Илья Штемлер - Гроссмейстерский балл
Нина сидела в прежней позе. Босоножки в красных уздечках стояли подле гнутых лапок кресла.
— Левка всегда такой горячий, — сказал Филипп.
— Ничего, он успокоится, — ответила Нина.
Филипп передвинул книги, хотя в этом не было нужды.
— С чего же мы начнем?
— С кофе. Во-первых, поставьте кофе. И покрепче.
— Уже.
— Чудесно… Расчет толщины защитного пояса ПОА — довольно трудоемкая штука. Нам главное — раскачаться…
— Знаете, я пока разберусь, что к чему. А потом будем вычислять. Вы не обижайтесь.
— Идет! Если вы такой. — Нина засмеялась. — Бросьте мне что-нибудь почитать. Не то я усну.
Он протянул ей «Советский экран». Журнал слегка дрожал в руке. Филипп придвинул стул, достал чистый лист бумаги и раскрыл чертежи. С чего начать? Надо рассчитывать по узлам. Например, если выяснить уровень радиации на поверхности свинцового козырька… Наверняка имеются таблицы. Что это за справочники? Период полураспада. Не то. Начальная активность — десять кюри. «Кю-ри, кю-ри…» Что это?! Часы у нее на руке. Как они громко стучат. «Кю-ри, кю-ри». Филипп сжал уши ладонями.
Тишина.
Значит, начальная активность… Нет. Слышно! Все равно слышно: «Кю-ри, кю-ри». Той рукой она держит журнал. Нет, она смотрит мне в спину! Почему она наблюдает за мной?
Филипп поднял голову и посмотрел в зеркало. Нет, она смотрит журнал. «Кю-ри, кю-ри…» Лучше бы она ушла с Левкой! Нет, это неправда.
— Посмотрю, что с кофе.
Филипп встал.
…В кухне Новер снимал с огня кофейник.
— Кофе готов. Она еще здесь?
— Почему вас это так беспокоит?! Это моя сослуживица.
— Вы посмотрите на себя. У вас лицо… Будто у вас приступ гипертонии.
Филипп потрогал щеки.
— Когда к вам приходила та девушка, Кира, миленькая такая… я был спокоен. Я знал, что эта песня не про вас, мой мальчик. А сейчас?! Она тоже не про вас, эта женщина, которая сидит в моем кресле. Она так и сидит с ногами?
— Вы что, Феликс Орестович? Вы меня ревнуете, что ли?
— У меня не было своих детей, Филипп. И вас я считал своим мальчиком. Эта женщина… — Новер смешался. — Ну идите, идите. Неудобно.
Филипп огляделся. Он искал тряпку, чтобы взять кофейник.
— Погодите. Вам нужно умыть лицо. Освежиться… Вот так. Теперь идите.
Феликс Орестович выключил на кухне свет.
Тряпка быстро нагревалась. Филипп поставил кофейник на первую попавшуюся книгу. Нина подняла голову и улыбнулась.
— Обожглись? Между прочим, вы смотрели фильм «Дети Памира»?
Филипп кивнул и с любопытством глянул на Нину. Она бросила журнал на колени.
— Как-то я позвонила по ноль пять. На меня зашикали: разве есть такой фильм? Представляете?!
Филипп взял из серванта две керамические чашки. Желтую и коричневую. Отодвинул чертежи и поставил чашки на стол.
— Я его видел. Удивительный фильм. Он меня задел. С первых кадров. Я даже не понял, в чем причина… Вы помните картину Пикассо «Женщина с мандолиной» в Эрмитаже? Когда я ее увидел, мне показалось, что я слышу музыку. Да, да. Не мог понять, отчего это произошло. Но я слышал тихую музыку. Приглядевшись, я увидел, что лицо женщины — угловатое, со странно срезанным лбом — похоже на мандолину. Лицо на картине выражало то, чего не могла выразить мандолина, — музыку.
Филипп налил кофе в желтую чашку.
— Я был в кино со своей знакомой. Она учится в консерватории. Когда фильм кончился, она сказала: «Забавно». И все.
Нина придвинула Филиппу коричневую чашку.
— Каждый чувствует по-своему…
— Не в этом дело, — Филипп стал наполнять коричневую чашку. — Меня всегда бесит притворство. Не чувствуешь, в чем соль. Признаться честно…
Кофе пролилось рядом с чашкой.
— Осторожней! — вскрикнула Нина.
Филипп поставил кофейник прямо на стол.
— Возьми того же Пикассо. Сколько у нас о нем городили! И сторонники его, и противники. Это тоже от притворства. Неприлично, видите ли, не иметь своего суждения. Некультурно. А пороть чушь культурно?!
— Убедил, убедил. Давай пить кофе.
Филипп придвинул кресло вместе с Ниной к столу.
— Мы, кажется, перешли на «ты»?
— Да. И не рассчитали еще ни одного узла, — проговорила Нина, отстраняя ладонью волосы, упавшие на лоб.
