Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников

После этого Степан сел, надел на колено картуз и воззрился на экран телевизора, будто затем только и явился.

Егор, видно, чего-то сообразил, притворился вовсе пьяным. Марька принялась объяснять Егорово появление в ее дому:

— Дрова мне испилил. Бутылку поставила. А он окосел, слабый он, Степан Никитич. Вовсе слабый.

— Это я слабый?! — поднялся Егор. — Я еще каждого… Я мужик что надо.

— Ты уж его уведи, — начала уговаривать Марька Степана.

— Да куда я его, такого?

— А мне куда? Зачем он мне? Пускай к Раиске идет, — начала открещиваться Марька от Егора.

Вот тебе и мужицкий разговор! Пришлось Степану нагрузить на одно плечо бензопилу «Дружба», а другим подпирать Егора. В общем-то издали так выглядело, что оба они у Марьки изрядно подзаложили и идут, двойные восьмерки ногами выписывают.

Степан тут же напал на свояка:

— Не совестно тебе? Вся Лубяна говорит…

Егор поначалу вроде пошел на откровенный разговор:

— Ты знаешь, Марька какая? У нее во какие ракетные установки, в любую точку достанут. Да что тебе говорю. Бабий волос гнет и дубовый полоз. Хороша баба.

— А тебя и сгибать не надо. Только подолом мотни, — сказал Степан.

— Ага, это я, выходит, такой?! — обиделся Егор. — Нет, ты Макина не знаешь. Чтобы от своей Раиски… Да к едрене-фене эту Марьку… В гробу я ее видел в белых тапочках, — и такую обиду нагнал на рожу, вправду поверишь: свят человек. — Ты что думаешь, Макин так себе? Хочешь знать, я по всем статьям был лучше твоего хваленого Афоньки Манухина. Я лучше его на гармони играл, и девки меня пуще любили. Разница одна только вышла: когда монтерами работали на проводке линии, я со столба опять на землю слез, а он выше поднялся и бригадиром стал.

Около дома Егор опять шел пошатываясь. Но когда Раиса, ободренная присутствием Степана, тоненько и пронзительно завела:

— Бессовестный ты идол, у чужой бабы напился, — Егор протрезвел и, покачав пальцем перед носом жены, сказал:

— К-к-когда нет вз-з-заимопонимания, тогда рушится семья. Лектор так сказал! У-умный человек!

Раиса от этих слов притихла.

— Пошли, Егорко, пошли.

Степан решил отложить «мужской разговор».

Однако Ольга ему покоя не давала — поговорил, нет? Больно она за свою младшую сестру пеклась. Самой бы ей с Егором не поговорить, слишком много помнила сестриных обид. Вовсе ссора получится.

И вот Степан снова вошел в забитые разным хламом сени Егорова дома. Разобранный мопед, черный от копоти моторчик, какие-то шестеренки, обруч от бочки. Сразу видно, много в доме мужиков. В углу обувь грязная, заскорузлая. Это еще чуть ли не с весны. Егоровы парни летом бегают босиком.

Знать, Раиса затеяла большую приборку: стулья и табуретки вверх ногами на столе, кровать косо сдвинута. Хозяйка вся в поту. Подол старенького сарафана подоткнут, открылись жилистые ноги.

Раиска сама как подросток, а народила пятерых сыновей. Раздаваться вширь недосуг: дома впробеги, на ферме впробеги, в огороде дела.

— Не завозись, — сказала она Степану и сняла со стола табуретку. — Всех седни из дому выгнала. С грязью борюсь, а то заросли.

— Где сам-от?

— В огороде будто. Комбайн, говорит, не ремонтируют, подшипника нет.

Егор Макин оказался за избой. Он сидел на завалине в белых еще от вчерашней пыли сапогах, линялой, давно потерявшей свой первый цвет майке.

Засмолевшие от солнца и солидола кисти были будто чужие, потому что руки от запястья и выше локтя были белые, как береста. Подбородок давно не брит, голова не чесана, но лицо веселое.

Макин был длинный, тощий. И вроде еще больше похудел. Обычно всех лодырей рисуют круглорожими, тушистыми, как боровов, а Егор был долгий и худой, но лодырь первый на всю Лубяну.

Увидев Степана, он поднес к губам палец:

— Тс-с…

Степан взглянул туда, куда смотрел Макин. Серая крольчиха устраивала под сараем гнездо и таскала туда солому. От этих торчащих в стороны соломин морда у нее была желтоусой, свирепой. Воровато прянув ушами, крольчиха юркнула в нору.

— Вот ведь какая выходит зоология, — дав себе минутное облегчение, сказал Егор. — Маленькая скотинка, а цельное беремя соломы стаскала. Ты садись, садись, Степан.

Степан сел. Разговор надо начинать издалека.

— Егор, Егорко, — позвал вдруг Раискин голос, — пол мыть стану, помоги-ка шкап передвинуть. Железа в нем сколь. Тяжелой.

— Да погоди, некогда, — отмахнулся Егор.

В избе что-то заскрипело, хрустнуло. Это Раиса, видно, сама начала передвигать шкап.

Знать, считал Егор свое дело неотложным. Опять палец к губам. И воззрился своими желтыми беспутными глазами на крольчиху.

Смотрит-смотрит вот так, а потом озадачит кого-нибудь вопросом, как однажды озадачил фельдшера Веревкина, который рассказывал в тот вечер про желудочные болезни.

— Ты скажи, Веревкин, что лучше — курить или нюхать табак? — спросил тогда Макин.

— Один хрен, — без серьеза ответил фельдшер и пошел с трибуны, закручивая в трубку свои желудочные записи.

— Нет, ты скажи, — пристал Макин, — почему когда чихнешь, дак «будь здоров» говорят, а от дыму закашляешься — только ругают? Я, может, для чиху табак нюхать стану. Залезай обратно на трибуну и скажи.

— Отвяжись-ко, Егор, я говорю — один хрен, что курить, что нюхать. Все вредно, — рассердился Веревкин и на трибуну не полез.

— Погоди, погоди, нюхательный табак в дыханье-то не попадает, — крикнул Макин, желая добраться до истины. — Значит, он полезной.

Веревкин бумажной трубкой отмахнулся и ушел. А Макин не отступился, пожаловался на него главному врачу участковой больницы.

Тот Веревкина пробрал:

— Разъяснять надо вопросы населению, а не отделываться словами вроде «один хрен». Это не разъяснение.

Над их головами разломились створки окна, и Раиса своим быстрым говорком выпалила:

— Егор, Егорко, иди-ко выведи теленка на опушку. Вовсе он застоялся. Заодно со Степаном поговоришь!

Макин до того осерчал, что даже не ответил.

— Нет тебя или чо?

Перед Раисиным носом поднялся трясущийся палец Егора, — не мешай, все у меня испортишь. Раиса пожаловалась Степану:

— Вот и жди от этого сидня помощи. — Но сказала это без всякой горечи. Видно, давно привыкла.

Егор уже о крольчихе забыл. Ему в ноги сунулась старая льстивая дворняга.

— Ну, Дама, дай лапу. Поздороваемся. Здорово, Дамочка! Вот умница. Дает лапу. Степан, смотри — Дама лапу дает.

Степану начало надоедать Егорово баловство. Так он до вечера станет играть то с собакой, то с поросенком, сиди возле него — время проводи.

— Вот што, Егор. Прошлый раз мы с тобой не договорили. Чо же ты бабу мучишь, дети у тебя, а ты…

— Я што тебе, Степан, скажу, — начал Егор будто толком