Георгий Березко - Необыкновенные москвичи
— Как у вас дело было? — спросил он. — Давно вы из батальона?
— Одно название — батальон... Там и роты теперь не осталось, — сказал сержант.
— Наших тут целая рота наберется, — добавил Никитин. Он приподнял свою раненую ногу и, поморщившись, перенес на другое место; видимо, он никак не мог найти для нее удобное положение.
«Так это все бойцы из батальона Горбунова», — подумал командарм. И то, что он очутился среди людей, направленных им в. заведомо безнадежный бой, вдруг обеспокоило его.
— Разрешите... товарищ генерал! — послышался невнятный, сдавленный голос.
Рябинин обернулся и слева от себя увидел приподнявшийся над дальними носилками большой марлевый шар. В первое мгновение генералу показалось, будто человек сидит к нему спиной, потом он понял, что лицо раненого наглухо забинтовано. Только красные уши да узкая щель, оставленная для рта, темнели на белоснежном фоне повязки.
— Я слушаю, — сказал командарм.
— Отправить меня надо... — промычал раненый, с трудом двигая стянутыми губами. — Может, что сделают мне... если вовремя захватить... — Он осторожно положил серую руку на бинт, на то место, где были глаза.
— Машины не ходят, товарищ командующий, — объяснил хирург, — а наш обоз еще не вернулся.
— Дайте ему моих лошадей, — сказал командарм. — Прикажите сейчас же...
— Спасибо, товарищ генерал, — выдавил раненый, и это прозвучало у него, как «аипо афарищ енеал».
Врач вышел, чтобы распорядиться, и несколько секунд в палате все молчали. Генерал снова поочередно оглядывал своих неожиданных соседей: молоденький боец с округлым, миловидным лицом, стоявший в дверях, смотрел на командующего так строго, что Рябинин задержался на нем дольше, чем на других. Он думал о том, как, видимо, тяжело было его людям, пострадавшим в безнадежной, казалось им, атаке. Бойцы ничего не знали об истинной своей роли в наступлении, и их жертвы представлялись им поэтому бесплодными.
Генерал пошевелился на носилках, и сестра бросилась к нему, чтобы помочь.
— Не надо. Ничего, — сказал Рябинин. Его охватило тревожное сомнение, словно ему показалась слишком дорогой цена не достигнутого еще успеха.
Сражение, спланированное им в тишине штаба, стало горькой судьбой многих людей, едва лишь прогремели первые выстрелы. И если в тактических расчетах командарм оперировал преимущественно такими величинами, как количество активных штыков, огневая мощь, техническая оснащенность, то в минуты, когда он встречался со своими активными штыками, они превращались в его живых спутников. Понимая их лучше, казалось ему, чем кто-либо другой, он почувствовал смутное желание уйти от десятков глаз, в которых прочитал недоумение.
«Я, наверно, ослабел... — мысленно объяснил он эту непривычную слабость. — Как некстати, что я ранен!..»
И Рябинину захотелось утешить своих солдат. Он не мог обсуждать с ними сейчас оперативную схему боя, но его люди нуждались в слове уверенности и надежды.
— Что же, друзья, не одолели мы немца? — начал он.
— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, — подтвердил Никитин.
— Почему ж так получилось?.. Как думаете?..
Солдат ответил не сразу, видимо подыскивая подходящее выражение.
— Если по правде, разрешите? — спросил он, понизив голос, поглаживая раненую ногу.
— А как же, только по правде, — сказал командующий.
Никитин оглянулся на товарищей, ища поддержки, потом твердо проговорил:
— Прежде времени подняли нас, так я считаю.
— Почему же прежде времени? — расспрашивал Рябинин.
— Подготовки полной не было... А без подготовки, сами понимаете, далеко не пройдешь... Артиллерии нашей мы почти не слышали.
— Поиграла раз, другой... и вся музыка, — громко сказал рябой сержант.
— А у фрицев — техника... Гвоздит и гвоздит... Обидно, товарищ генерал-лейтенант! — звонким голосом заявил смуглолицый паренек с носилок, стоявших неподалеку.
— В отношении погоды еще учитывать надо, — заметил Никитин. — Весна — время тяжелое.
— Верно! Такая грязь! — закричал молоденький миловидный солдат в дверях и ступил на шаг вперед.
Бойцы осмелели и высказывались теперь один за другим с непринужденной прямотой. Командарм находился в одинаковом с ними положении, и это уравнивало собеседников.
— Не сидится молодежи в обороне. Вот раньше срока и повели нас. Без высшего приказа, так я думаю... — заключил Никитин и бережно перенес ногу на прежнее место.
Генерал подозрительно посмотрел на солдата, не поняв, что, собственно, скрывалось за его последними словами. Деликатное намерение снять с него, командарма, ответственность за опустошительный неуспех удивило Рябинина.
