Георгий Садовников - Иду к людям (Большая перемена)
— Да ну? Так просто? — будто бы изумился мой ученик.
— Конечно, не совсем просто, — честно признался я. — Но без знаний не обойтись.
В свой девятый «А» я пришёл на четвёртый урок. Математичка была права: в классе я насчитал тринадцать учеников. Двенадцать из них смотрели на меня с живым интересом, как бы говоря: ну, ну, поглядим, какой ты учитель. Тринадцатый, Ганжа, улыбался мне с последней парты как своему сообщнику. Из его левого уха тонкой струйкой выходил чёрный провод и скрывался внизу, под партой.
— Ганжа, что у вас в ушах? — спросил я, насторожившись.
— Слухательный аппарат. Я туг на ухо, — беззаботно ответил Ганжа.
В классе захмыкали там-сям. Нашли над чем смеяться, сухие, бесчувственные люди. Правда, в туалете он был без аппарата и несомненно слышал каждое моё слово. Но там нас разделяли два шага, можно было обойтись и без приспособлений.
Бедный парень, а я-то с ним был очень резок. Но сам Ганжа не унывал и даже меня самого подбодрил дружеским жестом: мат, не тушуйся, учитель, валяй, действуй!
И я начал действовать.
— Девушка! Да, да, я обращаюсь к вам. Ваша фамилия? — окликнул я ученицу, сидевшую в среднем ряду за четвёртой партой.
— Леднёва. Нелли, — ответила ученица, встав из-за нарты.
— Леднёва, снимите шляпку.
— Дамам в помещении можно, — пояснила Нелли, будто я ничего не смыслил в этикете.
Она выше меня головы на две… может три. У неё тяжёлые плечи и руки женщины, укладывающей камни на мостовой, а личико девочки-подростка, нежное и, на мой взгляд, миловидное. Но эта претенциозная красная шляпка с зелёным птичьим пером делала Нелли комичной — пародия на светскую даму! Но я вовремя вспомнил о своих обязанностях, подавил улыбку ещё в зародыше и строго возразил:
— Вы не просто в помещении, вы в школе! Сейчас же снимите шляпку.
— Не сниму! И вообще, как вы разговариваете с женщиной?
По классу прошелестели смешки. Девятый «А» ещё ко всему и класс-весельчак.
— Что ж, Леднёва, придётся вызвать ваших родителей. — Я пригрозил машинально, видно, так аукнулась студенческая практика в обычной «детской» школе.
С другой парты поднялся лысый грузный дядька, подошёл к Леднёвой и прикрикнул:
— Ну-ка, сыми! Я тебе говорил: не бери шляпу в школу, тут не танцы.
— Тебя ещё тут не хватало, — огрызнулась на лысого Нелли.
— Вернитесь на место! Я обойдусь без вашей помощи, — сказал к дядьке и вышел из-за стола.
— Вы сказали: вызову родителей. Я и пришёл. Как её папа, — пояснил дядька и шлёпнул дочь по заду: — Скинь, говорят, кепку!
Ничего себе номер! Почему я не догадался сам? Знакомясь с учениками, я только что произвёл перекличку, однако оплошал — не связал их фамилии вместе.
Я сделал родителю замечание:
— Бить детей непедагогично. Это не выход.
— Что же, я не могу собственному ребёнку дать по заднице? — удивился Леднёв-отец.
— Я не ребёнок! Я уже давно молодая интересная девушка, — с достоинством возразила Нелли.
— Ещё что придумала, — рассердился Леднёв.
— Да, она действительно интересная девушка, — подтвердил я, свято служа истине.
Нелли вскинула на меня быстрый взгляд — в нём смешались и недоверие, и благодарность.
— Вообще-то она мне не нравится самой, — сказала Нелли, снимая шляпку, и повернулась к отцу: — Я бы её сняла и без тебя. Пора бы тебе наконец понять: у тебя лысина, большая, словно блин, а ты бегаешь в школу, как мальчик. Мне стыдно людям смотреть в глаза. Мой отец получает двойки!
— По географии мне, например, поставили три, — защищаясь, пробормотал Леднёв.
— Семёныч! Ты её не слушай. Учись! — подал голос сивый ученик.
— Нехай стесняется Нелька. Сама! Яка она несуразна дочь, — добавил Функе для меня специально.
Зашумели и другие ученики. В классе начинался базар. Я закричал:
— Довольно! У нас урок, не семейная кухня. Леднёв, я что вам сказал?
— Чтобы я… Отправляйся на своё место!
— Неправда! Я вежливо сказал: возвращайтесь! Вот и выполняйте!
Сам я тоже сел за учительский стол, поднял глаза и увидел вздёрнутую вверх руку.
— А у вас что? Я слушаю.
Поднялся сидевший перед Ганжой худощавый паренёк, гибкий, как хлыст, и доложил:
— Ляпишев Геннадий! Нестор Петрович, что же получается? Ходишь, ходишь в школу, потом — бац! Вторая смена, и прощай любимые учителя! На целую неделю! — воскликнул он трагически.
