Ефим Пермитин - Три поколения
И как-то сразу настроение «громить» этого человека у Андрея прошло. По глазам колхозников, смотревших на своего председателя с надеждой, он понял, что и они не собираются его громить. Андрей ощутил в душе недоверие ко всему, что он слышал о Боголепове. «Что-то тут не то, не то!»
Как и большинство молодых людей, Андрей Корнев был высокого мнения о своей проницательности. Сейчас он пытливо взглядывал то на Боголепова, то на колхозниц. Среди женщин, сидевших в первом ряду, выделялась одна — высокая, черноволосая, с тонким, одухотворенным лицом. Она неотрывно смотрела на Боголепова, ловила малейшие его движения и, видимо, сильно волновалась за все, что произойдет тут сегодня. Женщина была одета по-городскому. На матово-бледном, удлиненном лице ее выделялись большие, карие, печальные глаза. Что-то матерински чистое было во всем ее облике.
Андрей нагнулся к соседу и, указывая глазами на красивую женщину, тихонько спросил:
— Кто эта в черном, пятая с краю?
Сосед, немолодой колхозник, негромко ответил:
— Жена Константина Садоковича, Елизавета Матвеевна, учительница здешней школы. Замечательная учительница! — добавил он.
«Какая же она маленькая и перепелесо-безбровая? — чуть не воскликнул Андрей. — Это же явная клевета!» — ему вспомнились слова из рассказа Леонтьева. Андрей невольно повернулся к секретарю. Леонтьев о чем-то горячо говорил с Рябошапкой и председателем сельсовета Костроминым. Почувствовав на себе недоуменный, спрашивающий взгляд Андрея, он обернулся в его сторону, но ничего не сказал, только улыбнулся и стал писать в блокноте.
Андрей вновь уставился на высокую черноволосую женщину, и перед ним почему-то возник образ Веры. Казалось, это она сидит и смотрит преданными глазами, но не на Боголепова, а на него, Андрея Корнева.
«И какая же это славная пара!» — думал он о чете Боголеповых, а видел себя с Верой. «Какая пара, какая пара!» — шептал Андрей. «Говорите, говорите, Андрей Никодимович! Вы так изумительно, так поэтично рассказываете обо всем…» — почему-то припомнились вдруг слова Веры. Тогда они показались ему ненатуральными, а теперь… Теперь, глядя на Елизавету Боголепову, Андрей видел Веру Стругову. То видел, как она, склонившись с седла, доставала горсть земли, то, как стоя во весь рост в кошевке, управляла Курагаем, когда они мчались за раненой лисицей. Что-то новое, волнующе-горячее зарождалось в его душе.
Он уже не мог не думать о Вере:
«А как она всегда внимательно слушает… Как смотрит…»
Что-то невыразимое словами, какая-то счастливая немота, доходящая до сладкой боли, все подступала и подступала к сердцу Андрея, властно заслоняя все его другие ощущения и мысли.
— Слово для отчетного доклада предоставляется товарищу Боголепову…
Боголепов поднялся, молодцевато тряхнул глянцево-черными волнистыми волосами, большой и быстрый, и легкой походкой направился к трибуне.
— Хвалиться нам в этом отчетном году, я буду прямо говорить, нечем, — густым, сочным, действительно темно-малиновым басом начал Боголепов. — Осенью мы повесили себе на шею добавочный нищий кошель: к нам влился еще более высокогорный, чем мы, колхоз имени Крупской. Этот нищий, буду говорить прямо, потянул нас на три года назад… По закрепленной за этим колхозом огромной, погектарно облагаемой продуктами полеводства и животноводства площади земли он из года в год не оправдывал себя перед государством: был всегдашним его должником. Урожаи в четыре-пять центнеров ржи собирали вручную. Из-за этого недозаготовляли корма, и животноводство хромало на все четыре ноги. И вот этот-то, буду прямо говорить, кошель нам и надели в добавку к трехлетней засухе…
— Эдак, эдак, Кистинтин Садокович! — слабеньким голосом подтвердил поднявшийся подслеповатый, седенький старичок. — Мы спокон веку хлебов не сеяли, а с равнинных деревень его завозили, и намного это нам дешевле обходилось. А теперь допахались до тюк, что ни хлеба, ни муки… — Старичок заморгал выцветшими, слезящимися глазами. — Планы на посев спущают непосильные, а на гору один мешок семян на седле лошадь еле везет. Сеем вручную, жнем серпами, как при Николашке, вот и заедают нас эти самые, будь они прокляты, ржаные планы…
Старичок сел, и Боголепов продолжал:
— За границей в сходных с нами горных местах давно перешли на высокопродуктивное животноводство. Возьмите альпийские хозяйства Швейцарии, Баварии и некоторые части северного побережья Франции. Я, буду прямо говорить, узнал об этом из учебника, когда готовился к зачету в техникуме механизации.
С каждой минутой Андрей проникался все большим и большим уважением к докладчику: «Оказывается, он и в техникуме механизации учится!..» А тот говорил уже о никому не нужных, разорительных посевах по горным склонам, приводил разительные цифры, называл и обобщал факты…
Доклад открыл Андрею глаза на земледелие в горных районах. Такое «земледелие» под корень рубило животноводство и не давало хлеба.
