Пантелеймон Романов - Русь. Том II
Расстояние между толпой и казаками всё уменьшалось, и от этого было жутко и весело. Оставалось уже шагов тридцать. Через минуту должна быть перейдена какая-то грань, и свершится что-то страшное.
Митенька взглянул в лицо шедшей рядом девушки. Оно было бледно, но глаза горели каким-то неудержимым блеском. Она оглянулась на него с возбуждённой и признательной улыбкой, как на товарища, с которым делит опасность, но ей нисколько не страшно. И Митеньке тоже стало совсем не страшно.
Вдруг что-то случилось… Шедший впереди толпы студент в пальто и чёрной рубашке сорвал с лохматой головы свою старую фуражку и, взмахнув ею, крикнул:
— Да здравствуют славные казаки!
По толпе пробежала искра, все замахали шапками и, оглядываясь друг на друга, с возбуждёнными, счастливыми лицами кричали изо всех сил. Ещё минута колебания, рука одного казака с бородой и рябым, улыбающимся лицом поднялась к шапке, и за ним ещё десять, потом двадцать, потом уже неизвестно сколько рук — замахали, закричали, заулыбались. И уже уверенно, празднично, как на параде, тронулись вперёд, а толпа, растекаясь на две реки к тротуарам, пропускала их через себя, восторженно-радостно крича, махая шапками и платками.
Вдруг Лазарев раздвинул толпу, быстро вскочил на тумбу и закричал с покрасневшим от напряжения лицом:
— От имени партии социалистов-революционеров приветствую первый революционный отряд славных казаков! Проклятый царский строй, — он поскользнулся на тумбе и чуть не упал, но удержался, — доведший страну до разорения, рухнул, и на наших глазах люди, когда-то охранявшие его, с презрением от него отвернулись и стали на сторону восставшего народа. Славному казачеству — ура!
Улица дрогнула от мощного крика толпы. Потом качали Лазарева. У Жoржа глаз полезли на лоб, когда он смотрел на неожиданного представителя социалистов-революционеров.
— Как же ты. — сказал он, подойдя к нему и дёргая его за рукав.
Но Лазарев не слушал, как человек, который знает, что делает. У него был вдохновенный, потусторонний вид, когда перестают замечать окружающих.
— Приходите завтра в отдел, — сказал он Митеньке и генералу, — вы будете мне нужны.
III
Чем ближе к Невскому, тем больше было оживления. Посредине улицы уже сплошными массами шёл народ с праздничными, возбуждёнными лицами. Вдруг впереди послышались тревожные крики, из-за угла выбежали навстречу шедшим какие-то люди и крикнули:
— Не ходите, там стреляют!
Оттуда же выбежал человек в шапке, с ружьём и, оглядываясь назад, исчез в соседних воротах. Толпа в нерешительности отхлынула. Но мимо неё проскочили и повернули за угол ещё несколько человек в шапках, с ружьями и с пулемётными лентами через плечо. Послышались частые выстрелы, и кто-то крикнул:
— Погнали, погнали!
Толпа бросилась вдоль по улице и в ворота соседних домов. И только по опустевшей середине проспекта шёл, не спеша, оглядываясь в ту сторону, откуда слышались выстрелы, какой-то студент в штатском пальто. Ему кричали, чтобы он спрятался, но студент не обращал внимания, как будто ему было приятно возбуждать своим спокойствием тревогу за себя и внимание. И все опять стали стягиваться в одно место. Нырнувшие под ворота снова показались, и у всех было чувство страха и как будто желание, чтобы опять начались выстрелы, так как в этом было что-то бодрящее, возбуждающее.
Уже некоторые начали перебегать через опустевшее место улицы против переулка, из которого раздались выстрелы, и скоро вся толпа, сперва робко оглядываясь, потом всё смелее, стала перебегать через опасное место.
— Убежали… Это, говорят, двое городовых спрятались на чердаке, — слышалось в толпе.
На углу перекрестка горел какой-то двухэтажный дом. Горький дым, смешиваясь с утренним туманом сырого февральского хмурого дня, застилал улицу. Около пожара стоял народ и смотрел на огонь с жадным выражением. По улице валялись разбросанные полуобгоревшие бумаги, и их разглядывали с любопытством, раскапывая ногами.
— Все бы эти чёртовы гнёзда пожечь надо! — сказал какой-то пожилой рабочий в тёплом пиджаке с чёрными руками.
— Дойдёт черёд, — ответил другой.
Навстречу показалась толпа, в которой виднелись пиджаки рабочих, шинели студентов. Впереди колыхалось на ветру красное знамя из кумача, привязанное к свежевыструганному древку.
