Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый
Порою Кожек мучился, пытаясь разгадать, как относится к нему Ержан. Может быть, он считал его мешком набитым, вроде того, на котором боксеры тренируют мускулы своих рук? Но и эти сомнения не убивали его любви к командиру.
На рассвете товарный поезд подошел к какой-то большой станции и остановился. Кожек спрыгнул на землю, немного походил вдоль вагонов, чтобы согреться, и побрел к вокзалу. Пожилая казашка, вероятно, дежурная, стояла в дверях.
— Скажите, келин, поезд долго простоит? — спросил он. Эта женщина годилась ему в женге, и своим обращением он хотел ее развеселить. Не таким уж он был простаком.
— Этот, товарный, что ли? Еще с час простоит, — ответила женщина.
Внутри вокзала было сумрачно. В углу, склонившись, сидели четыре женщины, дремали. От голоса Кожека они очнулись.
— Вот, на войну еду, — сказал Кожек.
— Е-е, счастливого пути! Все уезжают: мужья наши, сыновья, братья. И мой кайным уехал, — откликнулась дежурная.
— А я, глядите, отстал, выполняя задание командира. Не видели, когда прошел здесь воинский эшелон?
— Да со вчерашнего дня они часто проходят. Последний прошел часов шесть назад.
Кожек постоял, размышляя, потом сказал:
— Рассвет-то холодный. Продрог. Не найдется ли у вас кипятку?
Женщины, разбуженные разговором, сидели, нахохлясь. «Беу», — бормотали они. Но при последних словах Кожека оживились, захлопотали.
— Как не быть! На платформе есть кран с горячей водой.
— Жамиля, сходи принеси. Вот тебе чайник.
— Эй, Магрипа, достань чай, что мы купили в поезде.
Спустя некоторое время Кожек в кругу трех женщин без передышки пил красноватый жидкий чай. Понятно, этот чай не идет ни в какое сравнение с домашним чаем, но он не уступит армейскому. Кожек согрелся, отвлекся от тревожных размышлений и стал чувствовать себя лучше.
И тут неожиданно в боковой двери показался Зеленин. Глаза Кожека округлились. Изумленный, он вскочил с места.
— Уй, тауарищ сержант! Вы тоже отстал? Я тоже отстал. Вы знаешь... Вместе поедем, — забормотал он, позабыв о воинской субординации. Схватив Зеленина за рукав, он стал трясти его руку.
V
Война объединяет самых разных людей. Раньше у каждого был определенный круг родных и знакомых, был привычный с детства мир. Служащий какого-нибудь небольшого учреждения знал немногих товарищей по работе, своих друзей и единомышленников, а с другими людьми сталкивался либо на улице, либо в пути, и эти встречи были мимолетны. Колхозник хорошо знал таких же, как он сам, колхозных тружеников, а с другими людьми встречался лишь во время своих наездов в район или в город. Теперь люди соединились, перемешались, вместе проливают пот, роют окопы, едят из одного котелка. Люди разных профессий и специальностей, разных навыков и привычек перешли на одну общую специальность, на одну профессию. Их судьбы, их стремления и надежды едины. Волею войны столкнувшись друг с другом, они неожиданно становились друзьями.
Вот так военная судьба сблизила и соединила Бондаренко и Добрушина, людей, живших ранее в разных краях, а через Добрушина примкнул к этой паре и Борибай Еспаев. Близкими друзьями их назвать пока нельзя, но они всегда держались вместе.
Бондаренко и Добрушин — не похожие по характеру люди. Бондаренко — человек положительный, сдержанный, жизненная дорога его пряма. Что касается Добрушина, то, откровенно говоря, это настоящий пройдоха. У него замашки жулика, от которых он не отделался до сих пор.
Иван Бондаренко не изменил дедовским заветам, не ушел от земли — крепкий, трудолюбивый хлебороб. Родился он в Семиречье, куда его отец переселился из России. Но, обосновавшись в Семиречье, отец не сумел наладить хозяйства. Землю он получил, но не было никакого тягла, крыши над головой. Влез в долги, запутался. Дорога известная: пошел в батраки к зажиточным казакам, которые, приехав раньше, захватили плодородные земли. Сынишка Ваня в школу бегал от случая к случаю: не было времени — рано он стал помогать отцу.
Так уже в детстве узнал Ваня тяжелый подневольный труд. Отец его умом не выделялся, но человек был совестливый, религиозный, держался крепких семейных устоев и внушил сыну строгие понятия о честности. Следуя этим понятиям, Иван и жизнь свою построил прочно, по-крестьянски. Двадцати лет он женился на Дусе, скромной и работящей девушке из своей деревни. Когда началась коллективизация, вместе с сельчанами вступил в колхоз и на протяжении десяти лет трудился добросовестно, в меру своих сил. Нажил уважение сельчан, появился у него кое-какой достаток — не хуже, чем у других. В семье растут трое детишек. И эту свою жизнь он не променял бы ни на какую иную.
