Осоковая низина - Харий Августович Гулбис
Улыбка Петериса была болезненно горькой.
— Что случилось, почему не ехал?
Говорить, что доделывал запущенные дела, что кончал уже давно обещанную журналу статью, Ильмар не хотел и ответил совсем коротко:
— Разные неотложные дела.
На другой день утро выдалось теплое и солнечное, но потом небо затянуло, собирался дождь. Петерис помрачнел.
— Надо складывать какое есть, сыроватое. Это лучше, чем дать на земле вымокнуть. А потом, коли захочешь, можно разостлать и просушить.
Ильмар с Алисой сгребали клевер и складывали на вешала. Петерис принес стул, сидел на краю поля и все поглядывал на небо. Еще не успели полностью сложить сено на последнее вешало, как на руки Петерису упали первые капли. Он отер их о штаны, но капли падали снова и все чаще. Петерис встал и взял грабли.
— Не умаялся бы!
— Чего там!
Капли падали и падали, все более крупные и тяжелые, словно предупреждая, словно угрожая. И вдруг полило как из ведра. Черенок грабель мгновенно стал мокрым.
— Нечего больше! Кончать надо!
Петерис отпустил грабли.
Подбежал Ильмар, схватил собранное отцом сено, поднял на самую верхушку вешала. Остались лишь подгребки, несколько охапок.
— Это завтра соберем, — сказал он.
Алиса с Ильмаром бегом кинулись к дому. Только Петерис, опираясь на палку, шел медленно. Вымокшая одежда обвисла, потяжелела, Петерис сгорбился, стал меньше, и казалось, что он ничуть не сопротивляется дождю и готов дать ему размыть себя и смешать с землей, если такое было бы возможно.
На полдник Петерис не вышел, остался лежать.
— Тебе худо? — спросила Алиса.
— Не по себе как-то.
— Не надо было тебе грести.
— Не надо было! Скосили бы на прошлой неделе, когда погожие дни стояли…
— Кто мог знать, что польет сегодня?
— Иди, чего ты!.
Ночью Петерис жаловался на сильную боль, и Алиса опять позвала фельдшера. Тот посмотрел, послушал Петериса, по-дружески, шутливо сказал:
— Не очень ли скучно дома, папаша Виксна? Думаю, придется опять в больницу ехать. А то и врачам делать нечего.
Когда колхозный газик прикатил за Петерисом, тот уже оделся и в шапке сидел на краю кровати. Алиса хотела помочь добраться до машины.
— Я сам!
Она медленно пошла за ним.
— Ну, как тебе…
— Чего там! Когда-нибудь надо же помереть — и делу конец!
Голос у него даже не дрогнул, и, когда Петерис, садясь в машину, взглянул на жену и сына, глаза были сухие и ясные.
На третий день из больницы сообщили, что Петерис умер.
ПЧЕЛА НА ПОЛЕВИЦЕ
После похорон Ильмар прожил в «Викснах» еще несколько недель, завез сено, сложил расколотые дрова, убрал и распилил погнивший жеребячий загон, обрезки досок и жерди, валявшиеся вокруг, выкопал старую сирень, разровнял посреди двора гравийную кучу. Завезенная когда-то для строительства клети, та прождала более тридцати лет.
— Ну, мама, теперь у тебя все чисто, в порядке, а потом, когда корову продашь…
— Да, сынок, теперь тут будет красиво.
Ильмар уехал, и Алиса осталась в «Викснах» одна. Впервые в жизни она ясно осознала, что уже никто тут больше не появится. Уже не придет никто из домашних. В первые годы после основания колхоза, когда Петерис работал в далеких лесах, Алиса знала, что он в конце недели приедет, и во всем ощущала его присутствие — что-нибудь не удастся, тут же подумает, что скажет на это Петерис, не поспеет с какой-нибудь работой, сразу спешит доделать ее, чтобы не попрекнул Петерис, хочет купить обновку или изменить что в доме, сперва всегда прикинет, как отнесется к этому Петерис. Так было и в последнее время, когда он лежал в больнице. А теперь нечего бояться, спешить, призадумываться. Алиса может делать все что хочет, теперь она в доме совершенно одна.
Чем гуще за окном сумерки, тем ближе подкрадывается к Алисе смутный страх. Чудится, будто на дворе кто-то тихо вышагивает, подойдет к окну и стоит. Сквозь старое одеяло, закрывающее окно, его не видно, но он, этот чужой, там. И Алиса старается ступать на носках, не скрипеть дверями и так ставит на плиту кружку, чтобы та не стукнула, чтобы никто не услышал, что и здесь, в доме, шевелится и дышит кто-то живой.
Где-то, словно серые лохмотья, мелькают воспоминания двух пережитых войн — даже не воспоминания, а глубоко запавшее, будто вросшее в душу чувство жестокости и зла. Алиса пытается внушить себе, что страх ее перед неким вероятным злодеем, стоящим там, за окном, лишь пустая фантазия, и все вздрагивает при малейшем шорохе — скрипнет ли пружина в часах, заскребется ли в сенях мышь или налетит на стекло ночная бабочка. Даже если на полу, на лежанке у печки, зевнет собака.
— Тезис!
Тезис встает, потягивается, виляет хвостом и смотрит на Алису, будто улыбается ей. Скребя когтями, ковыляет к ней, задирает морду к краю кровати и скулит.
— Ко мне захотел?
Алиса сидит на кровати и листает тетради с расклеенными вырезками, главным образом из «Цини», «Рижских волн» и местной газеты. В одной тетради лишь фотографии Юрия Гагарина и Валентины Терешковой, вторая посвящена другим космонавтам и певцу Янису Заберу. В третьей нашли себе место застреленный американский президент Джон Кеннеди, лауреаты Премии Мира, а в одной собраны карикатуры из «Дадзиса», которые иногда привозил Ильмар. Потом еще одна тетрадь, куда Алиса вклеивает вырезанные из районной газеты соболезнования или, как говорит сама, извещения о смерти. Этих людей Алиса знала, и
