Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
— Аймисей, а ты помнишь, какого цвета были у меня глаза?
— Зачем ты опять об этом? Ведь столько времени прошло.
— Я хочу вспомнить, какого цвета были у меня глаза, — упрямо повторил Ахмади. — Или ты забыла?
— Милый, разве я могла забыть? Знаешь, когда я по-настоящему увидела их в первый раз? Там, в пещере, когда ты откинул овчинную шубу и показал мне крылья из бумаги. Глаза у тебя были большие-большие, цвета печени только что освежеванного барашка. И они улыбались раньше, чем улыбнутся губы…
— Спасибо! — глухо сказал Ахмади. И отвернулся. Может быть, он хотел скрыть от жены невольные слезы. Может быть, судорогу, неожиданно исказившую его лицо. А может, там, вдали, на извилистой черной тропинке, хотел увидеть мальчика на ослике во главе целого ослиного каравана…
…В то утро отец положил на спины девяти осликов плетеные корзины, а на десятого посадил сына.
— Езжай в Манзикули, за абрикосами. Надо вовремя собрать… Иначе весь труд садовода пойдет насмарку.
Едет Ахмади верхом и громко распевает песни. Едет навстречу солнцу. Шуршат камешки под копытцами ослов. И вдруг один камень срывается и летит в пропасть. «Пожалуй, так недолго потерять и осла», — думает мальчик и, оглянувшись, начинает считать: один ослик, два ослика, три ослика. Словом, насчитал девять. «А где же десятый? — пугается Ахмади. — Неужели потерял?» «Потерял!» — тут же подтверждает эхо. Он снова считает, загибая пальцы: «Один ослик, два ослика, три ослика… девять!» От страха и от усердия пот выступает у него на лбу. «Неужели недоглядел? Что скажет отец? Что скажут там, в Манзикули? Ну и ротозей же ты, Ахмади! Тебе нельзя доверить даже ослов». Он слезает со своего ослика и снова начинает счет: «Один ослик, два ослика, три ослика… десять осликов. Ура, все на месте!» Успокоенный, мальчик садится на осла и едет дальше. И снова утреннее солнце ласкает его. И снова песня так и рвется из горла. А ветер подхватывает ее своими крыльями и разносит далеко-далеко. И вот уже кажется, что поет целый хор и Ахмади в нем — запевала.
«Пожалуй, надо опять посчитать, — через некоторое время решает Ахмади и, обернувшись, загибает пальцы: — Один, два, три… Вабабай, опять только девять ослов!» Мальчик сползает со спины осла и снова начинает счет: «Раз, два, три… десять. Вах! Откуда же он взялся?!»
Ахмади взбирается на спину ослика и опять считает — опять получается девять! Снова слезает — десять. Снова садится на осла — девять. Ахмади чуть не плачет — ему кажется, кто-то, прячась за этими скалами, просто издевается над ним.
Когда старший брат, посланный ему навстречу, показался на дороге, Ахмади бросился к нему с криком:
— Алибулат, я, кажется, потерял осла. Он, наверное, свалился в пропасть.
Брат пересчитал ослов. Все десять были налицо.
— И у меня так получается, когда я схожу с осла, — смущенно признался Ахмади. — А как только сяду, снова девять.
— Ха-ха-ха! — расхохотался брат. — Так ты же не считаешь того осла, на котором сидишь».
Конечно, брат не сделал из этой истории тайны: в ауле еще долго смеялись над незадачливым счетоводом, и пристыженному Ахмади ничего не оставалось, как молча сносить свой позор. С тех пор в ауле Струна даже родилась новая поговорка: «Ты считаешь, как тот Ахмади, что пересчитывал осликов на горной тропинке».
…Обычно это воспоминание забавляло Ахмади. И потому, видя, что он загрустил, Аймисей решила напомнить ему о случае с осликами. Но сегодня даже это не развлекло его.
«Эх ты, самозваный Икар, — с горькой усмешкой обращался к себе Ахмади, — тебе не только не дано управлять самолетом — ты даже не сможешь сосчитать осликов на горной тропинке, как и увидеть этой тропинки…»
В горах, прилегающих к аулу Струна, после войны появилась странная тропинка. Вообще-то она испокон веков извивалась вокруг утесов и скал, то взмывая вверх, то круто падая вниз. Берущая начало у подножия гор с берега реки, она поднималась в облака. Она соединяла два аула — Струну и Загадку. С детства это была любимая тропинка Ахмади. Когда он вернулся с фронта, его первым делом потянуло сюда. Но разве можно отпустить в горы совершенно слепого человека! Как только кто-нибудь из аульчан видел, что Ахмади направляется к своей тропинке, он сейчас же посылал вдогонку сына или внука. Но Ахмади терпеть не мог, чтобы его сопровождали.
И тогда аульчане вдоль всей тропинки, от подножия до самой вершины, вбили колья и соединили их проволокой. Теперь Ахмади, держась рукой за проволоку, мог без опаски ходить по тропинке. Но она, казалось, потеряла свою свободу и стала напоминать каторжанина, закованного в цепи. Она словно бы жаловалась путникам: «Посмотрите, что сделали со мной!»
Первое время эта изуродованная тропинка мозолила людям глаза, но потом к ней привыкли и уже не замечали ни кольев, ни проволоки. Разве к лицу оплакивать потерянный кнут, если давно утратил коня?
А дорожку эту так и называли теперь — «тропинка Ахмади».
…Его воспоминания прервал гул самолета. Теперь он уже летел обратно — из аула в город. И Ахмади про себя отметил это. Давно уже миновало то время, когда в горах на самолет смотрели словно на чудо заморское. Теперь птицы с негнущимися крыльями из стали и алюминия, как и орлы, стали постоянной принадлежностью неба над горами… А когда-то, когда-то…
Разве можно забыть тот день, когда за аулом приземлился первый самолет, да еще с самим Байдуковым на борту…
Чкалов, Байдуков, Беляков — отважные летчики, покорители Арктики! Не их ли портреты висели над узкой мальчишеской койкой Ахмади…
И вдруг Байдукова аульчане избирают депутатом в Верховный Совет. И он, герой, летчик, в сознании Ахмади такой же легендарный, как Икар, прилетает к ним в Хунзахский район на встречу со своими избирателями. Неужели Ахмади увидит самого Байдукова, живого, а не на фотографии в газете?
Аулу Струна посчастливилось: площадку для приземления самолета выбрали именно на его территории. Загодя ее выровняли, утрамбовали, очистили от камней. С