— Не понял, — признался я честно.
— Он работает в две смены. Неделю в первую, педелю во вторую, и тогда пропускает уроки, — пояснила сидевшая передо мной кудрявая девица.
— Вынужден! — уточнил Геннадий. — В остальном всё верно.
— Ясно, Ляпишев. Я постараюсь вам помочь. Кстати, где остальные ученики? А вернее, не кстати, — добавил я с иронией.
Севший было Ляпишев снова потянул руку вверх.
— Вы знаете? Говорите!
Он встал, солидно откашлялся в кулак и произнёс:
— А почему их нет? А потому! Интересно, как у нас получается? Ходишь в школу, ходишь, потом — бац! Вторая смена, и прощай любимые учителя! А я, может, стремлюсь к свету знаний!
В классе снова засмеялись, словно они знали что-то такое, неизвестное мне.
— Не вижу повода для веселья. Человек стремится к знаниям, и это, несомненно, достойно похвалы! — Я повторил Ляпишеву как можно вразумительней: — Геннадий, я всё понял. И сделаю всё, что смогу. Садитесь! Итак, где же остальные?
— А, кто где, — игриво ответила кудрявая девица. — Один женился, второй подал на развод. Третья ждёт ребёнка, четвёртому лень. А пятый…
— Значит, всё-таки у нас есть дежурная. И это вы, — прервал я её упражнения в юморе.
— Я не дежурная. Я просто знаю всё и о всех, — произнесла она с многозначительной улыбкой, словно и я был у неё на крючке.
— Коровянская — наше справочное бюро, — весело прокомментировали в классе.
Урок между тем катился под горку.
— Ладно, отсутствующих мы отметим после урока, — сказал я, сдаваясь. — Сейчас перейдём к опросу.
— А мы это ещё не учили, — торопливо предупредил блондинистый совсем ещё юный ученик, сосед Нелли по парте.
— Я буду спрашивать пройденный материал, — срезал я его убийственной усмешкой. — Итак, вопрос: канцлер Бисмарк и прусский милитаризм. Ну, кто смелый? Кто похвастается своими знаниями?
Ганжа наклонился к Ляпишеву, что-то ему шепнул, и правая рука Геннадия привычно взметнулась над классом.
— Смелым оказался Ляпишев. Прошу к доске!
Ляпишев уверенно прошагал к столу, встал перед классом и начал:
— Этому Бисмарку было ништяк! Он всю жизнь трубил в первую смену, как хотел. А ты ходишь, ходишь в школу…
— Мы об этом уже слышали сто раз! — перебил я его с досадой. — Потом — бац! И так далее… Я переведу вас в первую смену! Чего бы мне это ни стоило! Успокойтесь!
— Учтите мы берём с вас пример. Учимся у вас. Чему? Твёрдости, решимости и принципиальности, — сообщил мне Ляпишев, точно пригрозил.
— Брать с меня пример ещё рано, — пробормотал я, растерявшись.
— А мы берём и будем брать. Благодарю за внимание, — сказал Ляпишев и вернулся на место.
— Го-о-ол! — заорал Ганжа, выпрямляясь в полный рост и вскидывая руки, будто находился на стадионе.
А в правой руке он держал маленький радиоприёмник, связанный проводом с его левым ухом. Вот где таился секрет его глухоты! Мне было обидно, более того, я был оскорблён.
— Ганжа, вон из класса! — завопил я столь же истошно, будто этот мяч забили в мою душу.
— Нестор Петрович, уж вы то должны меня понять. Как болельщик болельщика, — нахально попрекнул Ганжа. — Вы сами небось тоже болеете за кого-то. Верно? Не стесняйтесь, здесь все свои. Небось за «Спартак»? Признавайтесь!
— За «Торпедо», — признался я машинально и, спохватившись, снова крикнул, злясь уже и на свою оплошность: — Вон! Вы слышали? Вон за дверь!
Ганжа охотно направился к выходу, притворно жалуясь:
— Вот и попробуй обрести знания, когда тебя к наукам не подпускают и на километр! Не дают их грызть, тотчас бьют по зубам. Я буду жаловаться, я напишу в газету, — пригрозил он, подмигивая Функе, а в дверях задержался и известил: — А год забил Иванов с подачи Нетто! — И выскочил за дверь.
— Ну, Гришка! Ну, хохмач! — восторженно воскликнул Ляпишев, и мне пришлось усмирять развеселившийся класс.
— Нестор Петрович, не бойтесь! Он не напишет. Ганжа — баламут, но добрый, — сказала Нелли Леднёва.
— А я и не боюсь, — ответил я уязвлённо.
— И правильно делаете, — одобрил сивый ученик, будто похлопал по плечу.
Итак, первые уроки проходили в непрерывных борениях. Вещания «амазонки с транспортиром» сбывались: я прыгал между партами, сверкал глазами и порой выкрикивал что-то непонятное даже самому себе. Словом, сражался как средневековый янычар, окружённый неверными. Нервы мои, кажется, лопались наподобие балалаечных струн.
