Владимир Зима - В пургу и после (сборник)

Мне говорили, что ночью комары не засыпают, а умирают, но в это плохо верится — не могут же в самом-то деле новорожденные кусаться так больно!..

Молчат тракторы и вездеходы, спят зачехленные самолеты.

По московскому времени сейчас половина девятого. Неторопливо встаю, ставлю на плиту чайник, умываюсь. Шаги гулко разносятся по пустому дому. Неделю назад здесь было шумно — хозяина дома, колхозного механика Ивана Алексеевича, провожали в отпуск на материк.

Сажусь пить чай, заодно просматриваю исписанные блокноты.

Тишина убаюкивает. Появляется желание говорить вслух с самим собой.

Я смотрю в окно и вдруг замечаю, как из маленького домика напротив выбегает на улицу женщина, воздевая к небу голые руки. Следом за ней выбегает мужчина, держа за спиной огромный кухонный нож. Женщина пробегает десятка два метров и останавливается. Замирает и мужчина.

Они долго смотрят вдаль, где висит над самым горизонтом сонное летнее солнце. Потом, будто стряхнув с себя оцепенение, мужчина грозит женщине и уходит в дом. Женщина крадется за ним, подходит к дому, осторожно заглядывает в окно, затем бежит к двери и изо всех сил колотит в нее кулаками, крича при этом так, что просыпаются собаки на краю поселка:

— Открой, изверг, слышишь?!

Она входит в дом, и все снова засыпает. Умолкают и псы, лениво выполнившие свой собачий долг.

Я продолжаю смотреть в окно и вскоре вижу, как из того же дома выскакивает мужчина, на этот раз с карабином в руках.

Он отбегает от двери на несколько шагов, прикладывает дуло карабина к виску и как будто ожидает чего-то… К нему бежит женщина, без борьбы отбирает оружие и выстреливает в воздух, после чего обнимает мужчину, целует его, и они идут в дом. Карабин волочится за ними по земле.

Полаяв несколько минут, засыпают собаки, разбуженные выстрелом. Фактория снова затихает. Красное распухшее солнце медленно поднимается над тундрой.

Через полчаса захрипит репродуктор, на всю факторию загремят нелепые здесь джазовые аккорды.

А к концу дня прилетит самолет, привезет газеты, сразу за всю прошедшую неделю.

Аэропорт Хатанга.

В самом конце рулежечной дорожки стоит с прогретыми моторами самолет «Ли-2». Добрый полярный работяга, у которого оранжевая краска на хвосте давно уже облупилась от старости и от промозглых арктических ветров.

По полу салона от хвоста до пилотской кабины тянется вытертая ковровая дорожка, на которую навалены картонные ящики с мороженой рыбой. Оставлен лишь узкий проход, по которому экипаж, топая подковами меховых сапог, проходит в кабину.

Все летчики — москвичи. Они прилетают на Север, чтобы отработать положенные сто часов санитарной нормы и снова очутиться в Москве. Когда случается пурга, эти парни громче всех проклинают нелетную погоду, потому что она задерживает возвращение домой. Послушать их — главное, побыстрее налетать саннорму… И не важно, куда летать, что возить!.. Хорошо, если попадается какая-нибудь радиоактивная штуковина геологов или физиков — с таким грузом час за два считается, хотя опасности не больше, чем в рентгенкабинете.

Экипаж занимает свои места, мне ставят ящик рядом с радистом, бегло объясняя, к чему можно прикасаться, а к чему лучше не лезть. Кручу во все стороны головой, осматриваюсь — интересно!.. Бортмеханик еще на земле, дотошным взглядом проверяет, сняты ли флажки с триммеров и как ходят элероны, и подозрительно косится на хвостовой костыль. За почтенный возраст и добродушный нрав бортмеханика называют «прадедушкой русской авиации» или «Крякутным». На шутки он давно уже не обижается и потому часто попадает впросак. Вот и сейчас, заметив, что Крякутный стоит в зоне действия двигателей, второй пилот озорно подмигивает остальным летчикам и резко добавляет газ. С Крякутного вихрем срывает форменную фуражку, и под общий смех экипажа, приникшего к иллюминаторам, прадедушка русской авиации гоняется по заснеженному полю за вертким синим блином.

— Физкультпауза… — улыбается тридцатилетний первый пилот.

— Сам же потом благодарить будет, — добавляет штурман.

Каждый год врачи все строже присматриваются к бортмеханику, и Крякутному приходится идти на разные уловки, чтобы не быть списанным по здоровью. Перед ежегодной медкомиссией он регулярно уходит в отпуск, в санатории набирается сил, даже курить бросает. И — проходит комиссию!..

