Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев
— Прекратить болтовню!
Бригадир замолк.
— Орден нацепить захотелось! — громко кричал человек в шляпе. — Советскую власть обмануть решил? Мы тебе прицепим орден! Такое тебе прицепим!.. А ты чего стоишь, пасть распахнул?! — напустился он на Назара. — Убирай культиватор! Ну!
Волоча большой тяжелый плуг, от села шел гусеничный трактор, тракторист был нездешний.
Назар стоял на берегу арыка и смотрел на свое поле. После недавнего полива кустики хлопка прямились, широко раскинув листву, темно-зеленые листочки чуть трепетали под горячим ветром. Месяц назад из земли показались ростки с двумя крошечными листочками. Потом появился третий листок, потом четвертый… Потом начал ветвиться стебель. А когда появится первый бутон, увидевший его человек сразу же побежит в правление — приятно принести людям радостную весть. Хлопчатник зацвел! Об этом будут писать в газетах, передавать по радио, снимать кинохронику… А этот длинный, в шляпе прикажет сейчас трактористу давить и кромсать хлопчатник! Живой, сильный сочный!.. Назар в отчаянии бросил взгляд на бригадира, но старик только ежился, сникал, словно усыхал на глазах. И, как назло, председателя нет! А хоть бы и был. Разве он посмеет такому слово сказать поперек! Сбить бы с этого длинного шляпу!..
Уполномоченный обернулся к трактористу.
— Начинай!
Бригадир заметался, подбежал к нему.
— Не надо, сынок! Не губи хлопок!
— Молчи, отец!
— План увеличь! Сколько хочешь добавь! Не губи урожай!
— Сказано, молчи!
— Уж если для примера, в наказание, пойдем, я другую карту покажу, похуже!..
— Никуда я отсюда не пойду, ясно? Нам эта карта нужна, у дороги! Чтоб знали! Чтоб каждый видел, как государство обманывать!..
— Сынок! Так ведь…
Человек в шляпе сердито глянул на тракториста.
— Чего ждешь? Сказано, начинай!
Рев трактора заглушил все звуки. Могучие гусеницы крошили и мяли сочный молодой хлопчатник, а вывернутые плугом влажные пласты земли намертво придавливали его. Лишь кое-где из-под темной земли, словно рука утопающего, тянулся листок или сломанная ветка…
Закусив губу, Назар швырком скинул с ног башмаки и рванул наперерез трактору.
— Стой! Стой! — кричал он, размахивая руками.
Тракторист растерялся, нажал на тормоз. Все четверо бросились к Назару. Первым вцепился в него человек в шляпе. Ухватил за руку, поволок.
— Прочь отсюда, щенок! Прочь, поганец!
Назар не сдавался, он не хотел, не мог уступить. Он извивался у них в руках, взмахивая кулаками, кусался… Сбил с длинного шляпу, тот кинулся ее поднимать, поспешно натянул на блестящую багрово-красную лысину. Губы уполномоченного дергались, руки тряслись. Перепуганные помощники, побросав свои папки, намертво вцепились в Назара.
— Уберите его! Вышвырните к чертовой матери!
Когда они отпустили Назара, трактор перепахал уже полкарты. Назар лежал на земле прямо на хлопчатнике, широко распластав руки, и рыдал, жадно хватая ртом воздух, пропитанный ароматом земли. Трактор прошел совсем близко, Назар не поднял головы. Трактор дотарахтел до конца карты, развернулся, обошел Назара с другой стороны, он даже не пошевельнулся.
— Вставай, сынок… — услышал Назар хриплый старческий голос. — Вставай, милый… Что уж теперь…
Старик не договорил, ему перехватило горло, он отвернулся и всхлипнул. Сухое маленькое тело затряслось от сдерживаемых рыданий.
Утром Назара вызвали к директору школы. В присутствии представителя районо, специально прибывшего по такому случаю, Назару было сообщено, что он исключается из школы. Представитель районо подробно объяснил, в чем его вина. Нападением на представителя райисполкома он опозорил не только себя, но и весь район, опозорил звание ученика советской школы. Человек, способный на столь недостойные поступки, не заслуживает аттестата, свидетельствующего о гражданской зрелости выпускника и дающего право на поступление в высшее учебное заведение. Он выговорил все эти слова, хотя и по голосу и по глазам его видно было, что так же, как и директор школы, понимает, что Назар невиновен. Мало этого, представитель районо добавил, что, если Назар осмелится протестовать, дело будет передано в суд, за нападение на уполномоченного можно получить два года.
Работник районо перевел дух и умолк. Директор школы молча глядел на. лежавшие на столе бумаги.
Назар ушел, не сказав ни слова. Умные люди советовали ему, даже директор через людей передавал: поезжай в Ашхабад к брату, пусть правды добивается, иначе год пропадет. Назар в Ашхабад не поехал. И письмо Байраму не написал. Два последних экзамена остались несданными, но каждое утро он выходил в поле.
Назар не хуже других понимал, что, появись здесь брат, все еще можно было бы уладить. Но для этого Байраму пришлось бы говорить с тем, в шляпе, просить у него прощения за брата. Да чтобы Байрам перед этим подлюгой шапку ломал! Чтоб просил за него перед негодяем, надругавшимся над землей, пропитанной крестьянским потом!.. Лучше в тюрьму! Лучше сдохнуть!
В конце концов Назар все-таки написал брату. Описал ему все как было и просил ни в коем случае не приезжать, он сам будет отвечать за свои поступки. Рано или поздно они поймут, что совершили несправедливость. Назара позовут и попросят у него прощения, а пока этого не произойдет, ни он, ни бригадир, ни земля, обездоленная лиходеями, не простят им такого бесчинства.
Было это давно, двадцать лет назад. Назар выучился, стал агрономом, потом председателем, прославился… Но когда Байрам думал о брате, о том, почему так щедро воздает ему за труды земля, он неизменно вспоминал то июньское утро.
Все это так, все правильно, ключ к характеру найден верный, но ведь все это было так давно. А что знает он о брате сейчас?
Как живет он теперь, прославленный, знаменитый? Информации, фотографии, цифры… Этого очень мало, чтоб ощутить его, живого, деятельного, страстного… Нужен какой-то яркий факт, событие, которое, как вспышка молнии, осветило бы сильную фигуру брата, и он увидел бы его так же отчетливо, как видел распластанного на поруганной земле, бьющегося в рыданиях парнишку…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Творческий вечер поэта Байрама Мамедова начался точно в назначенное время — в восемь часов вечера.
Байрам из-за кулис оглядел сцену. Справа громоздилась трибуна. Посреди сцены стоял стол, за ним триряда стульев. Пустоту между столом и трибуной заполнял блестящий черный рояль.
Первым попросили выйти Байрама, следом за ним на сцене появилось еще человек десять — несколько писателей и артистов, которым предстояло читать его стихи и исполнять песни, написанные на его слова.
Аплодисменты смолкли. Зал дышал глубоко и размеренно, словно хорошо поработавший человек. Кое-где поскрипывали кресла.
Поднялся драматург Джума Ниязов — он должен был вести
