Ефим Пермитин - Три поколения
— …бумагой и останется, — закончил фразу за него Леонтьев. — Народ у вас отличный. И колхоз свой, видать, горячо тут любят. А это самое главное. С таким народом и горы понизить можно…
— Народ-то, буду прямо говорить, хороший, но очень меня волнует ваша точка зрения на пересмотр посевных планов по нашему колхозу. Прежние руководители боялись и заикнуться об этом в крае. Говоришь с ними — соглашаются, поддакивают, а как до дела — в кусты. Хребтюк, видно, жидковат, смелости маловато, что ли, Василий Николаевич? — не сводя глаз с Леонтьева, наседал на него Боголепов. Чувствовалось, что вопрос этот не дает ему покоя.
Андрею очень понравилась чуждая политиканства прямота Боголепова. Он вместе с ним волновался: «А какую позицию займет Леонтьев?»
Секретарь райкома отлично понимал волнение Боголепова и главного агронома и продолжал все так же улыбаться, точно испытывал их терпение.
— Я слышал, Константин Садокович, что вы о машинах сильно тоскуете? — вдруг спросил он Боголепова.
— Тоскую! Даже очень. Да и как не тосковать о машинах человеку, который понюхал масляного, машинного воздуха мастерской! Не верите, все еще коробки скоростей, шатуны да магнето снятся. Да что там, буду прямо говорить, недавно увидел целую картину. Будто кошу я сцепом двух комбайнов… Пшеница — по грудь! — Боголепов отмерил высоту хлеба. — Колос к колосу, как перемытая! Четыре трехтонки на ходу с трудом управляются с бункерами. И так мне радостно глядеть на комбайны и на поле! А уж поле — с мостика не оглянешь… И вдруг — не шумело, не гремело — черная-пречерная, с белым подбрюшьем градобойная туча. Близится, наплывает: уже холодом, как с ледника, пахнуло… А я жму и жму! И вдруг слышу, молит меня Лизок: «Да пусти! Пусти же, Костя!» Вот она, техника-то, как заедает нашего брата!
После перерыва в прениях выступил секретарь райкома. Слушая его выступление, Андрей думал, что в работе агронома недостаточно знать все связанное с обработкой земли, важно научиться понимать людей, уметь «читать в их душах», как говорил сейчас Леонтьев.
— Из того, что я услышал здесь, ясно видно, что новую обстановку, сложившуюся после сентябрьского Пленума ЦК нашей партии, вы все отлично понимаете: хорошо знаете, к чему стремиться, видите свой завтрашний день, знаете, что мешает вам… И на мой взгляд, — секретарь приумолк, как бы еще раз выверяя свои мысли, — на мой взгляд, верно намечаете путь дальнейшего развития вашего колхоза как животноводческого. На серпе, косе и лобогрейке к коммунизму путь дальний…
Андрей и Боголепов, сидевший после перерыва рядом, переглянулись и облегченно вздохнули: «Василий Николаевич за нас!»
Леонтьеву очень хотелось сейчас же прямо заявить дорогим ему людям: вертеть тракторы по «заплаткам» в два-три гектара, втаскивать комбайны на крутики — нелепо. Это похоже на анекдотическую бывальщину о предприимчивых пошехонцах, затаскивавших корову на баню, потому что на крыше бани росла трава… Но он этого еще не мог сказать сейчас: «План — закон. Надо суметь обоснованно, как это сделал сегодня Боголепов, доказать в крае неразумность такого планирования».
— Однако… — секретарь окинул внимательным взглядом ждущих от него помощи людей. — Однако пренебрегать и живым тяглом и простейшей машиной, как лобогрейка, тоже нельзя. Когда нам было трудно, мы пахали и на коровах, жали серпами, косили литовками. Но мы всеми силами будем добиваться изменения порядка планирования посевов в горных районах…
Когда выдвигали кандидатов в новое правление колхоза, колхозники дружно закричали:
— Боголепова!
— Константина Садоковича!
Секретарь райкома вновь попросил слова.
— Районный комитет партии рекомендует на должность председателя вашего колхоза хорошо известного нам по работе, выступавшего сегодня перед вами инструктора райкома, агронома по образованию, Семена Семеновича Рябошапку, — и Леонтьев дал подробную характеристику выдвинутому им кандидату.
Андрей видел, как колхозники недоуменно заозирались, вполголоса заговорили между собой.
— А что же Константин Садокович? Чем он провинился? — громко спросила Варвара Фефелова.
— Константин Садокович, как специалист, заочно окончивший техникум механизации, предполагается к выдвижению на более ответственную и близкую его душе работу, связанную с подъемом и вашего колхоза.
…Собрание близилось к концу. В новое правление колхоза вошли: Рябошапка, Заплаткина, Калабухова, Фрол Седых и совсем еще молоденькая телятница комсомолка Анюта Суховерхова.
В этот момент и появился в передних рядах музыкант Фотька-бубнач. Андрей с удивлением рассматривал озорноватого вида мужичонку с заячьей губой-раздвоешкой, в вытертой солдатской шинели.
