Савелий Леонов - Молодость
Теперь соперницы шли рядом по узкому тротуару. Тянулись минуты напряженного молчания. Скрипел под ногами снег,
«— Ты слышала, что Кожухов про Степана раззвонил? — опросила Аринка, и Настю поразила глубокая печаль в ее голосе. — Ох, сгореть бы тому Кожухову белым огнем! Все сердце испепелил… Ведь я люблю Степана, только его люблю!
Опять наступило тягостное затишье. Но соперниц больше не было: Настя и Аринка шли, переполненные одним страданием.
— А я не верю, — упрямо тряхнула головой Аринка,
— Почему? — с живостью посмотрела ей в лицо Настя, забыв об опасности. Она цеплялась за каждый намек, чтобы опровергнуть нелепый и страшный слух о гибели любимого.
— Да как же он, расстрелянный-то, на большаке марковцев рубил?
— Степан?
— Да! Я сразу признала его, когда Парамонов рассказывал о своем ранении…
— Какой Парамонов?
— Ну, что стоял возле больницы, с повязкой на лбу. Сын шахтовладельца. «Я веду, — говорит, — взвод марковцев на деревню, а сзади вылетели красные конники! Ко мне скачет, кто бы вы думали? Мой бывший рабочий, с комиссарской звездой на шинели, с черным чубом, обвешанный гранатами… Не выстрели я в коня, который отпрянул в сторону, благословила бы меня сабля на тот свет!»
Аринка взглянула на спутницу, точно спрашивая: разве это мог быть кто-либо иной, кроме Степана? Настя схватила руку девушки:
— Выстрелил в коня?
— Из нагана, — уточнила дочь Бритяка, не совсем понимая, почему Настю заинтересовал конь.
А партизанка вспомнила первую лагерную ночь в лесу, горящие эшелоны на станции и случай у Мягкого колодца с уведенным Гольчиком…
«Жив! Жив! — играло сердце в груди. — Степан жив!»
Они дошли до реки. Аринка повернула назад не прощаясь.
— Что же домой не идешь? — спросила Настя.
— А чего я в Жердевке не видела? — скучным голосом ответила Аринка. — Тут хоть народу много, происшествия разные бывают. На днях ждут самого Деникина — в Орел поедет, к войскам…
«В Орел… Деникин!» — Настя постаралась сделать равнодушное лицо и сказала:
— Пустое все. Откуда тебе известно про генерала? Дочь Бритяка снисходительно усмехнулась:
— От залетки Парамонова.
Глава тридцать шестая
Вместе с Деникиным из Таганрога в Харьков приехали представители военных миссий союзников и журналистов, встревоженные отсутствием победных реляций. Эти назойливые и очень бесцеремонные господа всюду следовали по пятам за генералом. Они считали своим долгом напоминать главнокомандующему вооруженными силами Юга, что время — деньги, что их правительства ждут сообщений о боях на подступах к Москве.
Когда белые армии шли вперед, Деникину льстило окружение иностранцев. Он охотно давал интервью корреспондентам, прославлявшим его в Европе и Америке. Но сейчас красные навязали ему генеральное сражение, вынудив отказаться от прямого движения на столицу. Под Орлом и Кромами гибли лучшие добровольческие части. Днем и ночью в тыл уползали поезда, набитые ранеными… И Деникин стал тяготиться обществом нежелательных свидетелей, чьи телеграммы непрестанно летели через российские рубежи.
Одновременно с фронтовыми неудачами у генерала появилась скверная, изнуряющая хворь — гнойные нарывы под мышкой. Французский хирург де Мюрен, прибывший с госпиталем из Парижа, нашел у Деникина лимфаденит, а народ называл эту болезнь «сучье вымя». Из-за болезни Деникин отказался ехать в Орел и послал вместо себя начальника штаба генерала Романовского.
Чтобы не явиться к войскам с пустыми руками, американский полковник Боуллт предложил захватить с собой вагоны только что прибывших из Нью-Йорка боеприпасов. После падения Орла перекинули опытного разведчика в белый стан, где опасные конкуренты англичане быстро прибирали к рукам кубанский хлеб, кавказскую нефть и другие русские богатства.
Боуллт старался отодвинуть на второй план главу английской военной миссии генерала Хольмана, успевшего подружиться с Деникиным. Он уже состоял в списке почетных казаков станицы Грушевской за активную защиту Дона от красных, выступал с воззваниями против большевиков, афишируя щедрость Америки.
Прицепив, по настоянию Боуллта, к специальному поезду товарный состав с военными грузами, в том числе две платформы с орудиями «Канэ», Романовский и союзники отправились на север. Тяжеловесный состав везли два паровоза. Машинистами работали офицеры, не доверяя железнодорожникам.
