Пантелеймон Романов - Русь. Том II
В кружке Лизы Стрешневой все предшествующие дни было напряжённое ожидание чего-то необыкновенного, что должно совершиться. Её квартира походила на какой-то штаб, куда постоянно приходили люди и сообщали, какие кто мог, новости. Лиза мобилизовала для этого всех.
Она одной из первых узнала, что в Москве забастовка, и узнала раньше, чем это появилось в газетах. Она также одной из первых получила рукописный листок сенсационных известий о событиях в Петрограде.
Но она и тут была на высоте и не бросалась объявлять всем приходившим о новостях. Она даже была внешне спокойна, и у неё хватило терпения устроить очередное заседание, и на нём уже в полном порядке и последовательности члены кружка осведомлялись о событиях, причём на столе стояли красные розы.
Она чувствовала себя полководцем, когда к ней прибегали и приносили новости. Вся её фигура приняла необычайно спокойный и какой-то вдохновенный вид: так на поле сражения подъезжают к командующему армией ординарцы с известиями о победе, и чем их вид возбуждённее и взволнованнее от радостных перспектив, тем вид командующего невозмутимее — он знает, что всякие выражения чувств здесь излишни.
На первом же заседании после свершившейся революции (это как раз было 101-е заседание кружка) рассмотрели существо русской революции, её характер, и наметили пути, по которым она должна пойти.
Вопрос о путях поставил кто-то из крайних членов, заявивший:
— Мы присутствуем при прорыве вековой плотины, нужно позаботиться, чтобы русло, по которому потечёт вода, то есть по которому будет развиваться революция, соответствовало бы вековым идеалам русской интеллигенции, чтобы в России родился государственный строй, в основу которого были бы положены эти идеалы.
На это почти все единогласно заметили, что относительно строя, который должен быть основан на идеалах, не протестуют, но протестуют против того, что революция должна ещё как-то развиваться.
— Революция уже совершилась, — сказал профессор Андрей Аполлонович, — как совершается взрыв накопившихся газов, революция — это момент перехода из одного состояния в другое, а никак не длящийся процесс, который к тому же ещё как-то нужно продолжать и направлять.
Баронесса Нина, рассеянно слушавшая всё, что говорилось, почему-то вздрогнула, когда профессор заговорил о газах, и, наклонившись к Лизе, что-то спросила у неё. И вообразилось, что профессор собирается устраивать какие-то взрывы. Впоследствии она говорила, что в то время, как все радовались, она уже тогда испытывала только один ужас, так как никогда не забывала предсказаний Валентина об урагане, который разорвёт старые пределы, сотрёт с лица земли вековой налаженный обиход.
Относительно мысли, что революция уже совершилась, согласились все. Было даже как-то совестно перед судьбой, которая послала так неожиданно, так вдруг этот переворот, было совестно говорить ещё о чём-то, о каком-то продолжении, то есть выражать как бы какое-то недовольство.
А такие элементы встречались даже в кружке Стрешневых. Это люди, которые не удовлетворяются ничем. Если им дано что-нибудь одно, чего они сами же ждали целые века и не верили в возможность счастья обладания этим, то они уже не удовлетворяются полученным, а сейчас же лезут дальше.
Писатель сказал, что главное свойство русской революции то, что она является вселенской, так как основана на самых высших, общечеловеческих идеалах, к осуществлению которых должен идти каждый народ в мире. И что вопреки логике, но вполне разумно это совершилось именно у русского народа. Вопреки логике потому, что русский народ отсталый, а сразу получил самый высший строй, а разумно потому, что в русском народе заложены неисповедимые тайны и глубины, из которых будет исходить свет, освещающий весь мир.
Лиза слушала писателя уже без всякого нетерпения и холодной иронии. Его слова соответствовали теперь торжественности момента, и размышление о характере и глубинах русского народа было также уместно.
В кружке Стрешневых не было партийных людей. Этот кружок как раз отличался тем, что в нём были только беспартийные. Но, тем не менее, конечно, каждый тяготел своими симпатиями к какой-либо партии, к какому-нибудь направлению, и потому часто, вернее почти всегда, бывали разногласия и бесконечные споры, даже вражда. Но в этот момент не могли не отметить отрадного факта, что среди всех членов было какое-то единение, был один восторг, одна радость. Если не считать баронессы Нины, впавшей в пугливо-сосредоточенное состояние. И когда впоследствии вспоминали её настроенность, то соглашались с тем, что у этой наивной женщины-ребёнка было какое-то сверхъестественное провидение грядущего, так как она одна почувствовала свою судьбу в то время, когда другие ничего не чувствовали.
