Александр Котов - БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ
Юный Волянский только что прочел стихи, посвященные прелестной юбилярше. Потом весь вечер танцевал с ней. Сверстникам давно известно: они влюблены друг в друга. Разгоряченная танцами Варвара выбегает в садик, за ней Волянский. И мгновенно оба умолкают, - под огромным дубом на скамейке Саша разбирает шахматную партию. На улице уже темно, но нужен ли свет неистовому Саше, чтобы рассмотреть шахматные фигурки! Он ведь привык все партии разбирать в уме.
…Через несколько лет в училище правоведения в Петербурге золотая молодежь увлекается больше светскими развлечениями, чем науками. В этом училище богатых заведена негласная традиция: каждый студент «обязан» иметь собственный выезд лошадей и содержать хористку оперетты. Саша редко участвует в пиршествах коллег, он тратит свободное время и деньги, высылаемые бабушкой, на шахматные книги и на партии по переписке. И все-таки внук купчихи Прохоровой, стройный блондин с близорукими голубыми глазами, привлекает внимание охотниц до легкого успеха.
Одна из них - черноволосая предприимчивая Ника - ценой усилий добилась того, что Алехин назначил ей свидание у служебного выхода из театра. Волянский одолжил другу на вечер свой выезд. Но тщетно ждала взбешенная Ника поклонника, выдерживая хитрые взгляды насмешниц-подруг. Пока пара гнедых коней ожидала седока у дома, где жил Алехин, сам Александр забыл про весь мир, сидя за шахматной доской и забравшись в увлекательные дебри защиты двух коней…
- Да, хорошее было время! - воскликнул Волянский, повернув выключатель и осветив купе мягким электрическим светом. - И как-то сразу в один миг разлетелся наш уют, налетевшая жизненная буря разбросала нас самих, как опавшие осенние листья.
…Петербург четырнадцатого года. Всеобщее торжество русских шахматистов - двадцатидвухлетний Александр Алехин стал гроссмейстером, заняв третье место в сильнейшем международном турнире. Но недолгим было это торжество: через несколько месяцев гремят первые залпы войны. Добровольцами идут на фронт Александр и Волянский. Георгиевский крест получил Алехин за спасение из-под огня раненого офицера, но приколоть орден пришлось только на больничной койке - сам герой тяжело контужен. И вот Алехин в госпитале в Тарнополе, его посещает Волянский. Исхудавший, почерневший Саша страдает от контузии и, может быть, еще больше от того, что не с кем сыграть в шахматы. Тут же у кровати организуется партия с Фельдом, довольно приличным шахматистом, случайно оказавшимся в госпитале. Алехин играет вслепую эту партию и выигрывает с помощью блестящей жертвы ферзя. Вскоре эта комбинация обходит все шахматные журналы мира…
- А дальше? Дальше ты уже не помнишь, Валя, - продолжал вспоминать Алехин. - Точнее, не можешь помнить, тебя в то время в России не было. Самое тяжелое время только начиналось. Бурлящий водоворот семнадцатого года. Перепуганные дворяне, купцы бегут за границу. Куда? Единственный выход через Одессу. Я тоже вместе со всеми. Паника в Одесском порту, давка, крики остервеневших людей. Бегут из горящего дома, спасают шкуру. И подумал я тогда на самом краю русской земли: куда бежим, что ждет нас впереди? Ничего, пустота. Хотя сзади горящий дом, но ведь это все-таки дом! Твой дом, родные стены. Ты можешь погибнуть под горящими обломками, но и на чужбине не безопасно. В общем… я остался. Строго говоря, большевики не такие уже плохие люди. Только мы для них чужие, а может быть, даже враги. Впрочем, впоследствии я не чувствовал никакой вражды. Мне стали поручать серьезные задания: я работал в Уголовном розыске, был переводчиком в Коминтерне. Но… разруха, голод, думы о матче с Капабланкой… В общем… я здесь.
- А помнишь карикатуры в гимназии, - напомнил Волянский. - Алехин гонится за убегающей шахматной короной, потом он же - король с заветным убором на голове.
- Думаю, что этот убор так и останется на моей голове только в детских карикатурах. Я тебе говорил о новых условиях Капабланки?
- Да, условия нелегкие!
- Вот именно - нелегкие! Честно говоря, я лично не вижу для себя пока никаких возможностей собрать такую уйму денег, - признался расстроенный Алехин. - И нет у меня никаких надежд на матч, на шахматную корону. Нет, Валя, верь мне - нет!
4Порывистый леденящий ветер пронизывал одежду и, забираясь под пальто, пиджак, белье, вызывал отвратительную дрожь. Ноги утопали в сугробах, холодные хлопья снега попадали в ботинки и, растаяв, стекали вниз щекочущими струйками. Обледенелые концы брюк болтались на ходу и сквозь тонкие носки хлестко ударяли по ногам. Больше всего беспокойств доставляла шляпа - при каждом порыве ветра Эммануил Лаокер испуганно хватался за нее руками. Что сказать, неважная экипировка для покорителя ледяных пространств!
