Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев
Ближе к центру на улице стало оживленнее — чувствовалась близость базара. Байрам пересек асфальтированную площадку перед театром и вышел на короткую улочку. Отсюда был вход на базар. Машинам здесь ездить запрещено, и пешеходы чувствуют себя спокойно: ходят не спеша, не оглядываясь по сторонам. Байрам любил эту улочку, хотя в отличие от других улиц города, давно уже избавившихся от времянок, она все еще застроена одноэтажными дощатыми домишками. Они были неприглядны, эти выросшие на развалинах времянки, но здесь всегда было людно, весело, и убожество покосившихся хибарок как-то не бросалось в глаза. А может, только ему не бросалось, потому что здесь он прежде всего смотрел на людей. Глядишь, вроде знакомые, только никак не вспомнить, где видел. Потом начинаешь соображать: да ведь именно здесь и видел.
Вот за столом, в защищенном от ветра уголке, тепло одетый старик с бритым лицом. Перед ним разложены лотерейные билеты, но чувствуется, что мысли его далеко, воспоминания занимают старика гораздо больше этих билетов…
У широких базарных ворот, меж двух больших деревьев на низенькой скамеечке — чистильщик. Говорят, ему перевалило за семьдесят. Может быть, но только он уже лет пятнадцать такой вот сухой, сморщенный. Работает он от темна до темна, ни на минуту не переставая говорить. Иногда он вдруг рассыпается дребезжащим смешком, широко открывая рот с бледными беззубыми деснами. Во время землетрясения у него погибли все: жена, дети, внуки… Может быть, поэтому он и вынужден до сих пор работать: если он перестанет работать, если завтра не придет к базарным воротам и не сядет на эту низенькую скамеечку, он умрет. Старик не может без людей, без толпы, без базарного шума — не может он быть один.
Байраму вдруг захотелось подойти и послушать, о чем говорит старик, орудуя щетками, но взгляд его натолкнулся на афишу, украшенную портретом улыбающегося мужчины, и он повернул обратно — человек на фотографии стал ему вдруг просто ненавистен. Кощунственной показалась довольная улыбка, с которой он взирает на старого чистильщика.
Опять вспомнился Назар, один случай с ним в июне пятьдесят второго года — центральный эпизод поэмы, законченной сегодня ночью. Назар сдавал выпускные экзамены, а в дни, когда экзаменов не было, работал в поле. На его попечении была целая карта хлопчатника — большой, вытянувшийся вдоль старого арыка участок недалеко от села. Всходы в тот год были хорошие. Сев провели рано, и расстояние между рядами с каждым днем сокращалось — хлопчатник ветвился, набирал силу. Кое-где начал уже зацветать.
Назару оставалось два экзамена, и он должен был распроститься со школой, с селом, с этим вытянувшимся вдоль арыка полем, с этим рослым молодым хлопчатником. Он знал, что поедет учиться, но думал об отъезде без радости. В Ашхабаде много садов, и рядом Фирюза, где прохладно даже в июльский зной, все это так, все это он не раз видел, приезжая в гости к Байраму. Но ведь в каждый свой приезд он уже через неделю начинал тосковать по селу.
Кругом были многоэтажные дома. Дома, дома, дома — до самого горизонта. Да здесь и горизонта-то не было, на краю города дома упирались в горы… Хотелось выйти поутру на крыльцо и увидеть поля и сады. И бездонное синее небо. И пусть лучше печет солнце, пусть воздух горяч, как дыхание раскаленного тамдыра, и пусть щиплет от пота глаза — прикрыть их нельзя, зубцы культиватора могут поранить стебли — все равно только здесь ему хорошо.
Назар никому не говорил об этом, наоборот, он с гордостью показывал приятелям письмо брата, в котором тот велел ему приезжать сразу же после экзаменов. Он знал, что сверстники завидуют ему. Никому не решился бы он признаться, что с тоской думает об отъезде, что не может понять, как Байрам столько лет живет в Ашхабаде, раз в пять лет на денек приезжая в село.
В Ашхабад Назар так и не уехал. И аттестат в тот год не получил — имя его жирной чертой вычеркнули из списка выпускников.
Это решилось в знойный июньский день, когда Назар, помахивая плеткой, ходил за парой быков по узкой и длинной карте. Ближе к полудню на дороге появилось пять человек: бригадир и четверо приезжих. Впереди всех шел высокий худой мужчина в соломенной шляпе. Этого, в шляпе, Назар раза три видел у магазина. Уперши руки в бока, приезжий внимательно разглядывал проходивших мимо людей, словно пытался узнать, найти кого-то. Все три раза возле этого человека торчал их председатель, но горожанин с ним не разговаривал, он даже не глядел на председателя. Видно было, что человек этот на должности — простой смертный не осмелится не замечать колхозное начальство.
Говорили, что приехал уполномоченный, большой начальник, и приехал не просто так — пошумел да обратно в город, а будет обмерять землю; трое, которые с папками, его помощники. Обмеряют все поля, карта за картою, окажется хоть на пять метров больше, чем в плане значится, перепахивать заставляют. В соседнем колхозе две карты вот так сгубили.
— Убирай быков, — негромко приказал Назару человек в шляпе.
Назар вопросительно взглянул на старика бригадира. Опаленное солнцем, черное лицо, с губ слезает кожа, глаза затравленные…
— Делай, сынок, что велят, — не глядя на Назара, сказал он хриплым, придушенным голосом.
Что ж это? Неужели они и правда хотят уничтожить хлопчатник, рослый, прямой, сочный?! Не может этого быть! Штрафуют, если нечаянно повредишь пару кустиков, а тут целое поле! Какая у него ни должность, человек же он!
Назар выпрягал быков, а сам все поглядывал на этого в шляпе. Он и сейчас стоял, как там, у магазина, расставив ноги, уперев руки в бока. Стоял и, наморщив лоб, поглядывал в сторону села. Трое с папками, словно виноватые, молча переминались с ноги на ногу.
— Куда этот чертов трактор запропастился?! — проворчал уполномоченный и вдруг повернулся к бригадиру. — Не радуйтесь, все равно придет! Узнаете, как государство обманывать! — Он окинул бригадира презрительным взглядом. — Старик, а бороду свою позоришь. Может, это потому, что у тебя ее, почитай что и нет? — Уполномоченный коротко хохотнул.
Словно для того, чтоб убедиться, что борода у него действительно не растет, старик тронул рукой голый морщинистый подбородок и, как пойманный с поличным воришка, виновато опустил голову.
— Гектаром
