Геннадий Башкуев - Пропавший
Жорик обомлел. Только ребенка ему не хватало! Мужчина, читавший газету, поморщился и, видимо, подумал то же самое. Они обменялись взглядами, и Жорик почувствовал к очкарику симпатию.
Увидев Жорика, молодая мамаша обрадовалась и затараторила. Оказывается, старуха исцелила младенца. Ребенок мучился животиком, одну за одной пачкал паленки, а бабушка напоила какой-то травкой, чего-то там пошептала. Они познакомились еще в комнате матери и ребенка, на вокзале. Очень добрая бабушка. Мамаша просила перевести ей на родной язык разные приятные слова. Лучше б дала пожрать, подумал Жорик.
— Я голоден, как волк, — категорично «перевел» ей Жорик. Старуха по-птичьи свернула головку с седой косичкой, полезла в чемоданчик, который пристроила в изголовье, поскребла, как мышь, по днищу, подала большую железную кружку и полоску сушеного мяса, похожего на безголового минтая, бывало, годами коптившегося в шулутском магазинчике. Жорику захотелось стукнуть попутчицу кружкой по затылку. Перед отъездом он ведь купил в буфете вареную курицу — на последнюю трешку! Выяснилось, старуха разделила курицу между молодой мамашей — ей нужно хорошо кушать, чтоб было больше молока в груди, — и соседом по верхней полке — обладателю громадных ботинок совсем нечего есть. Они отказывались, но она уговорило. Сама она тоже не еле, но пила чай. У ней имеются лепешки.
Золотозубая тетка, будто понимая чужую речь, усмехалась.
Первой мыслью Жорика было пойти и забрать курицу у мамаши, но он вовремя представил как будет выглядеть в глазах пассажиров. Свою долю — ножку и часть грудинки парень, конечно, давно разодрал молодыми зубами…
Как это говорил их артельный дядя Вася? Простота хуже воровства? Жорик навис над старухой с кружкой в руке и обдумывал, не заорать ли на весь вагон. Этой «туристске», которая завороженно пялилась в окно, как в цветной телевизор, разумеется, многого и не надо. Божья птаха! Поклюет мало-мало и на боковую… Сойти на первой же станции, мелькнуло в голове. Еще не поздно. Но, узнав у ехидно улыбавшейся золотозубой тетки, что поутру они проскочили Иркутск, Жорик пал духом.
«Туристка» — в это слово он вложил все свое возмущение. Она, видите ли, путешествует, из милости оплатив его проезд, а ему, что же, побираться с этой кружкой по вагону? Кататься изволит, старая! Одной ногой ка том свете, а туда же! Сидела бы уж у себя в улусе и не сбивала с толку честных тружеников! Ну-ну, он еще поговорит с ней… Жорик сунул в кружку «мясо» и пошел, хватаясь свободной рукой за поручни.
Впереди он увидел высокую нескладную фигуру парня с полотенцем через плечо, парень осторожно переступал ботинками. Жорик решил не уступать прохода. Но, столкнувшись нос к носу, обратил внимание на искусную татуировку на запястье — поезд качнуло, и парень уцепился как раз той рукой за поручень. Соотнеся это с короткой стрижкой, Жорик передумал рисковать. У них в артели одно лето был такой, с наколками. За нож хватался.
В самом дальнем купе солдат в парадной форме, кавказец с синими щеками и юный очкарик ожесточенно резались в карты. Столик был уставлен вскрытыми консервами. «А пустые бутылки отдали проводнице», — позавидовал он хорошо сидящей троице.
Кипяток с утра выхлестали в основном пассажиры соседнего вагона, там поломался титан — так, по крайней мере, раздраженно объяснила высокая проводница. Жорик предложил растопить титан по новой. Все лучше, чем маяться возле старухи. Проводница подобрела и разрешила позже сварить бульон на плитке в служебке, дала соль. В туалете он наскоро сполоснул лицо, утеревшись подкладом пиджака.
— Погоди-ка, мужчинка, — задержала его проводница, — это не ты на голом матрасе спишь? Ты, ты! Еще ночью в проходе шарахался! Давай рупь и приходи за постелью. Да! Там еще бабушка с тобой… Значит, два. И без разговорчиков! — повысила она голос, надевая китель. — Еще штрафанут из-за тебя!
Жорик с обжигающей пальцы горячей кружкой бросился по проходу. «Туристка» заплетала седую косицу — встретила с улыбкой. Говорить о рублях при ехидной тетке Жорику не хотелось, и он отозвал старуху, бросившую взгляд на дымящуюся кружку.
В узком тамбуре возле туалета было накурено. «Два рубля! Два!» — кричал он ей в лицо и для убедительности показывал на пальцах.
