Аркадий Первенцев - Матросы
— На меня не надеешься?
— Надеюсь. Только, извините, в одном мешке не перецарапаетесь?
— Обещаю, Петя. Нам нужен человечный секретарь, а не политический букварь, не еженедельный график.
— Понятно.
— Скучают люди по ласке. Долго без нее жили.
— Понятно, Михаил Тимофеевич.
— Помазуна тоже надо с лаской принять, Петя. Не упрекать, не зубоскалить.
— Он и сам за словом в карман не полезет.
— Из-за Машеньки стараюсь, Петя, — признался Камышев, уже добравшись до поворота, откуда расходились их пути в разные стороны. — Как-никак, а я поставил себе задачей организацию новых семей и не теряю цели, бью под яблочко. В прошлом году тридцать пять, в этом сорок шесть, каково?
Камышев поднял руку, поправил папаху, чтобы сидела по-джигитски.
— Завклубом — хоть он и пройдоха, а моторный мужик — видел Степана в городе. Говорит, созрел полностью. И знаешь, что предлагает завклубом? Организовать последнюю гастроль Помазуна в день открытия колхозного университета…
— В бочке гонять по такому случаю?
— Думаешь, некультурно?
— Как-то неподходяще.
— Аттракцион числится по ведомству Министерства культуры. Значит, имеем право… Реклама, Петя. А просто на лекцию наших бабенок не затянешь. У них телевизоры на вооружении, избалованы.
Расставшись с Камышевым, Архипенко направился домой. Улица была залита мутным светом звезд, выткавших небо с изумительной щедростью. На душе Петра было спокойно, как никогда. О бумажке, связанной с далеким призрачным стариком, он не думал, не ведая еще о том, какую беду принесут их семье далекие призраки прошлого.
IV
Бурое облако, неподвижно дежурившее над высотами, рассосалось. Параллельными курсами, близко друг от друга — казалось, они сливались крыльями — стремительно неслись реактивные «ястребки», расписываясь в небе дымными иероглифами. Взрывались с гулким звоном воздушные мешки, снаряды скомканной атмосферы.
Подводные лодки в кильватерном строю, открытые только со спины, хозяйски входили в ажурные ворота бонов.
На рейде, носами в море, покоились на бочках корабли несколько странной формы, с танкерными бортами, доступными и некрутой волне, с низкими мачтами-антеннами.
И легкий крейсер «Истомин» им под стать. Странно, на первый взгляд, изменились его очертания. Начисто срезаны башни, куда-то исчезли многотонные бивни легированной стали, а вместо них чуть наискосок поднялись пусковые платформы.
Рабочие строительных бригад получили скоростные машины для распиловки инкерманского «рафинада», грузовики с разаховыми баллонами — в рост человека, — с бизонами на капотах, быстрые краны, контейнеры и литые детали квартир. Без всякого удивления вскидывали рабочие ладони к кепчонкам, чтобы еще раз оценить верным оком пейзаж.
— Ракетные, Ваня? — в который раз уже спрашивала Аннушка, лукаво вывертываясь из-под локтя зазывалы-десятника.
Хариохин искоса обронил взгляд на вороватый локоть десятника, прожженного на амурах, как самоварная труба, и бормотком пропустил сквозь зубы:
— А ты что думала? Человек как мышь: заткни все дырки, она живо дерево проточит… Уйди-ка, десятский, что она, без твоего опыта шнура не осилит?
Аннушка хохотала, откинув корпус. Сверкали ее изумительные зубы. Добрел Иван Хариохин.
— Чебрец! Всем духовитый! — И инструмент каменщика кометой летал в его руках, ноздри вдыхали привычные ароматы раствора, этого жизненного эликсира, скреплявшего дома на артериях улиц, поднимавшего с земли большие города. Контейнеры несли камень и блоки, стрелы кранов без скрипа и скрежета, будто повторяя ход субмарины, подавали детали в широко расставленные руки людей в жесткой, будто латы, одежде.
Начальник, крупный телом и цепкий, как обезьяна, стремительно форсировал трапы, презирая опасность для собственной персоны. «Если суждено пасть от кирпича, все едино колпаком не накроешься». Его подогревали азарт стройки и ближайшие перспективы. Ему хотелось увлечь ими рабочих, чтобы никого не манила назойливая радиореклама, зазывающая мастаков новостроек в Сибирь, на Дальний Восток и в среднеазиатские просторы.
— Отечество везде! — восклицал он простуженным, нелепым басом, и сигарета прыгала в его мокрых губах. — Коренникам, передовикам обещаю квартиры. Нажал кнопку — и войдите, надевайте шлепанцы, не губите натертый паркет!