Фотька-бубнач о чем-то оживленно разговаривал с доярками. Андрей видел, как во время разговора кончик языка и два длинных желтых зуба бубнача мелькали в мясистом красном разрезе губы. Вдруг Фотька выдернул из-под полы шинели бубен и со всей силой грохнул в него кулаком над головой крепко спящего на скамейке счетовода. Кривоносов сорвался со скамьи и, тараща растерянно глаза на колхозников, закричал:
— Где свадьба? Кто угощает?
Все дружно рассмеялись. И долго еще слышался смех колхозников, расходившихся по спящим улицам родной деревин.
Постель Андрею Аграфена Парамоновна постелила на лавке, у окна, Леонтьеву и Рябошапке — на полу.
Усталый Андрей заснул сразу, лишь только положил голову на подушку. На рассвете проснулся, а Леонтьев и Рябошапка, лежа в постелях, все еще обсуждали колхозные дела. Разговаривали они вполголоса, но Андрей слышал их притушенные голоса, видел бледно-голубоватые от зимнего рассвета лица.
С Рябошапкой Леонтьев говорил как со старым, близким другом, и невольная зависть к этому суховатому на вид человеку шевельнулась в душе молодого агронома.
— Так что, Семен, ты теперь понимаешь, как мне было стыдно, когда я слушал его слова: «Говоришь с ним — соглашается, поддакивает, а как до дела — в кусты: хребтюк, видно, жидковат, смелости маловато».
Леонтьев долго лежал молча, потом приподнял на локоть голову и заговорил громче:
— Нелегкая это будет битва, Семен. Но вот тебе мое слово: или я партийного билета лишусь, или добьюсь. Но могу я видеть этих забитых фанерой, заткнутых соломой окон в избенках. — И опять замолк.
Рябошапка закурил.
— Народ тут добрый. Для этого народа, Василь Николаич… Эх, да что там! — немногословный Рябошапка махнул рукой.
Леонтьев подвинулся к новому председателю колхоза:
— Работай уверенно. Будут, будут и ждановцы миллионерами!
Андрей неосторожно повернулся на своей лавке, она скрипнула. Леонтьев поднял голову и взглянул в окно.
— Спать, спать, Семен. Только сам я не засну теперь… — Леонтьев закинул руки за голову и широко открытыми глазами уставился в потолок.
«Вот он какой, этот Василий Николаевич!» Андрей понял, что теперь уже и сам он не заснет до раннего деревенского завтрака.
Глава XIV
Поездка с Леонтьевым по району обогатила молодого агронома: он прожил как будто лишний десяток лет.
Лежа в постели, по укоренившейся со школьных лет привычке, Андрей решил разобраться в знаменательном для его жизни «отрезке времени».
«Что я увидел и приобрел за эти дни?» Перед ним встал Василий Николаевич Леонтьев. Потом его обступила целая толпа доярок, свинарок, телятниц, полевых бригадиров, председателей колхозов, с которыми он познакомился во время поездки. И, словно раздвигая их всех, на переднем плане — Боголепов. Андрей не мог забыть юношеского восторга, который испытал, когда первый раз увидел богатыря. Думать о Боголепове было приятно.
И это его «я буду прямо говорить», и внешность, и черты характера, которые, как показалось Андрею, он рассмотрел до дна», — во всем было так много яркого, привлекательного.
«А вот Василий Николаевич опять чуть было не попался на удочку клеветникам. Конечно, и он человек, и у него бывают ошибки… С Игорем поспешил, с Ястребовским, по сути, тоже ошибся, с Боголеповым чуть было не ошибся. «Чужую душу — не ковш с водой, сразу не разглядишь», — вспомнились слова старика Беркутова.
«Допустимо ли так часто ошибаться секретарю? В книжках — недопустимо, а в жизни, как видно, случается. Вот о чем поговорю с Верой… Как хорошо, что я вернулся домой!»
Андрей сел на постели.
За окном лениво занимался мутный зимний рассвет. Предметы в комнате выступали все отчетливее. С каким-то новым ощущением Андрей осмотрел маленькую, в одно окно, комнатушку. Она уже стала мила ему, напоминала о первых днях его приезда в МТС, о планах, которые строил он в бессонные ночи, о встрече с Верой Струговой.
«Нет, все-таки, что ты приобрел, мой друг, за это время? — вновь заставил он себя вернуться к разбору пережитого. — С кем соприкасался ты в министерстве? С инструкциями, с мертвыми столбцами цифр в таблицах. Ну, положим, не с мертвыми, — поправил себя Андрей, — но все же с цифрами только. Со знакомыми-перезнакомыми, высохшими над составлением сводных таблиц «чиновными» агрономами… А тут только Леонтьев и Боголепов чего стоят! А жена Боголепова Елизавета Матвеевна! А донская казачка Аграфена Парамоновна! Но почему и та и другая показались мне так похожими на Веру?
