Поражение гроссмейстера - Пётр Владимирович Угляренко
Так повторялось несколько раз. Гроссмейстер подходил к её столику, Екатерина Ивановна делала ход, он быстро отвечал, иногда снисходительно улыбался и шёл дальше. А после пятнадцатого хода, когда вдруг вывела своего коня вперёд и объявила первый шах, удивлённо поднял брови, задумавшись, наморщил лоб. Поскрёб пальцами за одним ухом, потом за другим, взъерошил волосы и лишь тогда ответил.
Костя свою партию проиграл первый. Сбросив шахматы в кучу возле пустой доски, перешёл на другой конец стола и стал сбоку, удивляясь: он - шахматист-категорник - проиграл, а тётя Катя держится. Гроссмейстер всё дольше задерживался у крайнего столика. После второго шаха начал анализировать. Мыслью вернулся к первому ходу, который сделала Екатерина Ивановна, рассуждал: ничего особенного, простой русский дебют... А теперь - похоже на шотландскую партию. Разгадывал: примеряется на пешку, чтобы открыть путь для ладьи. Говорил себе: не получится, больше не подставлю короля под шах. После нескольких новых ходов гроссмейстер улыбнулся, посмотрел Екатерине Ивановне в глаза: мол, доигралась. Действительно, после тяжёлого эндшпиля чёрные получили хороший шанс на выигрыш.
Пришла очередь задуматься Екатерине Ивановне. Уже не спешила с ходом. Опускала руку то на одну, то на другую фигуру, примерялась, выжидала. Белое её лицо оросилось мелкими капельками пота. Хотя в вестибюле настежь были открыты все окна и двери - ей всё равно не хватало воздуха. Уже не стояла, как в начале игры, а придвинула стул и села. Съёжилась над столом, опёрла на руки голову. В начале игры внимательно наблюдала за гроссмейстером, видела, как он снисходительно улыбается ей, а потом забыла о нём, ничего не видела вокруг себя. Перед глазами были лишь шахматные фигуры, с её стороны - белые, а с другой - чёрные. И ещё видела костлявые, узловатые руки, которые переставляли пешек с одной клетки на другую. После какого-то хода - их было много, столько, что уже и не могла сосчитать, - Катерине Ивановне показалось, что она проигрывает, уже хотела перевернуть доску, рассыпать фигуры, но её опять что-то сдержало. Рука сама потянулась к коню. Решительно обменяла его за туру.
Все партии закончились, только они продолжали играть. Гроссмейстер устал. Опёрся на спинку кресла, склонил голову над доской так, что волосы ему упали на глаза. Не откинул, смотрел на доску. Костя, сам того не чувствуя, нервно дёргал себя за рубашку, расстегивая и застегивая пуговицы. Он никак не мог прийти в себя от удивления - сестра-хозяйка, одинокая женщина со следами вечной грусти на лице, тётя Катя, как он привык её звать, соревнуется с гроссмейстером. Конечно, гроссмейстер. Но... Костя не заметил, как всё произошло, только вдруг увидел, что королевский фланг чёрных остался открытым, королю негде найти надёжного укрытия... Гроссмейстер вынул из бокового кармана пиджака аккуратно сложенный носовой платок, развернул его, вытер вспотевший лоб, поднялся, сказав тихо:
- Сдаюсь... Проиграл...
Екатерина Ивановна тоже поднялась и, никому не говоря ни слова, даже не посмотрев ни на кого, медленно пошла в закуток под лестницей, в свою комнатку. Закрыла дверь на ключ, а сама упала на кровать. С того времени, как она, стоя у окна, увидела гроссмейстера, сердце ее не переставало биться. За время игры могла хорошо рассмотреть его. Удивительно похож на него, Гришу - первую и последнюю её любовь... Только теперь начала понимать, что её потянуло, что заставило сесть за шахматный столик. Вытащила из-под кровати большой фанерный чемодан с облезлой краской. Выложила на постель бельё, с самого дна взяла толстую книгу с оборванными переплётами и надписью на титульной странице: «Эмануил Ласкер. Учебник шахматной игры». Внизу над маркой издательства, издавшего учебник, виднелась едва заметная надпись химическим карандашом: «Родной, горячо любимой Кате на память об Одесских катакомбах.»
Одесские катакомбы... Уже не могла сдержать воспоминаний, которые вдруг заполонили её, разлились наводнением, вышли из берегов, как река, которая не может вобрать в себя всех потоков и притоков, вливающихся в неё после первого весеннего ливня, когда в горах бурно начинают таять снега. Гриша... Дружили ещё с детства, в одну школу ходили. Потом - катакомбы. Из подземелья выходили на боевые задания: взорвали водокачку, пустили под откос эшелон. Что только не делали немцы, чтобы уничтожить партизан. Травили газом под землёй, перекрывали все выходы. Приходилось прекращать всякие действия и ждать, пока враг успокоится, снимет стражу. И потянулись долгие дни ожидания.
Как-то сидела в полумраке у коптилки, которая тускло мигала, всё вокруг покрывая копотью. Подошел Гриша, спросил: «В шахматы играешь?» Отрицательно качнула головой. «Хочешь, научу?» Спросил и показал на книжку: «Эмануил Ласкер. Великий шахматист. Вот читай.»
Развернула книжку на тех словах, которые тогда показал Гриша и, хотя знала их наизусть, прочла: «Представим себе, что некий маэстро, вооружённый знанием своего дела, хочет научить играть в шахматы юношу и привести его в класс. Сколько времени на это нужно? Я предлагаю такой расчёт: правила игры с упражнениями - 5 часов; элементарные эндшпили - 5; несколько дебютов - 10; комбинация - 20; позиция - 40; практическая игра с анализом - 120 часов... Таким образом, затратив 200 часов, юноша, даже если он не имеет шахматного таланта, должен сделать такие успехи, что займёт место среди тысячи...»
Согласилась учиться. Хоть этим, думала, можно будет коротать время. Гриша вытесал фигуры. Одни оставил желтыми - по цвету песчаного камня, другие покрасил сажей, которой было в подземелье больше, чем достаточно. Вдали от тайника в маленьком боковом туннеле горой поднималась куча камней. Там себе облюбовали место. По несколько раз разбирали каждую задачу, каждую партию, приведённую в учебнике. Стейниц, Чигорин, Капабланка, Нимцович, Шпильман... По нескольким фигурам, расставленным на доске, могла сказать: гамбит Стейница, защита Нимцовича... Рассказывал Гриша и о Ботвиннике. Но о нём в учебнике ещё ничего не было. Издали его раньше, чем Ботвинник завоевал славу. А может, по нему тоже учился?
Наступало 1 мая 1943 года. Думали - как хорошо было бы в этот день дать знак людям, показать, что партизаны живы, никакой силой их не сломить. Осторожно провели разведку. Хотя прошло больше трёх месяцев, как не обнаруживали жизни, над каждым выходом из подземелья стоял часовой с пулемётом. Никакой силой не прорваться. Были заживо замурованы и ничем не могли себе помочь. Может быть, так бы и не вышли оттуда, да помог случай. Опять сидели с Гришей на куче камней, где имели свой столик. Вдруг услышали, как где-то
