Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Шешнадцать человек сказнили, потом: «Рубанюк!» — вызывают. Гляжу, белая стала, не может от окна отойтить. Ей еще раз: «Рубанюк Александра! Не задерживай!» Пошла… Крепко так пошла… Я не стал глядеть… Потом уже, когда двадцать казнили и вызывать перестали, глянул в окно… Ей пуля, видать, акурат сюда, меж глаз вошла… Крови на лице много, а лоб чистый, белый…
Пелагея Исидоровна ни о чем больше не расспрашивала, торопливо вышла из хаты… Уже за калиткой, прислонясь головой к плечу Варвары, заплакала навзрыд.
Часть вторая
IКанун 1943 года совпал с событиями, которые доставили полковнику Рубанюку, как и всем советским людям, много радости. Но Ивану Остаповичу казалось, что его личная военная судьба сложилась неудачно.
Почти двенадцать месяцев дивизия находилась на одном и том же участке обороны. Великие битвы шли где-то на других фронтах, на иных военных дорогах.
«Этак, чего доброго, войска и до германских границ дойдут, а мы все будем торчать здесь, в болотах…»
Эта досадная мысль возникла у Ивана Остаповича, когда он, проснувшись рано утром в своей землянке, вспомнил, что до Нового года остались одни сутки.
Вчера, по пути в штаб армии, он мимоходом виделся в медсанбате с Оксаной. Она была чем-то крайне расстроена и сказала, что необходимо поговорить. Но Иван Остапович торопился и пообещал встретиться под Новый год.
Вчерашний разговор с командующим армией расстроил его; генерал категорически отказал в пополнении людьми, хотя положение дивизии было тяжелым. Несколько атак, проведенных дивизией по приказанию штаба армии, не дали успеха.
Удержать свой район обороны Рубанюк, конечно, сумеет, но разве он об этом мечтал! Рухнула возможность осуществить продуманный им план овладения немецким фортом «Луиза», прикрывающим ближние подступы к городу, занятому противником.
Атамась, ступая на носках, внес в землянку охапку поленьев, тихонько сложил подле печки и, покосившись на командира дивизии, увидел, что тот лежит с открытыми глазами.
Щэ тилько пять, товарищ полковнык, — сказал он. — Вы ж в час легли… Спалы б соби.
Рубанюк, не ответив, скинул полушубок, которым укрывался, и стал одеваться.
— «Луиза»! — пробормотал он вслух. — И название же придумали! Дали бы мне три-четыре маршевых роты… Одно воспоминание от этой «Луизы» осталось бы…
— Вы щось казалы, товарищ полковнык? — спросил Атамась, выглянув из-за плащпалатки.
— Не тебе. Приготовь воду!..
Направляя на ремне бритву, Рубанюк вновь вспоминал подробности разговора с командующим. Генерал доказывал, что люди нужнее сейчас на других участках, а когда Рубанюк с горечью заметил, что, может быть, и он, полковник Рубанюк, больше пригодился бы на другом фронте, где хоть что-нибудь путное можно сделать, генерал только засмеялся. «Без нас с тобой немцы здесь заскучают, — отшутился он. — Сиди пока и потихонечку постреливай… Придет наш час…»
«Сидеть и постреливать» — это и было для Рубанюка самым мучительным. Из-за контузии ему не довелось участвовать в боях ни под Москвой, ни на других фронтах, где велись наступательные операции. Иван Остапович ночами просиживал над картой, обдумывая один за другим варианты наступательного боя дивизии, но реализовать свои замыслы ему все не удавалось.
Иногда приезжающие штабные командиры подтрунивали над Рубанюком и его соседями, державшими оборону: «Что ж, и тыльное охранение нужно фронту…»
Ядовитые эти шутки выводили Рубанюка из себя. Бреясь, он вспомнил, как накануне начальник штаба армии довольно прозрачно намекнул, что до весны вообще никаких новых задач перед дивизией поставлено не будет, и посоветовал Рубанюку поосновательней закрепиться…
— Подсобные хозяйства в утеху интендантам завести? — хмуро спросил Иван Остапович.
— И это неплохо, — с невозмутимым спокойствием ответили ему. — Всему свое время….
В штабе явно скрытничали, зная о чем-то, чего командирам дивизии, видимо, знать пока не полагалось. А Иван Остапович хотел определенности, и туманные намеки и обещания только приводили его в дурное настроение.
— Что на завтрак готовить прикажете? — раздался за его спиной голос Атамася.
Ординарец пытливо смотрел в пасмурное лицо полковника.
— А это ты уж сам соображай.
— Повар хотел блинцы с мясом изжарить. Желаете? Или варенички?
