? Слишком далеко от тебя забросила меня судьба, и потому волшебные чары твои перестали на время действовать. Но теперь они снова меня достали. Не сердись на меня, моя славная белокурая Майя!
Я все еще далеко от тебя, но теперь ты опять навсегда в моих мыслях. Из далекого, чужого города с новой силой потянулось к тебе мое сердце. Не такой уж это плохой город, надо тебе сказать. Это русский знаменитый город. Здесь три раза бывал мой отец Матти Турханен, и три года жил в рабочем районе мой второй отец, мудрый и могучий Илмари Мурто. Они знали цену этому городу, откуда вплотную к финну подступало богатое тепло русской души. Будешь знать его и ты. Об этом постараюсь я, Аксель Турханен, которому он тоже дал приют почти на целый год. Так мне повезло в жизни. Здесь, в этом городе, родилось у русских то, что потом раскатилось волной по всей их земле, обмывая наново людские души и затопляя мусорную накипь старых времен. И не мне ли, Акселю Турханену, дано было пройти по всему этому, обмытому и обновленному, чтобы увидеть своими глазами, чем оно проросло?
Тяжелая черная туча, заполнившая собой просторы неба, уже принялась выполнять свое дело, когда я вышел из вокзала на площадь. Она покрыла собой весь город из конца в конец и теперь поливала его первыми пробными волнами дождя. Временами она как бы раскалывалась от молний то в одном направлении, то в другом, и каждый раз после этого пугала город грохотом грома. Звук был такой, будто где-то там, наверху, рушились горы и потом катились вниз очень большими глыбами, продолжая разламываться и крошиться на своем пути к домам и улицам города, который они грозили раздавить. А после каждого такого грома дождь проходил по городу новой, еще более сильной волной.
Но я уже знал, какое коварство таилось в русских дождях, и не собирался искать укрытия. Перейдя привокзальную площадь, по которой в разные стороны разбегались люди, легко и многоцветно одетые, я вышел на Невский проспект. Отсюда он открывался глазу до самого конца, упираясь в зелень далекого сада, позади которого высилась желтая башня их главного морского здания с длинным золотым шпилем, устремленным в небо. Яркость красок людских летних одежд уже потускнела на его далеко вытянутом прямолинейном пространстве, замененная серой пеленой дождя. Только отдельные цветные пятна — остатки растаявшего людского потока — еще метались кое-где вдоль панелей. Но и они недолго оставались на виду, скрываясь в дверях магазинов и в подворотнях.
А я не торопился в укрытие. До того ли мне было, несущему в своем сердце вновь обретенную Майю Линтунен! И не только ее! Целая семья была у меня, с девочками и мальчиком. Как мог я это забыть! И только от меня зависело, чтобы все они получили отца. А им ли этого не хотелось! Как радовалась ее старшенькая, когда я оказывал ей внимание! Как-то летом, когда она была совсем еще малышка, мы с ней бросились наперегонки к Длинному камню, возле которого поспела земляника. Я догнал ее и схватил в охапку. И хотя это означало ее поражение, но как ей понравилось быть у меня на руках! Она прильнула к моей груди, обвив ручонками мою шею. А в то суровое утро, когда она уже была старше, какими глазами она на меня смотрела, пока я колол за нее дрова! Чего еще надо было мне? О, старый бездомный глупец!
Волна дождя обдала меня с головы до ног, но я не пытался от нее укрыться. Не было для меня ни дождя, ни укрытий, ни даже автобусов и троллейбусов, приветливо открывших передо мной свои двери на первой же остановке. Мимо них шел я по Невскому проспекту, не думая о дожде. О нем ли мне было еще думать в эти минуты? Когда с человеком столько случается в один только день, то совсем другими мыслями наполняется его голова, если она вообще способна наполниться ими, а не привыкла обходиться без их обременительного присутствия. Но какой толк в этих мыслях, если они пришли в голову так поздно?
Тем временем наверху, в небесах, снова раскололись горы и покатили свои обломки куда-то на окраину Пиетари. А из той трещины, которая образовалась при их отколе, хлынули на Невский проспект новые косые потоки воды. И в этих потоках уже не было видно отдельных капель. Это просто выплеснулась вода из каких-то очень крупных изломов небесных гор и затопила собой асфальт Невского проспекта, начисто изгнав с него на время все живое и многоцветное.
Даже автобусы и троллейбусы сгрудились на своих остановках, ослепленные этими потоками, создавшими от соприкосновения с их крышами и стеклами целые облака из пены и брызг. Даже мелкие машины сбавили свою прыть перед таким обильным посланием неба. Лишь немногие из них дерзали пробиться сквозь это водное засилье, почти одинаково плотное и на земле, и в воздухе. Они шли, окутанные пенистой оболочкой, создаваемой отпрыгивающей от них водой, а их тяжелые, тугие колеса отваливали на обе стороны от себя целые водяные зеркала, которые выгибались полукругом и затем ложились пластом в глубокие потоки, залившие асфальт.
Широкие панели Невского проспекта стали совсем безлюдными, и только я шагал по одной из них, окуная ноги по щиколотку в теплую воду, вылетавшую из водосточных труб упругими, шумными струями. Я держался края панели, избегая подворотен и дверей, ведущих в магазины. Но когда небесные потоки основательно обмыли мне голову, что-то в ней опять ожило, похожее на мысли. И среди этих мыслей одна содержала в себе вопрос: не совершаю ли я опять ошибки, избегая тех мест, где скопились люди? Разве не понял я час назад, что к добру это не приводит? Но вот я опять иду один по пустынной улице, принявшей на время вид бурной реки с твердым дном из темного асфальта, а люди из укрытий смотрят на меня не то с недоумением, не то с укором.
Ну что из того, что русская женщина осталась русской женщиной? А разве могло быть иначе? Что я сделал такое, чтобы прилепить к себе ее сердце? Ничего не сделал. И если она сумела прожить на свете тридцать восемь лет, не нуждаясь во мне, то едва ли я мог понадобиться ей теперь, на ее тридцать девятом году. Свой мир был вокруг нее все эти годы, и по-своему сплетались в нем линии любви и дружбы. И кому, как не Ивану Егорову, было в конце концов завоевать ее сердце?
Пусть я не видел, как они встречались. Что из этого? Даже не встречаясь, они уже были близки между собой, потому что делали одно и то же родственное по духу дело. И стоило им хоть один раз в жизни оказаться лицом к лицу, чтобы сердца их сразу потянулись навстречу друг другу, а глаза окунулись в глаза. Не мне было впутываться в их дела. Особенно теперь, когда в мое сердце вернулась Майя Линтунен.
Я шел по краю широкой панели Невского проспекта, насквозь пропитанный водой, занявшей на время своими струями все пространство от неба до земли. Я был очень чисто промыт этими плотными струями, поливавшими меня и сверху и с боков. Они проникли мне внутрь, пройдясь по костям и печени, и начисто обмыли мне мозги.