Андрей стал записывать мысли по этому поводу, но сидевший справа колхозник дотронулся до его плеча и передал ему записку от Леонтьева: «Обратите внимание на крайнего слева в президиуме. Это заместитель председателя колхоза — Колупаев. Метит в председатели. Талантливый клеветник. Коварный Яго. Вместе с безвольным счетоводом-пьяницей Кривоносовым, как лилипуты Гулливера, они опутали Боголепова тысячами нитей».
Андрей отыскал глазами Колупаева. Он сидел, поставив локти обеих рук на стол и подперев ладонями большую голову на тонкой шее. Казалось, не поддерживай Колупаев свою голову, она непременно свихнулась бы набок. «Живые мощи», — подумал о нем Андрей.
Голый череп Колупаева с сильными западинами на висках был туго обтянут пергаментно-блеклой кожей. Острый, сморщенный подбородок и большие хрящеватые уши напоминали увеличенное изображение летучей мыши. Ни усов, ни бороды на лице Колупаева не росло. С одинаковым успехом ему можно было дать и под сорок и за шестьдесят. В провалившихся глазницах сверкали желтые, лисьи глаза с расширенными зрачками.
Колупаев бесстрастно смотрел куда-то поверх голов сидящих и, казалось, не слышал ни слова из того, что говорил докладчик. Но так только казалось. В действительности он весь был напряжен до чрезвычайности. Мефодий Евтихиевич (так звали Колупаева) подсчитывал своих сторонников и с секунды на секунду ждал ошарашивающих реплик с их стороны, чтобы, сбив докладчика, затеять обычный галдеж, подтверждающий справедливость многочисленных сигналов в райком о пьянстве и распутстве Боголепова, о буйстве его сторонниц.
«Сейчас, вот сейчас ахнут его обухом между глаз».
Но Боголепова никто не прерывал.
«Неужто слова, оброненные мной на собрании актива о тройной итальянской бухгалтерии в правлении, отнесены Леонтьевым не к Боголепову? — с напряжением думал Мефодий Евтихиевич. — Все может быть! Но ведь бабы-то налицо! Они и сегодня ему в рот смотрят… С кормами труба: скот падает… Неужто и с кормами разнюхали?»
Доклад близился к концу. Боголепов говорил о перспективах быстрого роста колхоза при условии, если новому правлению удастся добиться снижения плана посевов ржи и пшеницы.
— Я буду прямо говорить: трижды по этому вопросу ездил в район, один раз — в край. Набил шишек на лбу, а ничего не добился. Но, товарищи, во что бы то ни стало, а добиваться этого надо…
Докладчик повернулся к президиуму и говорил теперь, глядя в лицо Леонтьеву:
— Арифметика тут, товарищи, я буду прямо говорить, простая, и рано или поздно, а мы докажем это плановикам… Уборка ржи вручную и лобогрейками сокращает и без того короткие сроки заготовки кормов по крайней мере на три недели. А сколько отрывает прополка! Да выбросьте всегдашние июльские наши дожди и посчитайте… Что остается на сенокос? Остаются рожки да ножки. А рожь подпирает уборка пшеницы, и выходит, что за сенокос мы снова беремся лишь в конце сентября — в октябре. Ну, а какая уж в ту пору трава, я буду прямо говорить, это не трава — дрова…
— Эдак, эдак, Кистинтин Садокович! Дрова, перерослые дудки! — вставил опять знакомый уже Андрею старичок с выцветшими глазами. — С них, с этих дудок, только навоз, а молочка — шильцем хлебать. Обязательно унизить надо ржаные планы!
Боголепов хотел было продолжать, но поднялся рослый колхозник с окладистой бородой цвета монетной меди, Фрол Седых, по прозванию Наглядный Факт.
— Я, товарищи, скажу только одни наглядный факт, — начал он. — Справедливо говорит Садокович: засекает нас эта самая пустоколосая рожь… — Фрол ребром ладони, как ножом, полоснул себя по дремучей бороде. При этом глаза его закрылись на мгновенье, точно и на самом деле он получил смертельный удар. — Комбайн ее, завсегда полеглую, дуром выбуревшую, завсегда сорную, в наших чертоломных крутиках не берет — это же наглядный факт! А попробуй-ка скосить ее косами! И еще наглядный факт, товарищ секретарь райкома: какой мы заготовляем силос? — Фрол уставился на Леонтьева. — Силосуем мы, как нищий кусочки под окнами собирает Христа ради, по логам, по сограм, за много километров от фермы, по невыездному крутоложью, топчем силос в земляные ямы, и получается у нас в сводках центнеров много, а силос дрянь — наглядный факт! И главное еще, что не под руками он, а у черта на куличках — по логам, и забивает его зимами снегом до пяти метров, не докопаешься. Я, товарищи, три года работал в совхозе «Горный скотовод». И там ученые зоотехники пшеницы и ржи этой на зерно горсти не сеют — это же наглядный факт! А сеют они только ячмень и овес на фураж, рожь — на зеленку да корнеплоды. Эдакую агромадную вкусную кормовую овощу, что ее при нужде и сам бы ел… Так у них кормов, — Фрол поднял руку выше головы, — завались!