— Министры арестованы… Петропавловка взята! — раздалось оттуда, и все стоявшие около пожара замахали шапками и закричали «Ура».
Некоторые бросились узнавать подробности у проходивших. Всем хотелось узнавать ещё и ещё что-нибудь новое, так как настроение толпы требовало большего и большего возбуждения. Восторг освобождения охватил всех. Было приятно, что улицы приняли совсем новый, невиданный прежде облик, что несли свободно красное знамя, о чём неделю назад нельзя было и подумать. Будоражило то, что все точно стали знакомы друг с другом и к незнакомым обращались как к своим. И каждому хотелось сказать какую-нибудь новость, чтобы иметь предлог обратиться, как к близким, к стоявшим вокруг людям.
По Невскому шёл какой-то полк с оркестром впереди. По тротуарам стояли густые шпалеры людей, махали шапками и кричали «Ура». Солдаты, стараясь не расстраивать рядов и сосредоточенно глядя на пятки впереди идущих, тоже кричали «Ура», иногда переводя глаза на тротуары.
— В Думу идут! Перешли на сторону революции, — послышались голоса в толпе.
— Ура!
— У-pa! — подхватывала толпа, и этот протяжный торжественный крик, всё усиливаясь, сопровождал шедших солдат. И когда уже прошли последние и были видны только мерно поднимающиеся и спускающиеся пятки сапог да забрызганные сзади полы шинелей, впереди, как бы снова зарождаясь и нарастая, прокатывалось по широкой улице «Ура».
По Литейному, по Шпалерной двигались сплошные толпы, иногда перебегая на тротуары, иногда останавливаясь, когда проезжал полный солдат с ружьями грузовик, и оттуда кто-то говорил речь. Потом кричали «Ура», шли дальше и опять кричали, когда показывался мчавшийся в неизвестном направлении автомобиль.
Митенька Воейков, отбившись от Лазарева, шёл, сам не зная куда, с толпой и испытывал ощущение восторга и беспричинной любви ко всем. По спине всё время пробегал будоражащий холодок от чувства сопричастности, каким была заряжена вся толпа, залившая улицы.
Иногда навстречу, точно лодка во время ледохода, проплывал, медленно двигаясь, грузовик с сидевшими в нём людьми, которые приветствовали проходивших, а проходившие приветствовали их, и казалось, были рады, что есть кого приветствовать.
— Члены Государственной думы, — слышалось в толпе, и сейчас же раздавалось «Ура», и опять «Ура», махали шапками, платками в самые лица сидевших и провожали автомобиль горящими глазами и радостными улыбками.
Двор Государственной думы был весь запружен народом. Мелькали солдатские шинели, красные флаги, студенческие фуражки, женские шляпки. А вдали, под колоннами подъезда, виднелись какие-то люди в накинутых пальто, очевидно, спешно вышедшие приветствовать толпу, когда некогда надеть как следует в рукава пальто.
Светловолосому человеку, выступавшему без головного убора и в одном пиджаке, чьи-то заботливые руки накинули сзади на плечи пальто и надели шапку, которая надвинулась на глаза, вызвав смех толпы. Но смех был благожелательный, точно эта подробность внесла ноту какой-то новой интимности.
— Гвардия, гвардия! — послышалось в толпе. — Великий князь!
— Где? Где?… Вон повели, вон… вон военный!
И в великом размягчении, охватившем толпу, а в особенности интеллигенцию, переход на сторону революции члена царской фамилии вызвал взрыв восторга и любви по отношению к Великому князю, которого не было видно, а заметно лишь суетливое движение в гуще народа, где какие-то услужливые люди проводили через толпу человека в военной фуражке.
Всем хотелось выказать хорошие добрые чувства, и каждый как будто искал, на что бы их излить.
Казалось, появись сам Николай II и заяви о своём переходе на сторону революции, и его встретили бы таким же восторгом. Победа далась сверхъестественно легко, и всем хотелось проявлять чувства незлобивости и всепрощения. Даже когда проводили в Думу захваченных городовых, наряду с мстительными выкриками слышались призывы к милосердию.
— Товарищи! Мы победили, нужно быть великодушными. Помните, что революция бескровная.
— Чего там, их всех перерезать надо, — сказал какой-то хмурый солдат в серой шапке и помятой шинели.
— Товарищ, стыдитесь!..
— Царские конвойцы! Царские конвойцы пришли, ура! — крик был подхвачен всей толпой, тесно стоявшей на улице и на большом дворе Думы, и сотни рук с шапками, шляпами поднялись кверху, чтобы приветствовать подходившие новые войска, выразившие преданность революции.