Рубанюк покосился на него. Атамась, предлагая его любимые блюда, явно старался поднять настроение своего начальника.
— Командуй сам, повторил он.
— Есть! Мы и того и другого потро́шку…
Атамась, бесшумно ступая валенками, пошел в соседний блиндаж. А Рубанюк, шагая взад-вперед по просторной землянке, обдумывал предстоящий разговор с командирами полков. У Каладзе оставалось в полку не больше трехсот активных штыков. Противник, по-видимому, знал об этом: подозрительная возня на левом фланге полка Рубанюку очень не нравилась.
Накануне Рубанюк приказал Каладзе прибыть на свой капе рано утром.
Позавтракав, Иван Остапович взялся за газеты, которые вечером успел только пробежать. Раскрыв карту, он стал отмечать на ней изменения в линии фронта.
Южнее Сталинграда заняты советскими войсками город и железнодорожная станция Котельниково… В районе Среднего Дона продолжаются наступательные бои. Ведут наступательные бои советские войска и юго-восточнее Нальчика. Боевые операции в районе Сталинграда и на других фронтах были, как понимал Рубанюк, реализацией большого и смелого замысла Верховной Ставки.
Внимательно изучая карту, он пытался разгадать этот замысел, определить роль и место в нем своего фронта и своей дивизии. Но на каком бы варианте Рубанюк ни останавливался, вывод напрашивался малоутешительный: в обороне придется сидеть еще долго.
Уже совсем рассвело, когда, наконец, прибыл Каладзе. Он явился не один, а со своим заместителем по политической части Путревым. Оба были в одинаковых белых полушубках, валенках и ушанках. Глаза Каладзе весело блестели. Смахнув вязаной перчаткой с усов капельки воды от растаявшего снега, он сказал:
— Виноваты, товарищ полковник. Немножко запоздали.
— Я ждал вас к восьми ноль ноль, — заметил Рубанюк, взглянув на часы. — А сейчас без четверти девять…
— Задержало вот это, товарищ полковник…
Каладзе поспешно расстегнул планшетку к протянул командиру дивизии листок бумаги, мелко исписанный карандашом.
— Что это?
— Протокол допроса.
— «Язык»?! — с живостью воскликнул Рубанюк.
— «Язык»! — ответили одновременно Каладзе и Путрев.
В течение последних двух недель ни армейская, ни дивизионная, ни полковая разведки не могли захватить пленного. Немцы вели себя весьма осторожно. А «язык» нужен был дозарезу. Командующий армией лично собирал разведчиков, стыдил их, укорял, пообещал ордена тем, кто первым сумеет добыть пленного.
— Прошу садиться! — радушно пригласил Рубанюк.
Он пробежал глазами листок. Ефрейтор Брандт показывал, что в его дивизии спешно готовятся к переброске на Ленинградский фронт. О планах своего командования ефрейтор ничего не знал, однако ему было известно, что на передний край сейчас посылаются солдаты из тыловых команд.
— Видимо, на Ленинградском и Волховском крепко наши нажали, — сказал Путрев.
— Как он попался, этот самый ваш Вилли? — полюбопытствовал Рубанюк. — Он где сейчас?
— Через полтора часа доставят. А попался!.. — Каладзе хитро и довольно прищурил глаза. — Красиво попался… Он даже плакал, так ему было неприятно. Крупными слезами плакал.
— Вышел из бани, — вставил Путрев, — его и накрыли. Старшина Бабкин три ночи ползал вокруг этой бани.
— Бабкина представить к Красной Звезде! Какие данные у вас еще есть?
— Все данные сходятся, — доложил Каладзе. — Пленный не врет. Солдат на переднем крае немцы сменяют.
— Та-ак… — Рубанюк побарабанил пальцами по столу. — Все идет нормально.
— Вполне, — согласился Каладзе.
Сказав это, он замолчал, и Рубанюк понял, что майор только из самолюбия не поднимает вопрос о главном, ради чего, собственно, он и явился к нему вместе со своим заместителем. Но сейчас помочь нельзя было ничем, и Рубанюк сказал более холодно, чем ему хотелось бы:
— Учтите, людей командующий не дал.
— Совершенно? — спросил Путрев.
— Обещают прикомандировать к нам группу снайперов. Девушек.
— Мне бойцы нужны, а не девушки, — сердито произнес Каладзе.
— Очень уж тяжело, товарищ полковник; — сказал Путрев.
— Знаю.
Каладзе молча разглаживал ладонью раскрытую карту.
— Ты Марьяновку не забыл, Каладзе? — спросил его Рубанюк. — Помнишь, как в июле сорок первого года было тяжело, а мы все-таки… Здорово — потрепали немцев в Марьяновке.
