Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
— Дак как, в молодости баловался, а теперь когда ловить?
Нашли у Степана удилишко, Сергей по отпускному делу года три назад ходил на Чисть, окунишек дергал.
— Вот в выходной вы на зорьке идете на Чисть, — растолковывал съемщик Степану. Мужик солидный, бас как у дьякона. Сразу понятно, знает, что делает.
Пошел Степан с удилишком и ведерком на реку. Люди глядят, смеются.
— Тебя, Степ, заставят еще на медведя с рогатиной идти, — зубоскалил Макин.
Сел Степан на берегу, леска спиралькой, начал червяка насаживать, а крючок оторжавел, сразу отлетел. И другой удочки нет. Да и с чего ей быть? В деревне у них рыбалка ли, охота ли всегда бездельным занятием считались, для лежебок.
Взмолился Степан:
— Отступились бы вы, парни, от меня.
— Ну чо тебя, остригут, што ли, — подбодрил Афоня Манухин.
У какого-то рыболова-отпускника выпросили телевизионщики удилище, дали Степану:
— Лови!
Видно, и тут он не больно ладно снимался: не оказалось этого в фильме, а муки Степан много принял.
А теперь вот эта береза. К чему делают люди то, чего нет?
Коля слов вначале не нашел. Видно, настолько казалось это ему простым. Засунул руку в бороду, так и стоял.
— Люди увидят у тебя эту карточку, скажут, наврано. Никакой березы там не стоит, — сказал Степан.
— Ох, миляга, — улыбнулся Коля и похлопал Степана по плечу, — это же обобщенный образ: русская природа! Лубянцы будут знать, что тут березы нет, а другим снимок понравится.
— Выходит, получится обман?
— Ну, вот ты как?! Это не обман.
Как ни бились Коля и Федор Иванович, не понял Степан.
— Поле-то будет как не наше, — сказал он.
— Но, ведь красиво? Чувствуется русская природа, весна, оживление.
— А шут с вами, — махнул рукой Степан. — Не моего ума дело! По-моему, без березы-то лучше было, каждый бы наше поле узнал.
Федор Иванович руками всплескивал, головой крутил:
— Да это ведь искусство, Степан Никитич. Березы-то не было, просто конкретное поле, а береза появилась — это уже художественное произведение, потому что тут фотограф-художник свою фантазию, воображение проявил. — И посмотрел на сына: правильно ли, мол, Коля, я пояснил?
Тот кивнул головой:
— Примерно так.
А Степану было стыдно: не понял он этого. Теперь береза на опушке валяется, пожелтела вся, лист скукожился. Надо хоть изрубить на колья, что ли, а то все время напоминать станет о том, что он ее загубил.
Много где побывал Коля. И Нинку снимал. Только почему-то не на ферме, а около прясла. Манухина так, наоборот, в коровнике. Потом пришли от него снимки. Большие, на фанере. Развесили их в Доме культуры. И вправду ведь, хорошо та береза вышла. И Степан на одной фотографии есть. Задрал голову, в небо смотрит, улыбается. А чего смотрит? Вроде и не глядел он так. И написано: «Дождя надо».
За весь май ни одного дождика не перепадало, а тут облака, облака на небе. И будто надвигающемуся дождю он на фотографии радуется. Есть у Степана сомнение: небо-то Коля, поди, другое подставил, так же как березу средь озимого поля. Для художества.
ГЛАВА 8
От своих забот шла кругом голова. Дашка-то чего учудила? К Сергею не поехала, а в городе устроилась на курсы, теперь работает водителем троллейбуса. Все это, конечно, из-за Афоньки Манухина. А тут еще забота: который вечер подряд приходила к ним Раиска, Ольгина сестра, со слезами и жалобами на своего Егора.
— Загулял он у меня. У Марьки целые вечера проводит, — и сама заливается слезами. — Марьке чуть не полпоросенка мяса стаскал. На людях ей сказал: «Я, говорит, на тебя глаз положил, дак не отступлюся».
Раиска тонкая, щуплая, не в Ольгу. В войну росла, горя хватила. Сама светленькая вся — и волосы, и брови. Чуть чего, сразу краснеет. Видно, кровь близко от лица. И тут вся, будто рыжик, залилась румянцем.
Раисе и так не сладко, а Ольга на нее:
— Потачишь больно: Егорко да Егорко, вот он у тебя и изварлыжничался. Выпьет — ты его домой везешь на себе. Подгубника, больше ничего за это не заработаешь.
Раиса утиралась углом платка, всхлипывала:
— Дак стыдно ведь от людей. По Лубяне станет бродить, ишшо песни заорет разные.
Степан молчал. Чем поможешь Раисе? Егор мужик шалопутный. Его ни словом, ни штрафом не возьмешь. Везде он Егор, Егором и останется. Это Степан понял, еще когда тот на практику явился, а потом затеял на Раиске жениться. Родителей у нее нет, так пришли на сговор к ним. Вместо того чтоб путем все обговорить, так этот шалопут к Степану пристал. Нос свой горбатый задрал и будто умное говорит:
— Вот я што удумал, Степан Никитич: надо мне печь челом не в избу, а к ближней стене повернуть. Ты возьми-ко трактор, мы трос через окошко проденем, а ты дернешь. Она у меня, печь-то, как на салазках, живо повернется.
И нехорошо вроде было гостя обижать, но Степан не выдержал, пальцем у виска, как отверткой, покрутил.
— Все ли у тебя на месте, Егор?
А тот уперся: хочу, штоб печь была челом к стене, тогда у нас кухня образуется. Уверен был, что можно печь повернуть, даром что она на фундаменте. Какие там салазки, рассыпалась бы по кирпичику.
Жениться Егор надумал в самую посевную. Погожий день, каждый торопится скорее на поле сеялку пустить, а он трактор остановил, надел новую рубаху и повел Раиску в сельсовет расписываться. Невтерпеж, вишь ли, стало. Вспомнил, что он комбайнер и на трактор посажен временно, только на посевную. Условные десять дней кончились, вот он и бросил все, даром что с севом опаздывали.
Степан вспахал и свое, и макинское поле. Выручать надо, раз родственник этакий завелся. На свадьбу он идти не хотел, осерчал на Егора, да Ольга уломала: нехорошо, дескать, Раиска сирота.
Коснись сегодняшнего, так Зотов бы Макина уговорил со свадьбой обождать, а Геня-футболист только головой покачал: безответственный Макин человек. А Егор в это время уже вовсю гармонь рвал, сам женился и сам себя веселил.
На покосе, если Егор вершит стог, визгу, смеху, ругани и слез досыта бывает. Пока Егор вершит низко, у земли, сено принимает, баб нахваливает:
— Ой, ягодки милые, ой, дролечки золотые! Вот сюда, Галочка, навильничек брось, а ты, Нинок, вот сюда. Ой, лялечки жданые: так бы слез вниз да всех расцеловал.
А как поднимется высоко, вилами-тройчатками не достать его, такое понесет, что у бедных баб глаза сделаются слезные. Иной мужик не выдержит: матюгнет его. А Егору хоть
