Владимир Зима - В пургу и после (сборник)
— Лисиц разводите?
— И лисиц, и песцов, и соболей… — все так же тихо ответила Маша. — Чаю попьете?
— Пожалуй, попью.
— А может, пельменей сварить? У меня готовые есть.
— Можно и пельменей, — ответил Бурков. — Можно и до пельменей чего-нибудь…
— С этим у нас строго — сухой закон, — виновато улыбнувшись, сказала Маша. — Но я могу к Верке сбегать, к продавщице… Это рядом, через дорогу… Мне она отпустит. А всем остальным только по воскресеньям.
Маша накинула на плечи полушубок и вышла из избы. Бурков задумчиво поглядел ей вслед, похлопал себя по карманам в поисках папирос, вспомнил, что оставил их на столе, но выходить из нагревшейся избы было лень, и он остался безучастно сидеть возле печки, подставляя ладони отблескам горячего пламени.
Вместе с бутылкой спирта Маша принесла кулек шоколадных конфет.
— Вы сами пейте, а я лучше конфету погрызу, — смущаясь, сказала она. — Вы не думайте, я не притворяюсь, у нас на фактории все знают, что я не пью…
— Я тоже не буду, — сказал Бурков. — Хотел так только, для компании… Тогда, может, музыку включим?
— Приемник я на ферме забыла, — сожалеюще вспомнила Маша. — Пельмени поставлю и сбегаю, здесь рядом… У нас здесь все рядом, все под боком, ходить только некуда. Ферма и дом, дом и ферма… Вы не думайте, я не жалуюсь, но правда скучно.
Бурков вздохнул и ничего не ответил. За годы странствий случалось ему попадать в разные медвежьи углы, но на этой фактории уже в первый вечер он затосковал и теперь знал, что тоска эта уже не отпустит и будет глодать его до тех пор, пока он не вырвется отсюда.
— Пойду я, пожалуй, — поднимаясь, сказал Бурков. — Изба-то у меня выстудилась, ночью околею…
Маша с тоской поглядела ему вслед и уселась на его место у печки. В трубе завывал ветер, с потолка на раскаленную плиту каплями стекал растаявший снег, и капли шипели, быстро испаряясь. Маша поглядела на дверь, плотно прикрытую Бурковым, и громко заплакала, кусая уголок пухового платка.
Бурков вскоре не выдержал и постучал кулаком в перегородку.
— Маша! Ты что это?
— Ничего, — сквозь всхлипывания ответила Маша и залилась слезами.
Вскоре Бурков вновь появился на пороге.
— Может, я тебя обидел чем? — встревожено спросил он, подходя к Маше и нерешительно останавливаясь. — Прости… Ты чего?..
— Я домой хочу, — плаксиво сказала Маша. — В Колпино…
Бурков недоуменно развел руками, сморщился, как от зубной боли, и неловко проговорил:
— Ну и поезжай! Почему же не едешь? После техникума надо два года отработать? Кто тебя здесь держит?..
— Поротов, — снова всхлипнула Маша. — Председатель… Не отпускает…
— Права он такого не имеет! — возмутился Бурков. — Почему не отпускает?
— Денег не дает… Я первый год песцам прививку делала, а они сдохли, вот Поротов почти все деньги за тех песцов вычитает…
— А как же ты кормишься? — удивился Бурков.
— Продукты колхоз дает…
Бурков обескуражено поглядел на плачущую Машу и спросил:
— Долг-то велик остался?
— Четыреста рублей, — сказала Маша и подняла голову. В глазах ее блестели мелкие слезинки.
— А на дорогу тебе сколько надо?
— Сто двадцать до Ленинграда и еще потом на поезд.
— Ладно, не плачь!
Бурков ласково потрепал ее по плечу и вышел. Вернувшись, он сунул в руку Маше скомканные деньги, сказал, глядя в угол:
— Здесь пятьсот семьдесят. Тридцать я себе на жратву оставил.
Потом он длинно выругался, вспоминая Христа, и бога, и колокольню-мать… Маша глядела на него испуганными глазами и молчала.
— А теперь давай на стол пельмени, — приказал Бурков и зубами сорвал синюю фольгу, закрывавшую горлышко бутылки.
— Слушай, а почему ты аккордеон не загнала? — весело спросил он, разливая спирт в два стакана.
— Так он же казенный, из клуба! — все еще не веря в случившееся, отозвалась Маша.
— Играешь?
— Нет, — с сожалением сказала она. — Пробовала научиться, да не получилось.
— А я научусь, — твердо сказал Бурков. — Я — упрямый!..
Он поднял свой стакан, поглядел спирт на свет, затем неуверенно поднес стакан к губам и одним глотком выпил. Маша подала ковшик с ледяной водой и жалостливо посмотрела на скривившегося Буркова.
