Ефим Пермитин - Три поколения
Андрей и Боголепов многозначительно переглядывались. «Сам ли он так быстро разобрался, или это Леонтьев ввел его в курс?» — думал каждый из них.
— В падеже скота виноваты и мы, механизаторы. Да, товарищи, виноваты! До сего времени первостепенными мы считаем работы, связанные с полеводством. Представьте на одну минуту, — Уточкин вышел из-за стола, — какая поднялась бы кутерьма, если бы где-либо в области погибал выращенный в течение пяти месяцев урожай. А молочный скот и лошади растут, как известно, не пять месяцев. И вот сейчас дохнет скот, а тревоги никакой. Не могу допустить, чтобы никто, кроме меня, не видел, не понимал нелепости положения с животноводством в горных районах. Вывод: необходимо драться за упорядочение этого… — Уточкин нервно сжал кулак.
Боголепов наклонился к Андрею и шепнул: «Характер-то, видать, у парня!» Андрей кивнул.
— Но сейчас, товарищи, не время заниматься анализом причин падежа в Алтайском крае: необходимо принять экстренные меры к спасению наличного поголовья. — Уточкин взял со стола какую-то бумажку. — Вот тут мы, посоветовавшись с директором, набросали кое-что для начала…
С Верой до собрания актива Андрею так и не удалось увидеться. Не раздумывая о «неловкости», он подошел к ней, стоящей в коридоре вместе с девушками из одесского института.
— Каков зональный-то секретарь, Веруша!
Вера подняла засиявшие глаза и, изо всех сил сдерживая дрожь в голосе, ответила:
— И секретарь и директор… Такой хозяин и тракториста и агронома всякий огрех на полосе лопатой вскопать заставит…
Подошел Игорь Огурцов. Не вынимая трубки изо рта и глубокомысленно наморщив лоб, он молча поклонился всем и встал против хорошенькой, курносой хохотушки Люды Хруниной. С отъездом Маши Филяновой, вокруг которой, по выражению Витьки Барышева, Игорь вертелся, как «округовелый баран», влюбчивый Огурцов успел уже «втюриться» в Люду.
Девушки говорили о директоре: он поразил их воображение атлетической фигурой и красотой.
— А вы обратили внимание, девочки, какие у него черные-пречерные и густенные-прегустенные брови! Ну, словно кто кисть в голландскую сажу макнул и со всего размаха раз вправо, раз влево! А руки — мать ты моя родная! Расперли гимнастерку, круглые, как футбольные мячи, мускулищи! Да если он этими футболами хоть один разок обнимет… — и Люда звонко захохотала.
Все время молчавший Игорь вынул наконец трубку изо рта.
— Сколько нынче снегу на нолях… Обязательно урожай будет!
И так эти его слова всем показались некстати, что даже хохотушка Люда вначале опешила и, только оправившись, сердито отрезала:
— Я думала, ты сейчас, Игорь, глубокую философскую истину откроешь миру, а ты — молоко скисшее суть простокваша… — И она снова залилась на всю контору.
Андрей и Вера стояли рядом. И, смеясь, они все время смотрели друг на друга, как после долгой разлуки.
«Куда делся твой чудесный загар? А глаза еще больше стали… Как похудела-то!» — думал Андрей.
А Вера ни о чем не думала. Сердце ее было переполнено до краев: он назвал ее, как прежде: «Веруша».
Глава XVI
30 марта радио сообщило, что в Кремле, на съезде комсомола, бригадир женской комсомольской тракторной бригады Маша Филянова приняла вызов на социалистическое соревнование от бригадира тракторной бригады комсомольца Алексея Казарина, прибывшего из Тамбовщины на целинные земли Казахстана. Номера газет, в которых были напечатаны об этом статьи и портреты Маши Филяновой и Алексея Казарина, войковцы рвали друг у друга из рук.
— Дайте, братишочки, и мне поглядеть на Машу! — запыхавшись, сказал прибежавший в мастерскую Иван Анисимович Шукайло. Он осторожно взял газету в узловатые черные пальцы и долго смотрел на снимок девушки.
— Люблю за смелость! Не где-нибудь выговорить эдакое — в Кремле! Со всесоюзной вышки: «Обязуюсь вспахать не менее тысячи пятисот гектаров… собрать урожай не менее ста пудов с каждого гектара!» А косички-то, косички-то заплела! Ай да Машенька! — Иван Анисимович был счастлив, хотя изо всех сил старался не показать этого.
Игорь Огурцов, потеряв напускную серьезность, носился по цехам, как прежде, без трубки, с ошалело счастливым видом.
— Я всегда говорил, далеко шагнет моя Машенька! Андрей, братка! — закричал Игорь входившему в мастерские главному агроному. — Бюро! Не откладывая ни минуты, готовиться! Ты понимаешь, что это такое?
Андрей взял «Комсомольскую правду» и на первой странице увидел тоненькую Машу Филянову рядом с лобастым, крепким пареньком в сапогах и в пиджаке.