Кроме философских рассуждений о характере и будущем революции, в кружке были и чисто политические разговоры. Определяли роль и значение каждого вождя. Одни стояли за тонкий государственно-профессорский ум Милюкова, который правильно учёл ситуацию и ведёт Россию по пути продолжения войны и доведения её до полной победы: хоть Россия и становится отныне провозвестницей великих начал невиданной ещё свободы, но оставляет за собой условие уничтожения Германии, а также турок, органически неспособных понять никаких великих начал.
Говорили о Керенском, что он полон чувства и является подлинным героем революции, потому что русскому народу больше всего свойственно чувство, а не сухие рассуждения и логика. Все дамы кружка питали к нему особенную любовь, доходившую до восторга.
Когда касались князя Львова, то все в один голос говорили, как велико счастье революции и русского народа, что у власти стали такие кристально чистые люди, одушевлённые самыми высокими идеями. Наконец-то Россией правит не сила кулака, как при царизме, а сила высоких идей. Вот единственная власть, с которой может примириться интеллигенция, и не только примириться, а благословить её. Конечно, найдутся элементы, которые будут и этим недовольны, которые вообще неизвестно чем могут быть довольны, в них всегда живёт какое-то сладострастно-разрушительное и дезорганизующее начало, благодаря которому они не выносят никакой гармонии, им всюду надо вносить кавардак и непомерность требований, рассчитанных как раз на скандал.
VI
Но женщины во всякой обстановке, будь то война или напряжённая политическая жизнь, всегда уделяют большое внимание личной жизни, своей, а особенно — ближних. Так и здесь одна дама сообщила Лизе о том, что в семье старшей дочери Левашовых очень неблагополучно, что распущенность и дезорганизованность русского человека, как нигде, сказываются в интимных отношениях, и эти отношения всегда оказываются такими запутанными, что их не смогут распутать и добрые друзья, которые, как известно, всегда с величайшей самоотверженностью отдают этому все силы.
Дама говорила о том, что Глеб — человек с бесформенной душой, что он ищет, сам не зная чего, и делает несчастными своих ближних. Он бросается с жадностью каждый раз на что-нибудь новое и через некоторое время уже охладевает к нему.
— Вы правы и не правы, — сказала другая дама, так как в это время мужчины заговорили о политике в её чистом смысле — о программе новой власти и о её предстоящей деятельности, о соотношении сил революции, то есть о том, что менее всего могло быть интересно для дам, за исключением, впрочем, Лизы. Но и она не могла остаться совершенно равнодушной к тому, о чём говорили дамы.
— Вы правы и не правы. Правы в том смысле, что действительно ужасно с таким человеком жить и любить его — ужасно, но не правы в том смысле, что считаете его ужасным человеком и осуждаете его. Он прежде всего человек чувства. Он ничего не рассчитывает, его душа слишком возвышенна. И мы должны ценить это. Мне противен всякий расчёт, даже самый благородный. Где расчёт — там неискренность. Русский человек не умеет рассчитывать, и в этом его высота. Это надо понять, чтобы любить таких людей.
— А если такой человек обманывает и обещает то, что не осуществляет потом?
— Это опять-таки от силы чувства, — сказала первая дама. — Я представляю себе, что в тот момент, когда он чувствует, он весь горит этим чувством и ему просто не приходят в голову никакие расчёты и соображения.
— Глеб — это забубённая голова, которая живёт всё время химерами и гонится только за тем, что недоступно и неосуществимо. Как только он достигает чего-нибудь, так ему начинает казаться, что он опустился, что он начинает обрастать мхом, и он бежит прочь, сам не зная куда, — сказала Лиза.
— Но в этом-то опять-таки благородство, в этом есть то, чего никогда не может быть у западного человека, безграничность и бесконечная неудовлетворённость души, которая не знает точки, на которой она вполне успокоилась и остановилась бы.