Послышался короткий стук, и в комнату ввалилась до глаз обмотанная заиндевелым пуховым платком шумная женщина. У порога быстро обмела снег с валенок, сняла платок, полушубок и живо подсела к столу, приговаривая:
— Хлеб да соль!.. Эк я угодила, прямо на пельмени!.. Машка, знакомь с кавалером, а то сама познакомлюсь, тогда — берегись!..
— Иваном его кличут, — поникшим голосом сказала Маша.
— А меня — Верой. Давай, Иван, наливай!.. За знакомство!
Бурков улыбнулся. Спирт зашумел в голове, разливаясь по телу горячим блаженством, захотелось веселиться.
— Ой, батюшки! — встрепенулась Вера. — Да я же чего пришла-то? Я же тебе забыла ветчины дать, а ты и не вспомнила!..
Весело поглядывая на притихшую Машу, Вера встала из-за стола, проворно вытащила из кармана полушубка сверток с ветчиной и сунула в руку хозяйке дома.
— Давай нарезай!..
Бурков, прищурясь, закурил, оглядывая новую знакомую. С приходом Веры в избе стало теснее, но эта теснота будто бы сближала, и даже лампа вроде бы засветилась ярче.
— Давно ли с материка? — спросила она, поворачиваясь к Буркову. — Что там слышно новенького?
— Да чего там, все по-старому… Лучше бы вы мне рассказали, как здесь живется…
— Не успел приехать, уже не понравилось? — испытующе глядя на Буркова, спросила Вера. — Какие вы мужики все хлипкие, к жизни не приспособленные. Чуть что не так — сразу ноги в руки… Сколько вас здесь перебывало… А мы вот живем, хлеб жуем и не жалуемся, правда, Машка? Ну, ты у нас — особь статья…
Вера схватила бутылку, налила спирт в два стакана. Машу она обошла вниманием.
— Давай, Иван!..
Потом Вера набросилась на пельмени, ела да похваливала. Когда все было выпито и съедено, Вера живо оделась.
— Иван, поди, чего скажу, — позвала она от порога. Бурков поглядел на Машу и нерешительно поднялся, держась руками за стол. Ноги шли с трудом, и, подойдя к двери, Бурков оперся о косяк, приготовившись слушать болтовню Веры, но она жарко зашептала ему на ухо:
— Слушай, Иван, у меня дома еще спиртяшка есть, пойдешь? И музыку заведем, а то у меня здесь от скуки уши опухли…
Бурков, чувствуя, что у него нет сил повернуться и поглядеть на Машу, толкнул дверь и вместе с Верой, успевшей подхватить его под руку, очутился на улице.
* * *Бульдозер он таки запустил, но случилось это лишь через неделю. Потом в промерзшем сарае ровно застучал дизель-генератор, и факторию осветил временами мерцающий, но все-таки свет.
Весной Бурков поехал на тракторе в райцентр. За мощным «С-80» тащились крепкие сани, сваренные из двухдюймовых труб, а в кабине рядом с Бурковым сидела располневшая Верка и все пыталась положить голову на плечо Буркову, но от немилосердной тряски голова сваливалась. Верка ехала за продуктами на рыбкооповский склад, и пока она выписывала в рыбкоопе счета и накладные, Бурков завернул на почту, чтобы сдать мешок с фактории и получить письма и посылки, адресованные в колхоз.
— Вы из Крестов? — спросила его почтальонша. — Не знаете, есть у вас там механик по имени Иван?
— Я механик и вроде как Иван, — растерявшись, ответил Бурков.
— Посылка пришла с таким вот глупым адресом — фактория Кресты, механику Ивану…
И почтальонша вручила Буркову надорванный бумажный пакет, в котором лежал «Самоучитель игры на аккордеоне». Фыркнув, Иван лениво сгреб пакет, закинул мешок с почтой за спину и вышел на улицу. Потом он заехал на территорию рыбкооповского склада и добрых два часа укладывал на сани мешки и ящики.
Верка за это время успела сходить в больницу, показаться врачам. Вернулась озабоченная, сказала Буркову:
— Наверно, придется в больницу ложиться…
— Нужно, значит, ляжешь, — угрюмо буркнул Бурков.
— А ты за это время на материк сбежишь? — заглядывая ему в глаза, спросила Верка.
— Не, — ответил Бурков. — Я лучше за это время на аккордеоне выучусь.
Он уселся за рычаги и вывел трактор со склада. Всю дорогу до фактории он молча улыбался, вспоминая первый день в Крестах, заплаканную соседку и безвозвратно ушедшую куда-то тоску.
От первого лица
ЭКЗОТИКАСтоит ночь полярного дня. Фактория спит, задернув окна низеньких домиков одеялами. В ярком свете незаходящего солнца тишина кажется неправдоподобной. Спят даже неумолимые комары.
Мне говорили, что ночью комары не засыпают, а умирают, но в это плохо верится — не могут же в самом-то деле новорожденные кусаться так больно!..
