Анатолий Афанасьев - Больно не будет
— Что-нибудь серьезное, профессор? — не выдержала Кира. Он вспылил:
— Что у вас может быть серьезное, у цветущей молодой женщины? Бог мой! Вот ко мне перед вами приходил восьмидесятилетний старичок, у того действительно серьезно. Он почти каждую ночь во сне высаживается на Марс. Это я понимаю. А у вас что? Головокружения. Чепуха!
— Разве болезни связаны со снами?
— Непременно. Кроме некоторых... А нашей Шурочке все время снится мужчина в форме капитана. Верно, Шурочка?
Медсестра не сочла нужным отвечать, зато густо покраснела. Кире не очень было по душе легкомыслие профессора, хотя, что скрывать, оно ее успокаивало.
— Значит, я здорова?
— Здоровее не бывает. Вот только придется сделать несколько анализов на всякий случай... — Он с быстротой фокусника заполнил бланки направлений. Доверительно сообщил Кире: — Видите, это не моя работа — ее, медсестры. Но я никому не доверяю, и это меня погубит. Я надорвусь.
Кира, которую неприятно поразило количество бумажек, запротивилась:
— Но если вы считаете меня здоровой, к чему все эти анализы? Пропишите какое-нибудь лекарство — и все.
Доктор разозлился вторично.
— Наверное, я знаю, что делаю, верно? Ваше здоровье — это одно, анализы — другое. Еще, глядишь, и на обследование в больницу положу.
— Это еще зачем? — Кира похолодела.
— Затем, что не надо по врачам бегать, — злорадно заметил профессор. — А уж попались в наши руки, мы кровушку-то пососем, пососем! Незнакомы еще с медицинским юмором? Привыкайте. После сами будете смеяться.
Не обращая внимания на Кирино возмущение, он начал подробно объяснять, как, где и когда делать каждый анализ. Тут много чего было. И три пробы крови, и просвечивание желудка, и прочее, Прочее...
— А если я от вас выйду и все бумажки в урну? — улыбнулась Кира.
— Не надо, — с неожиданной властностью сказал доктор. — Этого делать не надо, если вы себе не враг.
Его взгляд угрожающе застекленел. И опять изнутри ее окатило знобящим холодком. Этот суперсовременный доктор, по фамилии Головков, не так-то прост. И за нее он не случайно уцепился, не за красивые глазки надавал ей кучу направлений. Но что же с ней? Из гордости Кира не стала дольше медлить, собрала бумажки в сумочку, ушла, не забыв на прощание одарить доктора завлекательно-прямодушной улыбкой.
На улице цвел ясный осенний день, до конца работы оставалось полтора часа, возвращаться не было смысла. Там считали, что она отправилась на муку к зубному врачу.
Ехать домой? Готовить мужу ужин? Да, конечно. Что еще ей остается. Надо только забежать в магазин и купить кое-что из продуктов. Можно успеть заглянуть в химчистку, где у нее вторую неделю лежал Гришин плащ и ее замшевая юбка. Скоро начнутся дожди, а Гриша ходит на работу в костюмчике и спортивной легкой курточке.
Ей не хотелось домой и вообще никуда не хотелось спешить. Она села на скамейку в скверике и достала пачку сигарет «Ява». Кира редко курила, но по старой привычке таскала сигареты в сумочке на тот случай, если рассеянный Гриша окажется без курева.
Кира попыталась задуматься о себе, о своей жизни, о том, что ей скоро стукнет тридцать. Как большинство женщин, она не умела думать последовательно и логично, и процесс думания означал для нее тягостное пережевывание подступающих к сердцу тревог или мечтательное погружение в смутные видения и образы. Иногда этот хаос рассекала четкая, практическая мысль, чтобы в ту же секунду спрятаться за столбиками чувственных представлений. Это состояние было похоже на легкую, то сладкую, то утомительную, дрему.
«Хорошо бы поскорее навестить родителей, — подумала Кира. — Вот уж кто действительно болен и стар. А не я».
Ее родители и девяностолетняя бабушка Макаровна жили в часе езды на метро, правда с пересадками. Кира звонила им почти каждый вечер, а не видела уже около трех месяцев. Вопиющее бесстыдство с ее стороны.
Кира думала обо всем, что приходило в голову, но старательно избегала главного, о чем действительно пора было подумать: об их странной семейной жизни с Гришей. Слишком скверные и безнадежные это были мысли. Она чувствовала все острее, что обманывает и его и себя. Это был какой-то жуткий, непоправимый, мистический обман, растягивающийся до бесконечности, внешне нелепо напоминающий бодрую, благополучную киноленту. Погружаться в это кино слишком часто было смертельно опасно. Но и постоянно приноравливаться к псевдосчастливым, нудно мелькающим кадрам становилось все труднее и утомительнее.