— Нет, друзья, не так дело обстоит, — проговорил он. — Все вы честно выполняли мой приказ... И не ваша вина, что немец еще держится в своих окопах... Недолго ему осталось там сидеть... Кровь свою мы пролили не даром...
Кто-то из раненых громко застонал, и все обернулись к нему. Потом снова обратили свои лица к генералу. Было слышно дыхание многих людей — частое, прерывистое либо трудное, хриплое... Синеглазая девушка, дежурившая около умирающего комбата, обтерла ваткой его губы.
— Бой еще не кончен, друзья, — громко продолжал командарм, держась за брусья носилок, стараясь сидеть прямо, — поэтому не надо спешить с выводами...
Раненые напряженно слушали, и по их лицам — отчужденным или испытующим — командарм понял, что бойцы ему не верят. Он говорил еще некоторое время о том, что путь к победе не легок, что, желая выиграть в решающем пункте, приходится иной раз отступать, сворачивать в сторону, но никого, казалось, не разубедил. Когда генерал кончил, сержант с тронутым оспой лицом усмехнулся.
— Что было — видели, что будет — увидим, — сказал он.
Особое, трудное сочувствие, что испытывал Рябинин к бойцам, выполнявшим его приказ, становилось тем сильнее, чем упорнее они противились утешению. И командарм подумал, что только успех, быстрый и шумный, может вернуть ему поколебленное, если не утраченное, доверие людей.
«Ну что ж, они еще услышат о победе, еще порадуются», — успокаивал он себя.
Он снял очки, чтобы протереть их; его морщинистое лицо с замигавшими близорукими глазами, с поджатым ртом выглядело очень старым, расстроенным.
— Товарищ командующий, нам бы полечиться немного, а потом мы со всей охотой... — почему-то просительно проговорил Никитин.
— Это точно, — сказал сержант. — Подремонтироваться надо...
— Вы не сомневайтесь, мы всем сердцем... — Никитин в замешательстве погладил свою гладкую восковую лысину. — И то сказать, не фрицы на нас, мы на них по такой погоде полезли. Это же силу свою знать надо, чтобы против климата идти.
— Обратно, артиллерии не хватает еще на всех. Мы понимаем, — медленно, неразборчиво промычал солдат с забинтованными глазами.
«Кажется, они меня утешают... — подумал командарм. — Они меня утешают!» — изумился он, и сильное волнение сжало его горло.
— Куда же вас поранило, товарищ командующий? — сочувственно поинтересовался Никитин.
— В ногу попало, — тихо ответил генерал. Он ощущал легкий озноб, лицо его приобрело желтоватый оттенок.
— И меня в ногу... Ну, это ничего... Это неопасно, — сказал Никитин.
— Скоро встанете, товарищ командующий, — сверкнув цыганскими глазами, пообещал сержант.
— Когда глубокое повреждение бывает, приходится пострадать. — Низкий голос Никитина гудел неторопливо и ровно. — А в ногу или руку — заживает легко...
— Для здоровья нога ничего не значит, — выкрикнул паренек со смуглым лицом. — Вот если в сердце — это плохо... — Он покачал круглой стриженой головой.
— Ты из каких мест, Никитин? — спросил генерал, и в голосе его зазвучала признательность. «Вот они, мои солдаты!.. Моя пехота!..» — пронеслось в его мыслях.
— Слуцкого района, деревня Царовцы... — ответил боец.
— Белорус?
— Так точно. Мне еще топать и топать, чтобы до своего района дойти. Мне без ноги никак невозможно, — пошутил Никитин. Русые усы его приподнялись в улыбке, открыв белые редкие зубы.
Люди, скучившиеся в дверях, расступились, и командир медсанбата, оправляя на ходу свой халат, торопливо вошел в комнату. Врач доложил, что помещение во дворе освобождено, и командующий начал прощаться. Его охватило такое нетерпение при мысли, что он начнет сейчас бой, как будто это была первая атака, которой он командовал.
— До свиданья, друзья! Желаю вам скорого выздоровления, — проговорил Рябинин, когда санитары подняли его носилки.
— И вам, товарищ командующий!.. Счастливо!.. Поправляйтесь скорее... Повоюем еще вместе... — ответило сразу много голосов.
Генералу хотелось сказать что-то еще своим солдатам, которых он так хорошо, думалось ему, знал и на которых все же, видимо, недостаточно полагался. Ибо не из одного великодушия, как понял теперь Рябинин, проистекло это удивительное намерение ободрить раненого генерала... Но, точно так же как он был заинтересован в крепости духа бойцов, так и они нуждались в его командирской уверенности. Война эта была их войной, и не они служили у своего полководца, а он служил им... «Как я ударю сейчас по немцам!.. Как я ударю!..» — подумал Рябинин, словно горячий молодой лейтенант.