Она наклонилась к чашке. Глубокий вырез платья чуть отошел от груди и приоткрыл, нетронутую загаром кожу. «Напрасно я не поехал на пляж. Показать бы ей, как надо плавать. Чистым кролем. Отработанным дыханием. Сдались мне эти расчеты!»
Нина отодвинула чашку, взяла карандаш и принялась зачищать грифель. Филипп молча отобрал у Нины карандаш и бритвочку. У нее теплые, сухие пальцы. Нина удивленно посмотрела на Филиппа…
Грифель становился тонким, как острие иглы. Филипп надавил карандашом, кончик обломился и отскочил. Нина заморгала ресницами.
— Где у вас зеркало?!
Филипп растерялся. Как неловко! И зеркало, единственное в комнате, — на дверце шкафа…
Нина продолжала моргать. Глаз слезился.
— Дайте я посмотрю.
У Филиппа был виноватый голос. Он чуть раздвинул подрагивающие веки и сильно дунул.
— Кажется, удачно. — Нина слегка дотронулась до ресниц.
— Надо еще раз посмотреть, — произнес Филипп и взял ее за плечи. Соринки не было видно.
— Что вы там высматриваете?
Какие у нее мягкие, теплые плечи! Филипп делал вид, что рассматривает глаз. Со стороны это было глупо. Но кто их видел со стороны? И неужели это так уж и глупо?! Филипп ничего не мог с собой поделать. Руки не подчинялись ему. Филипп наклонился и прижался лицом к загорелой шее. Не губами, а щекой и подбородком. Неуклюже и неумело.
Нина отшвырнула его руки и отпрянула.
— Болваны… Какие вы все болваны!
Филипп улыбнулся. Растерянно и жалко. На столе лежали Левкины конспекты. На толстом справочнике стояла коричневая чашка с остатком кофе.
В коридоре зазвонил телефон. Филипп вышел, взял трубку и узнал голос Левки. Помолчав, ответил на его настойчивое и немного пьяное «алло».
— Ты прости, старик, — говорил Левка в трубку, — Ты был прав. Мои тетрадки выброси к чертям… Ты куда пропал?
Филипп не ответил.
— Кемаришь, что ли? Стоя, как слон. — Левка был настроен миролюбиво. — Кстати, что ты сделал с моей дамой? Она тебе помогла?
— Она ушла.
— В такой дождь?! — Левка удивился. — Непреклонная особа. Скала! А как…
Филипп повесил трубку и прошел на кухню. За окном в темноте шумел дождь. И сильный. Филипп постоял, привел себя в порядок и вернулся в комнату.
Нина сидела за раскрытыми чертежами и справочником.
— Звонил Левка. Сообщил, что идет дождь. Как вы будете возвращаться?!
— Дождь скоро кончится. Садись и начинай работать. Я скалываю с чертежей размеры, а ты подставляй в формулу и выписывай результаты. Итак, между изотопом и козырьком тридцать четыре миллиметра…
Филипп взял логарифмическую линейку и передвинул движок.
— Изотоп — поток: сорок два.
Бумага заполнялась цифрами.
Иногда они касались друг друга плечами. Филипп в такие минуты сидел неподвижно. Это его волновало. Нина ничего не замечала; если ее тяготила поза, она просто поднимала голову.
…Из комнаты Ковальских послышались приглушенные удары.
— Два часа? — удивилась Нина. Отбросила измеритель и подошла к окну. — Погаси свет.
Филипп повернул выключатель.
— Какой дождь… В дождь мне всегда грустно. Особенно ночью. Я вспоминаю, что мне скоро тридцать и у меня маленькая дочь…
Филипп молчал. Потом зажег свет.
— К черту! — сказала Нина. — Завтра досчитаем… Что у тебя в той комнате?
— Кровать.
— Чудесно. Постели мне здесь, на тахте, или там. Мне все равно. Я совсем ошалела от этих цифр.
Филипп постелил Нине на кровати. Сам лег на тахте. Дождь не унимался…
Дверь в другую комнату высвечивалась уличным фонарем. Лимонные пятна, раскачиваясь, гладили потолок и стену. Лампа на переброшенных через улицу проводах старалась увернуться от ветра. По комнате скользили рыхлые блики. Филиппу эти блики казались тугим прожекторным лучом. «Хоть бы уснуть… Пять, шесть, семь… Иногда это помогает… Тридцать три, тридцать четыре…» Нет, уснуть невозможно. Может быть, чем-нибудь завесить окно? Старое одеяло в той комнате, где Нина.
Филипп встал и подошел к двери.
— Разрешите… Мне одеяло. Завесить окно.
Нина не отвечала. Спит? Филипп приоткрыл дверь. В комнату метнулся фонарный отблеск. Филипп увидел глаза. Нинины глаза.
— Я хотел. Я хочу взять одеяло.
— Закрой дверь.
Филипп не узнал ее голоса. Или ему почудилось. Ноги были непослушными и мягкими. Словно без костей…
Филипп переступил порог и прикрыл дверь. Шагнул к кровати и сел. С краю. Скрипнули пружины…
Почему она молчит?! Сейчас она его прогонит. Или уйдет сама. Или скажет…
