Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

А было так. Назначение на крупный ленинградский завод обрадовало его как большое признание его орга­низаторского таланта. Его предшественник, сдавая дела, дружески подсказывал, с какими трудностями тут при­дется столкнуться. А Немиров слушал пренебрежитель­но, заранее уверенный, что со всем справится, все на­ладит, всего добьется. Предшественник казался ему мяг­котелым, «добреньким». Желая показать, что на заводе появился настоящий хозяин, Немиров начал с крутых административных мер — объявлял приказом выговоры, снимал, перемещал и понижал в должности работников. Одному из снятых им работников он сказал: «У меня нельзя работать так, как вы привыкли». Тогда об этом заговорили на парткоме, правда деликатно, — нового директора старались поддержать. «У меня!» Немиров и на Урале говорил иногда эти слова... Но там он был свой. И люди прощали своему выдвиженцу многое из того, что в новом коллективе стало настораживать и отталкивать. Там, при всей его хватке и самоуверенности он непрерывно учился на ходу — у всех, у кого только можно было, потому что быстрое выдвижение его само­го еще смущало. Польщенный лестным назначением, он приехал сюда с убеждением, что будет учить других. И учил! На первых порах многому научил и всячески поощрял инициативу людей, помогавших ему добиться того, чего он хотел. Но жизнь пошла дальше, чем он на­мечал, и вдруг оказалось, что он сам уже в чем-то сте­сняет, сдерживает рост людей.

Сейчас, слушая голос Клавы и не вникая в смысл того, что она читает, он ощутил все это как тревожную и горькую догадку. «Я стал тормозить что-то новое?» Он быстро взглянул на Клаву, ему казалось, что стоит ей увидеть его лицо — поймет. Но Клава только улыб­нулась ему и спросила:

— Хорошо, да?

— Очень. Почитай еще. Мне нравится слушать тебя. Он вытянулся на диванчике, повернув голову так, чтобы Клава не видела его лица. К счастью, ей и в го­лову не придет... И ни Раскатов, ни Диденко, наверно, не понимают, на чем споткнулся директор! Планирова­ние? Пустяки! Не на нем, так на чем-либо другом ска­залось бы... Если человек остановился, он начинает ме­шать тем, кто идет дальше.

Так что же теперь делать? Клава просила: «Не скры­вай»... Сказать ей? Нет, нет! Никому ни слова. Пока не исправит. Не уверениями, не покаяниями (бить себя в грудь он не станет, этого никто не дождется!), не за­игрыванием с коллективом… Просто — иначе начнет работать. Иначе подходить к людям. Почаще проверять себя....

Он внезапно оторвался от раздумий — Клава пере­стала читать. Она полулежала в кресле, закинув руки за голову, и о чем-то думала. Странная, не то грустная, не то лукавая, улыбка бродила по ее лицу — то тронет полуоткрытые губы, то мелькнет в глазах...

Как всегда, когда Клава задумывалась неизвестно о чем, Григорию Петровичу стало тревожно. О чем она? Что вызывает эту улыбку? Он мысленно повторил все, что она ему сказала сегодня, и понял гораздо больше, чем раньше, потому что тогда был полон своими мы­слями, своими бедами. «Я недовольна, — сказала Кла­ва, — я иногда глупостей хочу натворить потому, что ты со мной обращаешься как с девочкой». Глупостей хочу натворить!.. Ему вспомнилась вечеринка, когда она встретилась с Гаршиным, и ее лицо в тот вечер, и потом — ее слезы и эти ее слова: «Я никогда, никогда не позволю себе...» Что ж, и не позволила? Не позволяет?.. Смирение пушкинской Татьяны — «я другому отдана; я буду век ему верна»... Не хочу этого! Разве мне нужно ее смирение, ее отказ от того, кто ей мил, ради супруже­ской верности?

Он встал, заглянул Клаве в глаза. Она улыбнулась как-то загадочно, вопросительно.

— Клава! — воскликнул он, опускаясь на пол рядом с ее креслом и прижимаясь лицом к ее коленям. — Кла­ва! Я хочу тебе счастья... и себе… настоящего... И я человек сильный, я хочу правды. Если ты...

Она порывисто обняла его:

— И я хочу настоящего. Взрослого. Полного. С то­бой.

Любимов сидел подтянутый, растревоженный непонят­ным настроением директора. А Немиров чувствовал в себе нерастраченный запас сил и тот нервный подъем, который он про себя называл «полезной злостью».

— Точнее, Георгий Семенович, — перебивал он до­клад начальника цеха. — Что значит «на днях»? Какого числа, к какому часу?

Он проверил и раскритиковал всю систему под­готовки производства.

— Пора навести порядок. Почему и вы, и Полозов, и начальники участков суетитесь вокруг одного и того же дела? И почему у вас Гаршин — и технолог и толкач на сборке?

