Савелий Леонов - Молодость
— Нужное слово — половина дела, — удовлетворенно кивнул Чайник, — а это завсегда лучше, парень, чем ничего.
С крутой насыпи спустился Красов, препровождая связанного часового. Дядя Кондрат доложил Насте, что второй часовой, оказавший сопротивление Федору Огрехову, убит,
— Раздать захваченное оружие товарищам, которые в нем нуждаются, — приказала Настя. — Пленных запереть в землянку и выставить охрану!
Красов предложил в качестве дополнительной меры втащить на мост каменную плиту и поставить у парапета. К верхней части плиты привязали веревку, пропустив свободный конец ее между шпалами к основанию быка. В момент приближения поезда люди должны были натянуть веревку и свалить камень на рельсы.
В порывистых наскоках ветра, перебирающего заунывные струны телеграфных проводов, почудился свисток паровоза. Шмыгнули партизаны в расщелины, насторожились. Однако прошел час, другой — и все так же шумела ночная непогода. Темнота заполняла Крутые Обрывы, текла и плескалась в широкой степи. Кружила мокрая пороша. Люди мерзли, напрягая зрение и слух, боясь упустить решающую минуту.
«Небось и Степан лежит сейчас в окопе — ждет врага», — думала Настя, застыв на снежном откосе.
Она зажмурилась, чтобы лучше представить себе мужа, и снова открыла глаза, подавшись вперед: кромешная темнота сверкнула дальними огнями. Вот огни пропали и вспыхнули ближе. Донеслись звучные, как одышка, выхлопы локомотива.
Ярко осветились предмостные столбы, выступили из мрака постовая будка, парапеты… Веселый, играющий классными вагонами поезд летел мимо Насти. Она увидела каменную плиту, которая стояла неподвижно. Затем плита будто нехотя накренилась и рухнула вниз… И тотчас мерный перебор колес сменился грохотом крушения, скрежетом и треском. Все померкло и забугрилось на мосту.
— Огонь! — скомандовала Настя, почти не веря, что ее услышат.
Но в ту же секунду прокатился залп над всполошенной пропастью. Высекая голубоватые искры, зачастил пулемет Гранкина.
На мосту происходила невообразимая паника. С одурелыми криками и животным страхом убегали вдоль исковерканного полотна белогвардейцы. За ними, хромая, поспешал раненый американец Боуллт.
Глава тридцать восьмая
— А ну, беляки, приехали! Сдавайся, кому жизнь дорога! — зычным пастушеским голосом закричал Гранкин.
На мосту водворилась тишина. Потом кто-то с робкой доверчивостью спросил:
— Куда идти?
— Собирайтесь у последнего вагона! — объявил Гранкин условия партизан. — Без оружия! Кто не подчинится—будет расстрелян!
В пролетах моста послышались шорохи, негромкий разговор. Там совещались. Гранкин держал пулемет наготове. Шорохи стали перемещаться к хвостовому вагону, и скоро на гривке откоса появилась кучка солдат. Четверо из них несли раненого товарища.
— А где же генерал? — спросила Настя.
— Все господа от салона побежали к выемке. Надо полагать, на Орел подались. Один вот, собака, чуть не убил Жамкина, — отвечал бородатый пленный. — Ну, и я, кажись, не промазал. Недаром в германскую при пушке наводчиком служил…
— С чем товарные вагоны?
— Вагоны-то? Откуда нам знать… Мы не то, чтобы настоящие солдаты, а вроде подсобной силы. Не доверяли деникинцы нашему брату…
Говорил бородач свободно, с неподдельной откровенностью и простотой. Видно было, что его не страшили эти русские люди — близкие сердцу черноземные мужики.
— Я ведь, братцы, здешний… Каменский, — взволнованно спешил он поделиться своими чувствами. — Шесть годов родную деревню не видел! После германской угодил в Красную Армию, а под Мармыжами белые заарканили… Душа выболела по дому!
— Из Каменки? Чей же там? — подступил небезызвестный секретарь сельсовета.
— Зубцовых наш двор…
— Не Ил. юха ли? Ей-богу, ребята, Илюха! Так, говоришь, от красных к деникинцам затесался?
— Затесали, Иван Митрофаныч, — признал Илюха земляка. — Только и утешения, что служить пришлось без году неделю… Спасибо, добрые люди!
Он хотел расспросить односельчанина о жене и детях, но партизаны дорожили каждой минутой. Пленных отвели в землянку.
— Надо проверить груз, — торопила Настя бойцов. — Открывайте вагоны!
Партизаны снимали пломбы, наваливались, откатывая раздвижные двери. Чиркали спичками…
— Пулеметы. Бона сколько — завались!
— А тут ящики с гранатами!