«Мне не к кому пойти со своей бедой, — подумала Кира. — Не с болезнью, а вот с этим, чему нет названия».
На ее скамеечку опустился светловолосый, спортивного вида, в джинсах и толстом свитере парень. Его что-то долго не было в этот раз. Обычно он объявлялся около нее значительно раньше. Стоило ей только задержаться где-нибудь на минутку, свернуть на мгновение с обозначенного привычными пунктирами дневного пути — и он тут как тут. Она никогда не успевала рассмотреть его толком. У него было много обличий и ужимок. Она называла его про себя бродячим мужчиной. Ей весело было думать, что это один и тот же человек, который нарочно, чтобы возбудить ее любопытство, переодевается где-то за углом и умело меняет возраст.
На этот раз бродячий мужчина был в одном из самых впечатляющих своих воплощений — задумчиво-ироничного атлета.
— Вы не позволите спички? — спросил он томным голосом.
— Ах, пожалуйста, — сказала Кира, протягивая свой «ронсон». Зажигалка была общая их с Гришей, подарок друзей, но Гриша от нее отказался, он любил, как и этот парень, на улице прикуривать у незнакомых. Возможно, и у девушек. Это нынче принято.
— Один только вопрос, девушка, если вы не спешите? — Парень прикурил и вертел зажигалку в пальцах, как бы собираясь положить ее в карман.
Кира сказала:
— Угу!
— Вы читали комедию Грибоедова «Горе от ума»?
— Читала. А как же. И по телевизору смотрела.
— А у вас не было ощущения, что Чацкий обыкновенный пройдоха и придурок?
— Это уже второй вопрос, — улыбнулась Кира и отобрала зажигалку.
— Понимаете, мне важно мнение посторонних. Я всегда так делаю, чтобы утвердиться в собственном. Я по профессии литературовед. Меня зовут Петро Семисчастный. На днях заканчиваю большую статью о Грибоедове.
Парень цедил слова лениво и небрежно, точно выплевывал по одному. Это был опытный товарищ.
— А почему вы думаете, что Чацкий придурок? — заинтересовалась Кира.
— Я неточно выразился. Или пройдоха, или придурок. Если он не замечал очевидного ничтожества Софьи, то, значит, придурок. А если замечал и все равно продолжал увиваться за ней, значит, пройдоха, готовый ради богатого приданого жениться хоть на чурке с глазами.
— А вы сами как считаете?
— В том и суть, что у меня совершенно оригинальная концепция. Я хочу доказать, что Чацкий — сексуальный извращенец, у которого роман Софьи с Молчалиным только возбуждал мужской аппетит.
Литературовед Петро поднял на Киру проникновенный, чарующий взгляд. При этом он пододвинулся поближе. Понятно было, что ритуал первичного обольщения был у него отработан до тонкостей.
— Да бог с ним, с Чацким, — сказала Кира. — Пусть он будет хоть людоедом. Но почему вы со мной заговорили о Грибоедове, а не о чем-нибудь попроще? Как вы угадываете, о чем надо заговорить с девушкой, чтобы ее заинтриговать, вот что любопытно?
Парень оживился, гримаса томной скуки сошла с его лица. Он оказался уже совсем близко. Теперь только руку протяни — и она рухнет в его объятья.
— Приходится действовать большей частью по наитию, — объяснил он. — Ну, конечно, помогают кое-какие психологические наблюдения, почерпнутые из жизненного опыта.
— А осечки бывают?
— У кого их не бывает.
— И куда вы ведете девушку, после того как ее охмурите? К себе на квартиру?
Парень положил руку на спинку скамейки за ее плечом.
— Вы очень хороши собой, — сказал он. — И умны. Это редкое сочетание. Но во мне вы ошиблись. Я отнюдь не искатель легких приключений. И квартиры у меня нету. Была квартира, и даже с обстановкой, куда входили жена и собака. Я любил с ними разговаривать.
— Где же они теперь?
— Жена как-то неожиданно меня бросила, квартиру мы разменяли, а собака сдохла. От чумки. Вам не холодно?
Кира вовремя спохватилась. От литературоведа Петра исходило обаяние печали, которому она всегда была подвластна. Это был даже еще более опытный товарищ, чем она предположила вначале. А вдруг он не играет? Вдруг этого забавного и симпатичного юношу, как и ее, настигла и оглоушила вселенская тоска. И он мыкается по городу, как по пустыне, тыкается носом во все углы, не зная, куда спрятаться от предстоящей, еще неведомой беды и расплаты. Бедный пловец, выгребающий поломанным веслом в полузатонувшей лодке к занавешенному туманом берегу. Разве она таких не встречала прежде? Их угадать нетрудно, они неловко тянутся к общению, а глаза их пусты и повернуты в себя.