Он тут же составил приказ — Гаршина утвердить на­чальником сборки, освободив от технологического бюро. А начальником бюро назначить…

Григорий Петрович подумал минутку и твердо ска­зал:

— Шикина.

Любимов удивленно развел руками:

— Он неплохой технолог, но... начальником?

— Помните его предложение с косыми стыками? Он творческий человек! А начальствовать — научится, эко дело! Боитесь вы новых людей выдвигать, оттого и топ­четесь на одном месте!

— Григорий Петрович... Но он беспартийный и, знаете ли, какой-то тихий...

— Очень хорошо! — сказал Немиров. — Значит, вы не так уж плохо работали, если у вас подросли такие беспартийные. А что тихий, так я за него некоторых ваших шумных — двоих за одного отдам.

Любимов ждал минуты, чтобы подняться и уйти, от­ложив неспешные вопросы до другого раза, когда ди­ректор будет добрее. Но в это время Григорий Петро­вич сказал:

— Ничего, в ближайшие дни введем единый план и единый график, это вам сильно поможет.

— Григорий Петрович! Вам пришлось...

— Не мне пришлось, а я пришел к выводу, что со­брание было право, а я неправ, — веско объяснил Не­миров. И добавил: — Вам, Георгий Семенович, об этом стоит задуматься. С кем, с кем, а уж с вами я не раз советовался… но ведь советы-то надо давать хорошие!

— Григорий Петрович, — пробормотал Любимов. — Если вы мною недовольны, скажите прямо... я...

— А я и говорю прямо, — перебил Немиров. — Не­доволен, но надеюсь, что вы сумеете выправиться. Только работайте по-настоящему, людям больше простору да­вайте и скидок себе не делайте. Чтоб не подводить боль­ше ни себя, ни меня.

Когда Любимов вышел наконец из кабинета, он у двери столкнулся с Кашириным.

— Ну как? — спросил Каширин, кивая на дверь.

Любимов только рукой махнул — добра не жди!

И Каширин, подтянув живот, неохотно переступил через порог.

Ожидавшие приема прислушивались: сперва тиши­на — это докладывает Каширин. Потом через плотную дверь доносится энергичный и гневный голос директора. Потом снова тишина, и снова — отчетливо слышный вы­крик директора:

— Тогда поезжайте и поучитесь у других, хотя бы у металлургов!

И через минуту — снова:

— Три дня сроку — и все!

Когда раскрасневшийся Каширин вышел, все ожи­давшие были готовы уступить друг другу очередь, но, попав к директору, приятно обманывались: Немиров был весел и внимателен, очень оперативно разрешал сложные вопросы и охотно выслушивал советы.

А Григорий Петрович, ведя эту повседневную свою работу, как бы наново прощупывал, проверял своих по­мощников и каждому внушал одну и ту же мысль: ни­каких отсрочек, никаких отступлений!

Этот день был для него днем открытий.

Еще вчера он был уверен, что сделал и продолжает делать все возможное для досрочного выпуска турбин. Попытка ввести социалистическое обязательство в план потому и смущала его, что она не оставляла лазейки для возможных недоделок, для поправок, а недоделки и связанные с ними поправки в сроках казались неиз­бежными. А вот теперь, когда он умом и сердцем при­знал обязательство непреложным законом, он вдруг уви­дел, что есть недостатки и помехи, зависящие от него, и есть новые, ранее не предусмотренные им способы ускорить производство. Повторялось то, что он уже пере­жил на Урале в дни увеличения выпуска танков.

Разговаривая с людьми, принимая решения, Неми­ров с удовольствием видел, что поворот у него полу­чается убедительный. Было интересно наблюдать рас­терянность одних, изумление других, радость третьих. Восторженное восклицание Диденко: «Ну теперь мы вы­полним наверняка!» — польстило Немирову. Но когда вечером он ненадолго остался один в своем кабинете, он с горечью задумался — на кого же он опирался раньше?

Он сразу отмахнулся от Каширина — буквоед, «чего изволите». Противно было смотреть сегодня утром, как он старался попасть в новый тон! С ним — кончено, на­до искать нового плановика.

Перебирая людей, в которых сегодня разочаровался, Немиров то и дело возвращался мыслью к Любимову. Странно, Любимов начал сливаться в его представле­нии с Домашевым — с тем самым косным, инертным и трусливым Домашевым, с которые он выдержал такой бой на Урале... Да нет, разве Любимов такой? У Лю­бимова — обстоятельность, рассудительность, знания. В нем всегда было что-то особенно располагавшее ди­ректора, что-то находившее отклик в нем самом... Горь­кой догадкой мелкнула мысль: мое второе «я», то, кото­рое я сегодня преодолеваю.