— Патроны нашли… Забрать в первую голову патроны!
Красов сказал Насте:
— Чисто сделано. Бог не дал — сами взяли.
— Гибель добра, — беспокоился Тимофей. — Одних снарядов — четыре пульмана! Куда их, проклятых, девать?
«Если бы нам артиллеристов, — думала Настя, остановившись возле длинноствольных орудий на платформах, — мы тогда не подпустили бы к мосту никого».
Вагоны разгружали всю ночь. Оружие и боеприпасы сносили в укрытия. Настя знала, что началось великое испытание и смело шла навстречу опасности.
Наступающий рассвет обнажал картину грандиозного крушения. Люди изумлялись, показывая на середину моста:
— Рельсы-то скрутило кренделями…
— Сила на силу, как говорят, нашла! Баш на баш — не вышел номер ваш!
Все больше чувствовалась за шумливой деловитостью людей возрастающая нервозность. Что несет им, усталым я голодным, хмурое, с клочьями сиреневого тумана в степи утро? Не лучше ли скрыться, пока не поздно, исчезнуть средь зарослей гостеприимной рощи? Цель достигнута— врагу скоро не залечить нанесенной раны…
Но ни один человек не выказал слабости, не смутил друзей. И вовсе улетучились недостойные мысли, когда из выемки со стороны Орла показался белый дымок и темно-зеленые башни бронепоезда.
Настя повернулась к отряду:
— По местам!
Неприятельский поезд замедлил ход, остановился. Вероятно, деникинцы не ожидали увидеть такого зрелища. В приоткрытых люках мерцали линзы биноклей, щупали мост, береговые камни, следы на снегу. Ахнул первый выстрел шестидюймовки. Снаряд ударил в южную постовую будку, и ледяное зеркало ручья отразило темный сполох летящего к небу балласта.
— О-хо-хо… — застонал Чайник. Тимофей подполз, окликнул:
— Тарас, жив ты? — Тронул рукой и содрогнулся, ощутив что-то мокрое, дымящееся под разодранной сермягой. — Осколком, должно, хватило…
— Да вот… — Чайник попытался встать, крутнул головой. — В осколке много ли толку? Его дело петушиное: кукарекнул… а там хоть не рассветай.
Он мелко затрясся, будто смеясь, и упал ничком. Смерть облюбовала его спозаранку.
Заметив расположение партизан, деникинцы открыли огонь из всех амбразур. Бронепоезд медленно продвигался вперед. Снаряды рвались в камнях обороны, хоронили мертвого и живого, накрывая пыльным саваном известняка.
Лишь теперь Настя поняла, каким безумием с ее стороны было держать людей у железной дороги в ожидании карательных действий врага. Любовь к Степану, который сражался где-то под Орлом, желание помочь ему, помочь Красной Армии в тяжелой битве за Родину приглушили трезвый голос рассудка и поставили маленький отряд на край гибели.
Даже бегство сейчас, из этих каменных расщелин, казалось немыслимым. Огонь противника прижал бойцов к студеной земле, отрезал пути отхода и спасения.
— Папаша, что делать? — спрашивала Настя оглушенного и растерянного Тимофея. — Надо попытаться… хоть на короткое время заставить бронепоезд замолчать. Иначе он не выпустит нас отсюда живыми. Да и пехота может окружить… Эх, артиллеристов бы к тем пушкам, что на платформах!
Она пригнулась от близкого взрыва и снова окликнула свекра:
— Ты, слышал, пленный Илюха назвал себя наводчиком… Можно ли довериться?
Тимофей встретил, прямой, полный отчаянной дерзости взгляд невестки и сразу смекнул, куда она метит.
— Пожалуй, не сдался бы так просто настоящий вражина. Я знаю в Каменке двор Илюхи — беднота, — ответил старик…
— Значит, попытаемся… Берите с Красовым этого пушкаря — и на мост! Туда, пока что не стреляют…
Она смотрела в след уползавшему Тимофею, нервно сжимая винтовку. Жалкой и почти безнадежной представилась ей в тот момент попытка отвратить неминуемую беду. Слишком неравный пришлось выдерживать бой.
«А разве Степану легче? — думала Настя. — Разве не свистят пули и снаряды над его головой, не кружит днем и ночью разлучница — смерть?»
Тимофей и Красов вскоре очутились на мосту. За ними, сутулясь между раскиданными вагонами, широко вышагивал Илья Зубцов. Они достигли крайней платформы и разом присели у орудийного щита.
Затаив дыхание, Настя следила за их непонятной работой. Каждая минута ожидания превращалась в вечность. А мужики зачем-то двигали колеса орудия, возились с прицельным приспособлением, тащили от вагонов ящики.
