Сергей Малашкин - Записки Анания Жмуркина
— Спасибо Ирина Александровна. Я пообедал в трактире Вавилова.
— Ах, этот трактир… Не понимаю, как это вы, Ананий Андреевич, можете есть в нем? Я в рот бы не взяла ужасной трактирной пищи!
Я промолчал, заметив ее обиженный взгляд, коротко брошенный на меня.
— У меня стол, кажется, не так плох?
— Отличный стол, — похвалил я. — Но мне, Ирина Александровна, не хотелось терять время на ходьбу.
— А я ждала-ждала… — сказала она почти шепотом, — и напрасно. — И ее тонкий нос начал розоветь от обиды, — Вы просто не желаете побыть побольше в моем обществе.
— Маменька, — протянул раздраженно Феденька, заметив беспорядок на столе, — вы и нынче, при гостях, не соблюдаете этикет!
— А мне наплевать на этот твой, Феденька, итикет! — неожиданно рванула для Феденьки, а больше для меня Ирина Александровна. — Всё на столе! — бешено прибавила она. — Пейте и ешьте!
Раевский скрючился от ее вскрика, а потом, выпрямив плечи, глупо и растерянно ухмыльнулся. Смутились и растерялись от слов его маменьки и его друзья, стали перебрасываться взглядами между собой. Восстановилось неловкое молчание. Семеновна как-то нервно дернулась из-за стола, но, встретившись с потемневшим и злым взглядом хозяйки, села и замерла. Васенька Щеглов, щупленький студентишка, вытаращил каре-желтые глаза на потолок и ерзал ими по нему. Раевский стоял с полуоткрытым ртом у левого конца стола и, пощипывая усики, с обиженным удивлением смотрел на маменьку, не обращавшую никакого внимания на него. Грузный, сутулый, с водянисто-серым лицом Бородачев и Сашенька Язвин, тонкий и угреватый, сероглазый, похожий на сильно заморенного гуся, сидели с опущенными лицами и разглядывали свои руки, сложенные на коленях. Один Петенька Чаев, сын городского головы, толстенький, большеголовый, с рыхлым, мучнистым лицом, зыркал ядовито-купоросными глазками по иконкам и иконам, чихнул, а потом хрипло брякнул:
— Это невозможно, — и выхватил из кармана голубовато-зеленой тужурки черного котенка и бросил его на стол.
Котенок комочком засеменил по белой скатерти и, обжегшись о самовар, пискнул и вздыбил шерсть на выгнутой спице. Его писк вызвал смех у студентов. Не засмеялись только Феденька Раевский и Ирина Александровна. Семеновна взвизгнула и, взвизгнув, испугалась, прижукнулась.
— Лукерья! — позвала холодным громким голосом Ирина Александровна. Кухарка галопом влетела в столовую. — Убери котенка!
Лукерья сцапала котенка и скрылась с ним.
— Куда? Куда? Кто разрешил унести черного зверя?! — прокричал, надувая щеки, Чаев. — Я за него, направляясь сюда, к Раевскому, заплатил десятку мальчонке. Верните сейчас же котенка на стол! Я глядеть на него хочу!
— Тебе, Петенька, можно и сотню отдать за него! Ты не то, что мы, грешные, — миллионер. Одной земли десять тысяч десятин! — пробасил Бородачев, вскидывая желудевого цвета глаза.
— Буду миллионером, если папенька скоро умрет! А сейчас у меня в кармане — вошь на аркане!
— Так зачем же ты, Петенька, отвалил столько за слепого котенка? — фыркнув, всколыхнулся Сашенька Язвин.
— Собрался по нужде… в лупанарий, а тут попались вы… перебили путь-дороженьку молодцу, вот я и купил черного, без единого белого пятнышка котенка. К черту котенка и деньги! А папенька мой не собирается околевать, решил долго-долго жить. Пусть, живет, черт с ним! А от кассы по вечерам не отходит только потому, что Тимоничева боится. Знаете, что этот бродяга неделю тому назад выкинул? Не знаете? Вышел папенька из лабаза подышать к двери, привалился к притолоке, задумался и начал по привычке пальцем елозить в носу. В эту минуту поравнялся с ним Тимоничев, остановился против папеньки, сунул палец в нос и свесил голову. На тротуарах и у дверей соседних лавок грохнул хохот. Папенька очнулся от задумчивости и, увидев, что Тимоничев копирует его, заорал: «Молодцы!» Приказчики львами вырвались из лабаза и начали тузить Тимоничева. После такого срама папенька не выходит из конторки подышать…
— Сидит у кассы?
— Да. Между нею и железным сейфом в стене, — ответил брезгливо и зло Петенька Чаев и обратился к Феденьке, стоявшему все еще растерянно, с открытым ртом: так огорошила его в первый раз в его жизни своим окриком богобоязненная маменька.