— Коренникам? А пристяжным?
— Пристяжной может свободно заломить коренного, аж дуга заскрипит…
— Стало быть, смотря какая пристяжка?
— Вот именно.
Он уходил, крепко ставя ступни; на уровне его роста бежал табачный дымок.
Начальник знал твердо: не расколется упругий костяк рабочего братства, никого не заманит Крайний Север или океанский окаем, куда гагачьими стаями потянулись бригады молодых людей завоевывать право на государственную зрелость.
Севастополь привязал к себе тех, кто увлекался подлинной жизнью. Здесь силы созидающего духа не приносились в жертву расчету, здесь обстановка заставляла глубже понимать самого себя, верить другим, яснее видеть плоды своих рук и гордиться ими.
Чумаков — пенсионный, казалось бы, человек, а не сгонишь его с помостей, насильно не отнимешь инструмент, не соблазнишь спокойным отдохновением на берегу бухты, на скамейке или за дощатым столом домино.
Рабочие, и не только строители, накрепко сдружились с флотом, полностью жили его интересами. Флот для Севастополя — это то, что для других шахты и копи, заводы и колхозы. Без флота тут все захиреет. Конечно, когда наступит полный мир на земле и буржуй останется только на пожелтевшем плакате, Севастополь зашумит торжищами и фестивалями, станет принимать египтян и алжирцев, негров и французов, и на кой дьявол нужны будут ему военные корабли?
Рабочие Севастополя имеют специфический вид. Молодежь почти сплошь «мариманы». Тельняшка и матросский ремень непременно сопутствуют юности, пусть на недолгом этапе. Но отрава останется навсегда. Не спорьте и не протестуйте, севастопольцы! Многие из вас пришли сюда после войны, а я давно, очень давно знаю и люблю этот город. Я жил его самыми трагическими днями и не жалел свою жизнь, висевшую зачастую на волоске. Со следами незаживших ранений я снова вернулся под твои стены, Севастополь! Я приходил сюда дважды и трижды, через надежды и отчаяния, через мечты и кошмарные реальности, и не жалею о штурмовых днях, о молодости, сдружившей меня с простыми героями будней. Перед ними склоняюсь я до самой земли, опаленной и пропитанной бессмертной кровью.
Рабочие перероднились с флотом, возникло новое поколение — ему предречем и дерзость, и вдохновение. Для стойких сердец открыта святая святых флотской жизни. Гражданам Севастополя дорого то же, что и людям в бушлатах. Таковы законы духовной спайки народа и его вооруженной когорты.
Рабочее братство охватывало широкий периметр бассейна. Сюда с украинского юга приходили молодые корабли. На них — рабочие и инженеры судоверфей; они будут на плаву доводить механизмы вплоть до светло-голубого флага на мачте. Поскольку существуют моря, без моряков обойтись невозможно. Кипучая мысль конструкторов не может дремать.
Флот вступал в новую эру. Заводы с энергией взялись за дело, подчас совершенно незнакомое. Но тем интереснее! Мобилизационная готовность — не только тушенка и вобла, полушубки и огнестрельный припас; это — способность в любую минуту решать любые задачи…
Салон «Истомина» переполнен. Сюда собрали офицеров; молодости отдано первое место. Молодость стояла у пультов, она точнее оперировала формулами, свежее было ее дыхание, крепче мускулы.
Кортик у бедра уже не являлся аттестатом зрелости, и надраенная латунь на мундире не единственный признак интеллектуального блеска. Офицеры совершили воистину адский труд, в кратчайшие сроки переобучив матросов — тоже молодежь — владеть новым оружием. Немало израсходовано мела, чертежной бумаги и туши, в пламени взбудораженных мыслей много сгорело отпусков, свиданий, перекуров. Отстать никому не хотелось, хотя кое-кого и списали, заменив более зрелыми и восприимчивыми. Прибавилось таких офицеров, которые, пожалуй, не очень сильны были в мореходстве, зато до винтика знали приборы и физико-математическое естество оружия века супермодерн.
Адмирал с тремя звездами на погонах, с волевыми чертами красивого, мужественного лица, с седой головой и сильными, покатыми, как у атлетов, плечами, стоя отвечал на вопросы офицеров. Он сознательно будоражил их, доискиваясь подлинной ценности этих молодых людей, призванных не для раутов и паркетных шарканий, а для смертельно-сложного дела.
Их внимание слишком знойно для простого любопытства, щеки влажны и глаза широко раскрыты не только от духоты помещения. Многие из них приучили свои организмы к самым невыносимым режимам. Натренированности их легких и сердца можно позавидовать.
