С добрым утром, Марина - Андрей Яковлевич Фесенко
— А вон и хозяин! — сказала Евгения Ивановна, приоткрывая калитку.
От крыльца торопливо шел мужчина в жилетке, с редкими волосами, а в дверях стояла трехлетняя девчушка в желтом платьице…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Дом тетки Лопатиной, у которой поселилась Марина, стоял недалеко от поросшей кустарником Лузьвы. Не дом, а картинка, как говорили в Гремякине, — с голубыми ставнями и резными наличниками, с массивной калиткой и скворечником над крышей. Надо миновать огород, засаженный картошкой, капустой, укропом, маком, перемахнуть тын, спуститься тропкой вниз — и вот она, река: тридцать шагов в ширину, в дружном ракитнике, с плавающими гусями и утками. Прыгай с бережка в воду, купайся сколько душе угодно, грейся да загорай на горячем золотистом песочке…
Сама тетка Лопатина, когда-то статная, красивая, а теперь поблекшая, болезненная с виду, уже не работала в колхозе, была на пенсии, вязала людям кофточки и чулки, пускала на постой квартирантов, тем и жила. Старые гремякинцы хорошо помнили ее веселой, бойкой комсомолкой в кумачовой косынке, верховодившей деревенскими девчатами, а после войны, когда недоставало мужчин, она была несколько лет колхозным бригадиром, ходила с осени до весны в стеганом ватнике и кирзовых сапогах, научилась курить, сплевывать сквозь зубы. Муж ее долгие годы работал в сельсовете секретарем, все считали его человеком справедливым, толковым, отзывчивым. Может, потому это уважение и передалось после его смерти на всю семью, дружную, работящую, приметную во всей округе.
Лопатиха вырастила троих сыновей, рослых, белобрысых, обходительных с родителями и людьми, но старший, связист, кавалер орденов Славы, погиб вместе с отцом на Днепре, а средний, сержант-минометчик, — в Карпатах. В живых остался младший из Лопатиных — Сергей Сергеевич, сапер. Вернувшись домой с позванивающими при ходьбе медалями на груди, он сразу женился и неистово, самозабвенно стал работать в колхозе. Он был мастером на все руки, умел бондарить и слесарничать, рыть колодцы и складывать печи, но особенно искусно владел топором и рубанком. Пожалуй, не сосчитать в Гремякине и окрестных селах всего сделанного этим человеком, не пересчитать построенных им домов, новых крылечек. Его плотницкая бригада воздвигала в колхозе все хозяйственные постройки, мост через Лузьву, клуб и многое, многое другое. Даже теперь те из гремякинцев, кому он помог построиться, говорили о его работе с уважением.
— Лопатинское мастерство! Такой плотник и в Москве на ВДНХ не подведет. Может марку показать.
Но жить долго в деревне сын тетки Лопатиной не захотел, насмерть разругался в колхозном правлении, с односельчанами, с бригадой. Матери он объяснил, что не видит дальнейшего смысла жить в Гремякине: работает за троих, от темна до темна, а получает на трудодни один пшик. Вот и распростился он с колхозом, уехал вместе с женой в Сибирь на новостройку. Вернулся он уже заметно оплешивевший, с глубокими складками на щеках, но все еще крепкий, представительный. Построил матери новый дом на пригорке, ладный, просторный, с чудо-крылечком, пожил в деревне год-другой и снова подался в областной город на строительство химкомбината, а потом и жену с сынишкой затребовал к себе. Теперь он со всем своим семейством лишь летом, во время отпуска, навещал мать. Приезжал, наводил во дворе порядок, стучал где надо топором, подпиливал, приколачивал, подкапывал и, отведя за домашней работой душу, насладившись деревенской жизнью, уезжал в город. Дом сохранялся, как игрушка, выделяясь своей красотой и аккуратностью.
— Когда же ты, сынок, насовсем вернешься домой? — спрашивала его мать перед расставанием.
— А когда порядочек в деревне устроится, — невозмутимо отвечал ей сын.
— Да ведь его самим надо наводить, а не ждать этих, как их, варягов разных! — возражала недовольная мать.
Поглаживая кончики усов, сын снисходительно усмехался:
— Э-э, мать!.. Все слова, слова, слова. Как в старинной песне поется.
— Ноне мы стали работать спокойно, хорошо, планы свои знаем, — пыталась она пояснить сыну теми же словами, какие не раз говорил односельчанам председатель колхоза.
Но сын отмахивался от нее, возражал добродушно:
— Э, мать, брось агитировать. Коли ненужным оказался я в колхозе и разошлись наши пути-дороги, нечего теперь вздыхать. Что с возу упало, то пропало. Я уже к новостройкам прикипел. Будь здорова и приезжай к нам в гости, поживи в городе.
Помахав рукой на прощание, он увлекал со двора сынишку и жену, шел по улице важной, неторопливой развалочкой человека, знающего себе цену, но уже равнодушного ко многим деревенским хлопотам и заботам. А мать стояла у калитки и смотрела ему вслед, пока он не скрывался из виду, смахивала концом платка слезы с морщинистых блеклых щек. Она спрашивала себя, кто виноват в том, что сын отдалился, стал ненужным в деревне, и не находила ответа…
Обо всем этом Марина узнала в первый же день знакомства с теткой Лопатиной. Девушку привел к ней в дом колхозный сторож дед Блажов. Хозяйка предоставила квартирантке свою кровать у окна, высокую, пружинистую, с горкой подушек, а сама перешла ночевать пока на печь. В большой комнате, заставленной цветами в горшках, увешанной семейными фотографиями, на которых в разных позах красовались три молодца лопатинской породы, было уютно, чисто; каждая вещь стояла на своем месте. Да и сама хозяйка, этакая неторопливая, медлительная утица, ходила по дому опрятно одетая, будто с минуты на минуту поджидала приезда Сергея Сергеевича…
— А смотается тот охломон, Жуков-то, в его комнатку переберешься, — сказала она Марине и, пытливо взглянув ей в глаза, добавила: — Там тебе будет удобно. Знаю вас, молодых: самостоятельности хочется. Ведь хочется аль нет?
Дед Блажов вскоре ушел, выполнив свою миссию. Хозяйка повела квартирантку во двор, показала ей сараи, погреб, огород. Она щелкала замками, открывала двери и все вздыхала, жаловалась:
— Вот, понастроил Сергей, сынок-то мой, а жить не захотел. Все оставил. Вот и пущаю постояльцев, чтоб скучно не было.
Марине очень понравилось у тетки Лопатихи. Хозяйка не надоедала расспросами о родителях и прошлом, о городской жизни, на что так охочи пожилые женщины, — больше сама рассказывала про Гремякино и соседей, про Чугункову и председателя колхоза, словно хотела, чтобы квартирантка скорей пригляделась ко всему в деревне, привыкла бы к новым людям.
Прошло несколько дней.
Утром, пока Марина спала на высокой, мягкой кровати, тетка Лопатиха осторожно шаркала