А жизнь тридцатипятилетнего Добрушина была прямой противоположностью. Она бежала то в гору, то с горы, то петляя, то делая зигзаги. Родителей Добрушин не помнит и не интересуется, что они были за люди. Вырос он в доме далекого родственника, мелкого бакалейщика Копилкина.
Копилкин не отдал его в ученье, держал при себе мальчиком на побегушках. Когда мальчик подрос, сделал его помощником в своей торговле. Но, не отдавая Добрушина в школу, научил грамоте, а также торгашеским ухваткам и сноровке. «Моя фамилия — настоящая, правильная фамилия. Соответствует моей натуре, — говаривал Копилкин. — А твоя фамилия никуда не годится. Может, из-за этой постной фамилии твой отец и мыкался всю жизнь. Да разве может человек человеку добро делать? Все это поповские басни. Но если ты не глуп, то и из этой фамилии извлечешь выгоду. Она как хороший картуз на человеке. Умей только пользоваться».
Эти поучения маленький Максим Добрушин усвоил с детства. Жена Копилкина была под стать мужу: на людских глазах тиха, набожна, благонравна, а копейку, которая попадала ей в руки, прятала так далеко, что и сам черт не сыщет. А на людях вместе с мужем своим плакалась: «И недостатки-де одолели и торговля идет в убыток, вот только на божье милосердие одна надежда: приютили сироту и пестуем его, как родное дитя. Да все равно нет удачи в нашей торговле».
И вправду, как ни был Копилкин ловок и хитер, как ни скряжничал, а богатства не нажил. Это был несчастный человек, запутавшийся в мелких уловках. Деньги, которые он собирал по копейкам, можно было бы пустить в широкий оборот. Но Копилкин на это не решался. Максиму претила скупость Копилкина, но некоторые нечистые ухватки в торговле он приобрел. Ему ничего не стоило приластиться к человеку, втереться в его доверие с тем, чтобы окрутить вокруг пальца. И пришло время, когда это свое умение Максим применил к своему хозяину. За три дня до пасхи в ларьке собралась большая сумма денег. Максим забрал эти деньги и скрылся из дома, который ему опостылел. В своих скитаниях он пристал к бродячему цирку и объездил с ним немало городов. Но первый пыл прошел — бродячий цирк ему тоже опостылел. Эти циркачи были люди перелетные, голытьба, вечно нуждавшаяся и голодная. Какой-то ловкач, клоун, учуял запах денег, втерся к Максиму в доверие и вместе с ним промотал их все до последней копейки. Бросив цирк, Максим опять пустился в скитания, обтрепался, одичал. В таком состоянии его подобрали и устроили в детскую колонию. Он уже был переростком, очень плохо давалось ему учение. К тому же, привыкнув к бродяжничеству, он связался с компанией ребят-воришек.
К тому времени Максиму стукнуло восемнадцать лет. Недоучка, бездомник, он в одном городе попался на краже.
Отсидев два года, Максим решил, что это ремесло не по нем, и устроился на работу. Но если уж сразу не повезло, то и в дальнейшем удачи не жди. В стране начались гигантские стройки, вершились грандиозные дела, но Добрушин оставался в стороне от большой жизни. То он работал курьером, то возчиком, то агентом по сбору шерсти. И словно клеймо пламенело на его лбу: всякие проходимцы-начальники, нечистые на руку, сразу же отличали его и старались приручить.
Некоторое время Максим заведовал складом. Эта работа оплачивалась плохо, а всякого добра, как нарочно, под руками было много. К тому же его начальник, по фамилии Бабкин, осторожно просветил его насчет таких вещей как «усушка» и «утруска», и напомнил, что есть на свете мыши, крысы и прочие грызуны. Но в этом отношении и сам Добрушин был не простачок. Однако аппетит у Бабкина оказался слишком большой, и Максим еще «нырнул» на два года.
После тюрьмы он снова стал возчиком, а там, по внезапной удаче, устроился администратором какой-то вольной труппы актеров.
В конце концов в позапрошлом году Максим оказался в Алма-Ате. В Сибири ему хвалили Алма-Ату: «Алма-Ата — это рай. На самый худой конец, яблоки не дадут умереть там с голоду. Яблоки колышутся на каждой улице. Климат теплый. В Алма-Ате человеку незачем тратиться на зимнюю одежду».
Но сколько ни оглядывался Добрушин на улицах, он так и не увидел яблок, падающих прямо под ноги. Все здесь продавалось за деньги, как и в других городах. Мучил голод, нестерпимо хотелось курить. Пошатавшись по городу, Добрушин решил искать работу. Устроился он на табачную фабрику.