Крякутный забирается в самолет, захлопывает дверцу. Потирая красные уши, он протискивается к командиру и говорит:

— Вроде в порядке…

Штурман читает молитву — каждый член экипажа проверяет готовность к полету, — и через минуту «Ли-2» выруливает на полосу, резво разбегается и взлетает. Крякутный, отпросившись у командира, немедленно заваливается спать на маленьком жестком диванчике под вешалкой. На время сна Крякутный укрывается шубами экипажа, все привыкли к этому и лишь стараются не оставлять в карманах сигареты, чтобы бортмеханик не изломал их.

Курс — Дудинка… Для экипажа это обычный рейс. Знакомая трасса, и метеообстановка — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! — вроде нормальная…

Радист работает с промежуточным аэропортом, Волочанкой, — принимает свежую погоду. Второй пилот по внутреннему переговорному устройству рассказывает анекдот, за полчаса до вылета слышанный в комнате отдыха экипажей. Штурман молча курит.

Отсмеявшись над следующим анекдотом, командир просит радиста разбудить Крякутного — барахлит правый движок. На малом форсаже при взлете еще тянул как положено, а в крейсерском режиме не хочет…

Радист, потягиваясь, встает со своего места и направляется к вешалке. Крякутный спит, выставив из-под шубы красный, в точечках, нос, похожий на переспелую клубнику «виктория».

— Помню, я тогда с Кречетовым летал, — начинает второй пилот. — Забрасывали уголь на Эс-Пэ, на льдину, значит, — для меня поясняет второй пилот. — И напросился с нами журналист один, из Таймырского радио…

— Ну, где там Крякутный?! — обрывает болтовню командир.

— Дядя Саша! Проснись!.. — трясет Крякутного радист, и бортмеханик поспешно сбрасывает с себя гору шуб.

— Что такое? — встревожено спрашивает он и замирает, прислушиваясь к гулу двигателей.

Правый дает сбои, это уже заметно даже мне, пассажиру.

Неожиданно мотор глохнет, самолет начинает плавно крениться на правое крыло и постепенно разворачиваться вправо.

— Где вы там? — кричит из своего кресла командир. — Что с движком?

— Чо, чо… — беззлобно огрызается Крякутный и смотрит в иллюминатор беспомощными сонными глазами.

Ветром по крылу размывает блестящую полосу бензина, за самолетом тянется прозрачный шлейф.

Крякутный встает, идет к командиру и некоторое время в молчании изучает показания приборов. Потом он переводит взгляд на второго пилота и за него, в иллюминатор, где виднеется близкая земля.

— Падаем, что ли? — громко спрашивает Крякутный, и в голосе его слышится скорее любопытство, чем страх.

— Планируем, как камень! — зло выкрикивает второй пилот.

Двумя руками он вцепился в штурвал и держит машину на курсе. Его спина напряжена, будто он держит портик Эрмитажа.

— Уже четыреста метров потеряли! Колдуй быстрее, старая перечница!.. — не поворачивая головы, кричит второй пилот.

Крякутный еще несколько секунд о чем-то думает, затем с несвойственной ему быстротой устремляется в коридорчик, расшвыривает шубы, открывает узкую дверцу, за которой масляно поблескивают механизмы, извернувшись, достает из ящичка отвертку и лезет в отсек.

Время летит, самолет падает.

Странно, однако страха, мне кажется, никто не испытывает. Вероятно, пилоты рассчитывают в случае крайней необходимости посадить борт прямо на тундру?..

Потеряли еще шестьсот метров. Под крылом — тундра. Ровная, гладкая, будто идеальный аэродром…

Но чем ниже спускаемся, тем заметнее становятся кочки, купы кустарников, карликовые деревья, ручьи, изрезавшие тундру вдоль и поперек… Садиться негде.

Еще сто метров… Уже можно различить мелкие заструги на речках, сугробы, взгорки, полузаметенные снегом верхушки лиственниц.

Высота — семьсот. Левый двигатель работает на форсаже и с заметной натугой едва удерживает в воздухе загруженный самолет.

Штурман ищет на карте посадочные площадки МВЛ — местных воздушных линий.

Радист уже передал на землю сообщение об аварийной обстановке на борту и теперь записывает бисерным почерком на четвертушках бумаги сводки погоды ближайших портов.

«Ли-2» сядет где угодно, было бы триста метров впереди по курсу да ветерок в нос…» — вспоминаются слова второго пилота.

С земли передают, что площадки МВЛ заметены снегом, и пока их расчистят… Предлагают возвращаться в Хатангу.