Услыхав хрипоту Чаева, Феденька вздрогнул, закрыл рот, гмыкнул, выпрямился и, выпячивая грудь, начал говорить сперва негромко, а потом, входя в азарт, все громче и громче. Смех студентов прекратился, сползли улыбки с физиономий. Ирина Александровна сжала тонкие губы, откинулась к спинке стула, ее груди молодо и вызывающе заострились и приподнялись. Семеновна насторожилась, как заяц в оттепель под заснеженным кустом, слушала, потела и ничего не могла понять из того, что так красиво, словно пел, говорил Феденька, сынок ее благодетельницы.
— За последнее столетье уже три огромных империи — Франция, Бразилия и Китай — превратились в республики, — пережевывая чьи-то мысли, продолжал Раевский. — К этому списку нужно прибавить еще маленькую случайную империю Мексику и крошечное королевство — Португалию, сделавшиеся также республиками. В начале этого столетья не было еще ни одного материка чисто республиканского, теперь же нет ни одного материка чисто монархического. Весь Новый Свет, господа, скинул с себя монархическую корону и надел демократический котелок. — Феденька задержал глаза на божнице, хотел было перекреститься на нее, но раздумал и снова застучал стеклянным голосом: — Этот Свет надел не демократический котелок, а купеческий. Да, да, господа, купеческий! Торговый капитал…
— Раевский, и ты хочешь, чтобы и мы, передовой отряд купечества, надели на себя демократический котелок? — спросил с ядовитым смехом Петенька Чаев и, хихикнув, резко взвизгнул: — Нет, мы и без него, без демократического колпака, обойдемся.
— Точно! — проскрипел Бородачев и нервно дернул рыхлым правым плечом, скосив глаза на Язвина, рдевшего угрями с узкого лица. — Согласен, Сашенька? Или наденешь?
— Придется, Чаев, надеть! — крикнул Феденька Раевский. — Да, да, придется! Это так, господа! Чтобы прийти к власти, мы должны стать немножко розовыми. Если не сделаемся розовыми, то рабочие из депо, с которыми занимается Ананий Андреевич Жмуркин, которые читают «Правду» Ленина, наденут на нас цепи…
Я насторожился, услыхав такие слова от Феденьки, подумал тревожно: «Откуда Феденька, этот щенок, знает, что я занимаюсь с ними? Уж не проболтался ли студент Шивелев? Он частенько прогуливался по Дворянской с ним и Язвиным. Кузнецов необдуманно пригласил Шивелева вести партийную работу в кружке среди рабочих винного склада и винокуренного завода «Каменева». Я ничего не возразил Раевскому.
— Пусть читают «Правду»! — взвизгнул Чаев. — Мы читать такую газетенку не будем! А смутьянов надо выкорчевать из города. Я попрошу отца поговорить о них с исправником Бусалыго, — пригрозил Чаев, и лицо его скисло, приняло цвет купоросно-зеленоватой плесени.
— Рабочие, Чаев, и не просят вас читать «Правду», — не вытерпел я. — Им горя мало в том, что вы, Чаев, не читаете их газету. Но рабочие не так брезгливы, как вы: они, передовые и образованные, читают ваши газеты «Новое время», «Торгово-промышленную» и даже «Голос Москвы». Читают только потому, чтобы лучше и глубже знать вас… ваши мысли под розовой оболочкой, которую вы собираетесь натянуть на себя.
— И отправят вас, Жмуркин, уже не в Вологду, в которой вы гостили, а… — взревел Петенька Чаев.
Я засмеялся, проговорил:
— О-о-о! На такую работу — быть доносчиком — вы как раз подходите! В этом я даже, господин Чаев, и не сомневался! Думаю, по доносу вашего папеньки, а может быть и образованного студента Чаева, исправник Бусалыго в неделю два раза заставляет надзирателя Резвого осматривать мою комнату… и ничего в ней, к своему неудовольствию, не находит.
Среди студентов, как заметил я, получилось замешательство. Физиономии Бородачева и Язвина побагровели. Чаев от злобы еще больше позеленел, поперхнулся ею и, давясь, что-то бурлил и дергал то одной рыхлой щекой, то другой. Семеновна вытянула в страхе шею, сверлила лисьими глазками то Ирину Александровну, то Петеньку Чаева, сынка миллионера, то обалдевшего Феденьку, стоявшего с открытым ртом и вздернутыми темными усиками. Ирина Александровна прошипела над моим ухом:
— И надо было вам, Ананий Андреевич, встревать в их дело. Сидите и слушайте, а главное — не мешайте Феденьке произносить речь: ведь он, как вы знаете, готовится в адвокаты и… в деятели. И он ими, конечно, будет.
— Среди нас, студентов, доносчиков нет, — набравшись храбрости, рявкнул Васенька Щеглов, вырастая со стула. — И Петр Иванович Чаев не подумавши сказал такую глупость. У него чистая душа. Человек с такою душой не способен на доносы! Петенька, правду я сказал о тебе?