Старуха, опоясавшись крест-накрест теплым платком, кривилась от дыма, не понимала. Иль не хотела понять. У ней есть мягкий матрас, подушка, одеяло. Еще одна постель ей не нужна. Жорик был поражен скупостью старухи. Он сказал, что главный поездной дарга высадит их в темном лесу. Старуха ответила, что она заплатила за билеты. И, лишь пригрозив сойти на ближайшей станции, Жорик злорадно отметил, что «туристка» испугалась, посерела личиком. Она попросила его отвернуться — покопавшись в одежде, оправила платок, вручила мятые рублевки.
Когда они вернулись в купе, бульон остыл.
«По сведениям Гидрометцентра СССР…»
Папиросным огоньком светится, помигивая, точка над шкалой, вкрадчивый голос диктора пробивается сквозь потрескивания в эфире. К обзору событий в мире он опоздал: закрутился, подавленный событиями личной жизни, обрушившимися на голову вроде антициклона. Обвязанный резинкой, раненый приемник тянет еле-еле, хрипит, иногда замолкает. Осторожно встряхнув корпус, Жорик уяснил, что погода там, впереди, начинает портиться. Антициклон, набравшись силенок у Полярного круга, у норвежских фьордов, пронесся над нейтральными финнами и вторгся в пределы Союза, столкнувшись близ государственной границы с обычным циклоном, и, обходя область высокого давления, спускается с северных широт… Синоптики обещали обильный снег и похолодание в ближайшую неделю.
Жорик наконец-то согрелся на свежей сыроватой простыне. Натянув на голову одеяло, свернувшись калачиком, он с закрытыми глазами слушал приемник, понемногу успокаиваясь — мохнатые лапки, царапавшие грудь, втянули коготки… Колеса пели колыбельную: «Вот так — вот так, вот так — вот так…» Кому-то там, далеко впереди по ходу поезда неуютно, не по себе, кто-то стынет на ветру, а он, Жаргал Нуров, лежит в теплой постели — за такую и рубля не жалко!
От избытка чувств Жорик вынырнул из-под одеяла. Желтоватые, едва приметные, скошенные ветром квадраты дрожат на сально поблескивающих рельсах, через равные такты перебиваясь узкими тенями. Далее — синяя, вязкая неизведанность. Лень шевелиться, тянуть шею и смотреть на небо: луна все равно запропастилась. Внизу, одинаково натянув одеяла, спят соседи по купе. Жорик не видит старухи, но уверен, что и она свернулась калачиком. Лишь во сне люди бывают по-настоящему добрыми, подумал он на пороге сна.
…«Давай деньги! Деньги давай!» — кричит он в лицо старухи. Он видит напуганное, похожее на желтый комок суглинка личико, безвольно раскрытый рот, капельку влаги на кончике языка; старуха что-то бормочет, тыча себя во впалую грудь. Он замечает, как усмехается бабка напротив, как поспешно уткнулся в газету мужчина в очках, слышит чьи-то голоса и вдруг его жестко, до хруста в плече разворачивает сильная рука, и обжигают синие, горящие бешенством зрачки…
Жорик раскрыл глаза и вспомнил.
Поздно вечером после десятиминутной стоянки в каком-то молодом городе с месторождением чего-то ценного — эту информацию дикторским голосом обронил мужчина-всезнайка — Жорик подсел к дружной троице в дальнем купе. Троица все так же резалась в карты. Уж так стало тоскливо мыкаться, выискивая окурки, в холодном и грязном тамбуре после ярких огней вокзала, всех этих поцелуев-объятий на перроне, которые не для тебя, дорогих, сытных буфетов, где тебе нечего делать, что он набрался храбрости и подошел к ним с заискивающей улыбкой. Не отрываясь от карт, те дружно сосали из горлышек светлое пиво, закупленное во время стоянки. Неожиданно его приняли хорошо, усадили возле солдата, налили пиво и сообщили, что для полного счастья давно не хватало четвертого игрока. Кавказец с синими щеками одним взмахом руки разбросал карты, каждому по три. Играли в незамысловатую игру с коротким названием, Жорик не запомнил. Ставки были копеечными, больше ради спортивного интереса, как выразился юный очкарик, но Жорик быстро спустил свой полтинник с чем-то. Заметив, что новичок огорчился, ему предложили деньги обратно. Жорик, превозмогая желание, гордо выпятил нижнюю губу. Тогда ему дали полстакана водки и пива на донышке.
Вернувшись на полку, он впал в мрачное настроение. На голодный желудок сто граммов ударили в голову. Это что ж получается? Ни гроша в кармане! Обманут — он уверил себя, что троица — отъявленные шулера, раздет — вспомнился колхозный тулупчик… Почему он должен страдать из-за того, что рядом не хотят поделиться?!
Он спрыгнул с полки и заорал на старуху. Что-то насчет того же — денег.
«Не смей! Гад!» — обладатель рифленых ботинок больно сжал плечо. Жорик покосился на татуировку и зажмурился.