Правда, и остальные спутники одеты не лучше. Особенно этот беспокойный биржевик: демисезонное пальтишко треплется на его длинной, нелепой фигуре, легкие туфли скользят на льду, на голове какой-то чулок: настоящий Пат! Зато маленький толстячок вполне может сойти за Паташона. Бодрится - пошел совсем без головного убора! «Я так привык», - говорит. Лишь один ведущий в порядке. Чему удивляться - финн, свыкся с непогодой, шагает по льду так же спокойно, как по паркету!
Иней оседал на усах, превратив их в сосульку. Вот уж никогда не думал, что из-за усов придется претерпеть столько неудобств! И с носом одни заботы - время от времени Ласкер косил на него глазом. Сперва он видел что-то красное, затем это пятно приобрело сине-фиолетовый оттенок. В испуге забывал он тогда про шляпу и обеими руками принимался неистово растирать уязвимое место. Отморозишь, хорош появишься в Гамбурге! Экс-чемпион мира, доктор философии - без носа!
«И зачем тебе эти муки?! Те хоть вынуждены - жизнь заставила. Биржевик спешит на свадьбу сына - тут откладывать нельзя; толстяк имеет важное поручение фирмы. А ты куда тащишься на старости лет?! Пятьдесят шесть уже, а бежишь на турнир, как мальчишка. Не наигрался. Ну, опоздаешь, не попадешь в Нью-Йорк, ну и что? Одним турниром меньше, мало ты их сыграл!»
Поругивая сам себя в этой тяжелой ситуации, Ласкер автоматически продолжал шагать, стараясь попадать ногой в галошах в отпечатки, оставленные на снегу впереди идущими. Просто ли поспеть за этим длинным?
«Сам виноват - попал в такое положение, - продолжал на ходу ругать себя Ласкер. - В Россию поехал, правильно - давно хотел посмотреть, что там делается при новой власти. Москва, Ленинград - все это хорошо, но зачем Хельсинки? Ведь тебе нужно в Нью-Йорк ехать, турнир на носу. Разве тут до лекций? Нет тебе, поехал. Марта не зря предупреждала: не езди, ей чутье подсказывало.
Вернешься из Нью-Йорка, тогда, пожалуйста! Но ведь ты настойчив, недаром она говорит, что нелегкий ты человек. Всегда поставишь на своем! Взял бумажку, все рассчитал - профессор математики! Сколько ехать из Ленинграда до Хельсинки, сколько плыть из Финляндии до Гамбурга. Все получалось - успевал. А тут бац - мороз! Лед сковал пароход, и стоит он среди льдов, как слабая женщина, затертая в толпе великанов».
Вспомнив о покинутом пароходе, Ласкер на ходу оглянулся.
Красивое белое сооружение, призванное перевозить людей по морским просторам, теперь казалось жалким, затерянным в бесконечной снежной глади. Издалека люди, оставшиеся на борту, выглядели маленькими черными букашками. Им там все-таки тепло, в каютах уютно. А здесь… «Может, стоило остаться, - начал сомневаться Ласкер. - Но тогда наверняка опоздал бы и не попал в Нью-Йорк. «Кливленд» уходит двадцать восьмого, а когда еще выручат эту жалкую посудину изо льдов?»
Дурацкое положение: кругом лед, снег; ни туда, ни сюда! Капитан только руками разводил: «Ничего не могу поделать. Знаю, что нужно плыть в Нью-Йорк, знаю, что деловое свидание. Ждите ледокола, когда придет, не знаю. Ничего не могу поделать». Утром биржевик высказал идею: идти к берегу пешком по льду, багаж доставят в Гамбург позже. Капитан протестовал - не могу взять на себя ответственность. Принесли карту, стали изучать. Семь километров до железнодорожной станции. Спорили, биржевик горячился: дойдем, лед достаточно прочен, пароход не может пробить. Под конец капитан согласился, дал в проводники матроса. Как полярную экспедицию, провожали пассажиры трех смельчаков. Забавная тройка: два низеньких, толстых, один длинный, как жердь!
С парохода дорога казались легкой - виден был даже берег, на самом деле идти было непросто. Снег, ветер. Бодро начав путь, тройка с каждой минутой все медленнее тащилась за проводником. Ласкер по давно укоренившейся привычке философски относился к невзгодам. «В жизни все надо испытать, - уговаривал он сам себя. - Когда еще придется пережить такое! Зато попаду вовремя в Гамбург, поеду в Нью-Йорк. Какой турнир организовали американцы, блестящий состав! Раскошелились, двадцать лет ничего подобного не было в Америке. А все-таки, зачем я туда еду? Не сидится на месте! За славой. Поздно уже думать о честолюбии, о победах! Все позади. Да разве дело в славе, разве победы нужны? Знали бы эти брюзжащие газетные писаки, как хочется пожить в атмосфере большого шахматного сражения, испытать еще раз азарт битвы! Видно, до последней минуты, Эммануил, из тебя не выветрится боец. Говорил Марте: «Умру, как балерина, - на сцене».