— Ну что ты, секретарь, на мое предложение скажешь? Ты-то, надеюсь, понимаешь, что это не мое только личное торжество, хотя и всегда говорил, что моя Маша…
Между Андреем, Шукайло и Игорем точно из-под земли вырос веснушчатый, как перепелиное яйцо, Витька Барышев. Презрительно сощурившись, он заглянул Игорю в глаза и издевательски зачастил:
— «Моя Маша», «моя Людочка», «моя Матильдочка», «мои испанки», «мои англичанки»… Ты хоть и бороду отпустил, Игорь, а все тот же — Ветер Ветродуевич… Неужто без тебя не знают, что надо бюро? Даже Витька Барышев и тот отлично понимает, что теперь только держись наша комсомольская организация! Теперь и захотел бы вздремнуть — не дадут, повалят со всей страны и корреспонденты и разные фоторепортеры… — Витька помолчал и, подмигнув Андрею и Шукайло, закончил: — На твою окладистую бородищу будут любоваться и спереду и сзаду да на твою трубку, раз уж знаменитая Маша — твоя…
Это было уж слишком. Снисходительно улыбавшийся Игорь не выдержал и только хотел было схватить озорника за оттопыренное ухо, как тот нырнул за широкую спину «Поля Робсона».
— Я тебя, конопатая тля, все равно оттреплю! — покраснев до кадыка, пригрозил Игорь.
Андрей, точно не замечавший перепалки между двумя вечно ссорящимися членами бюро, сказал:
— Ты прав, Игорь. Надо собрать всех трактористок и прицепщиц из Машиной бригады и разъяснить им значение соревнования. И немедленно начинать подготовку. Витя правильно сказал: теперь повалят к нам со всей страны…
Витька вышел из-за спины Шукайло и, толкнув локтем Игоря в бок, прошипел:
— Слушай, сердцеед несчастный, что про Витьку секретарь говорит, и мотай на бороду… Мотай, тебе говорят! — Витька взял газету и приблизил ее к самым глазам Игоря: — Смотри, каким он возле нее козырем! А она и глазки опустила… Отбил у тебя Машу Алексей Казарин.
Но ни Игорь, ни Андрей, ни нахмурившийся Шукайло не отозвались на шутку Витьки, и он замолк.
Андрей думал о словах Ивана Анисимовича: «Нелегко будет Маше работать с почти незнакомыми девушками…»
— Тут пишут, — Андрей указал на газету, — что Казарин уже принял новенькие тракторы. Ясно: ни комсомольская, ни партийная организации там спать не будут.
— А мы? Я, — Витька Барышев ткнул кулаком себя в грудь, — я и то понимаю, на какую вышку поднялась Маша. Ну как же можно позволить ей упасть оттуда?! Тогда и нам позор на веки вечные… Забивай меня, Андрей, как гвоздь, куда угодно, по самую шляпку…
Его прервал Игорь Огурцов:
— Расхвасталась гречневая каша! Что о вашем ремонте Боголепов говорит? Иди-ка ты лучше к станку, теперь каждая минута дорога.
Андрей и Шукайло переглянулись: «Ай да Огурец!»
В помещении, где зимой Вера Стругова проводила занятия, было шумно. Там собралась увеличившаяся теперь втрое комсомольская организация Войковской МТС. Нежданно появились Боголепов и Уточкин. Первым заметил их Витька Барышев и по школьной привычке негромко прошипел:
— Ди-рек-ция!
Андрей, Вера, Игорь и Витька подвинулись на скамье. Гости, сбивая на ходу снег с одежды и валенок, сели, с любопытством оглядывая комсомольцев. Картина и впрямь была живописная. Большая комната пестрела платками, беретами, яркими кофточками и рубахами. Смеющиеся лица раскраснелись от жары, от радостного возбуждения. Повсюду виднелись вихрастые чубы: и черные, и рыжие, и светлые, как пшеница. Мелькали быстрые, сильные руки.
Когда движение улеглось, Андрей сказал высокому худенькому пареньку Александру Фарутину:
— Продолжай, Саша… Хотя обожди минутку… — Андрей повернулся к гостям. — Саша Фарутин в пургу, когда его тракторы на приколе, сделал две ездки за кормами и прямо с машины, заглушив ее под окнами, прибежал к нам, чтобы послушать и снова ехать. — Андрей волновался. — А почему мы это затеяли? Про прибывших на целину москвичей в Предгорном пустили дурную славу: «За длинным рублем погнались, а сами пьянствуют, дескать, хулиганят, бегут от трудностей…»
А дело обстояло так: прибывший в Войковскую МТС по путевке московского комсомола тракторист Семен Кузнецов неожиданно скрылся. Еще в дороге он дебоширил, а на третий день по приезде пристал к заведующему кадрами: «Отдай трудкнижку! Не отдашь — оставлю на память». И уехал. Трудкнижка у него вся в пометках: «Уволился по собственному желанию».