В салон-вагоне царило оживление. За столиками, уставленными батареями откупоренных бутылок и недопитых бокалов, сидели, развалясь, американцы и англичане, французы и греки. Сидел хитрый, узкоглазый представитель японских интервентов рядом с посланцем командующего белопольского корпуса генерала Довбор-Мусницкого. Сидели иностранные и белогвардейские журналисты.
Под стук колес захмелевшие гости, не стесняясь, распекали белое командование, которое упустило случай зажать Ударную группу в клещи, когда штаб Южного фронта направлял ее между корниловцами и дроздовцами на Фатеж — Малоархангельск.
— Вы, генерал, проспали удачу, — говорил Боуллт, выбрасывая сквозь длинные зубы сигарный дым в сторону Романовского. — Вы обязаны были тринадцатого октября раздавить Ударную группу на марше, энергично действуя с флангов.
— Тринадцатого октября, господин полковник, корниловцы брали Орел, — нервно вздрагивая бровью и отводя жесткие, прищуренные глаза в пустой угол, оправдывался Романовский.
— Орел! — американец поправил на носу дымчатые очки. — О, я знаю этот город… Разве, генерал, вы брали его?
И ухмыльнулся, довольный. Пояснил:
— Орел взяли мои агенты. Вы, генерал, только ввели туда войска.
— Не совсем так, — попытался было возразить Романовский, но Боуллт нетерпеливо стукнул кулаком по столу.
— Тринадцатого октября следовало уничтожить боевую силу красных! — закричал он, темнея от злости. — Тогда бы наши войска шли с музыкой до Москвы!
— Можно поправить дело, — сказал англичанин Хольман, вытирая платком с морщинистого лица испарину.
— Каким образом? — раздались голоса.
— Выдать солдатам и офицерам побольше виски. В таких обстоятельствах один воюет за трех.
Все засмеялись.
Хольман повернул разговор. Желая отомстить Боуллту, приписавшему заслуги взятия Орла собственным агентам, он рассказал, как во время недавнего наступления красных матросов на Царицын английские летчики бомбили и обстреливали советские войска. Кроме того, совершили два налета на базу республиканских гидропланов у Дубровки.
Делая вид, что рассказ мало интересен, Боуллт поднялся и вышел в тамбур.
Непроглядная ночь царапала по оконному стеклу сухой порошей. Боуллт открыл дверь и сквозь ветер услышал разговор двух солдат из охраны, стоящих на площадке товарного вагона.
— Который уж год в неволе, — доносился угрюмый, рассудительный бас, очевидно, пожилого и сильного человека. — У немцев терпужил до замиренья… Пленных там заместо лошадей в плуги запрягали. Потом домой шел, радовался: ведь ребята, поди, выросли… А тут опять война! До своей деревни не успел дойти — забрали.
— Илья Потапыч! Ничего у красных-то, служить можно? — участливо спросил второй солдат, чиркая спичкой о коробок.
Спичка вспыхнула, осветив молодое, изрытое оспой лицо с самокруткой в зубах и другое — бородатое.
— Служил — ничего. Ты, Жамкин, думаешь, офицеры правду о красных болтают? Наплюй им в глаза! Там, слышь, господ нету, командиры там из народа. А мне уж, значит, не потрафило… При отступлении на Мармыжи белые перехватили. Хотели расстрелять: «Эта, — говорят, — борода небось заражена большевизмом!» Потом угнали к морю…
Спичка погасла, но раскуренная на ветру самокрутка, искрясь, освещала в темноте то грубый рукав солдатской шинели, то шапку.
— У моря бедовали: голоду-холоду хлебнули вдосталь! А тут полковник интендантской службы меня взял к себе — домашнюю работу справлять заместо дворника. Вор первостатейный, полковник-то! Главную долю выгруженного с кораблей обмундирования на рынок спускал, остальное — на фронт. По улицам каждый горожанин стал в английском френче или в американской фуфайке щеголять. Потом интенданта угнали куда-то, а мне вот эту «свечу» в руки, — указал он на винтовку.
Боуллт притаился. Он вспомнил толпы пленных в Новороссийске, оборванных и голодных. Пленные бродили по базару, спали тут же на площади, под надзором стражников. В белогвардейской прессе Боуллт видел среди объявлений о продаже поросят, битой птицы и мануфактуры предложения необычайного товара:
«Военнопленные имеются в большом количестве. Требования адресовать в военный отдел правительства…»
Но Боуллт недоумевал, каким образом этот красный очутился в деникинской армии? Можно ли надеяться на такую охрану?
