Анна Караваева - Родина
Он уже привык гордиться Юлей. Вслух он об этом не говорил, но замечал, что насмешки по адресу Юли Шаниной кончились.
Прошло уже два дня, как в многотиражке появилось сообщение, что бригада Челищевой свое обещание сдержала и дала двести процентов плана. Увидев на первой странице напечатанную жирным шрифтом фамилию Юли, Сунцов загорелся до корней волос и был рад, что никто не наблюдал за ним в ту минуту.
За эти два дня он еще не успел поздравить Юлю, ее трудно было застать дома. Вместе с Соней она помогала старшему мастеру цеха обучать «новеньких», учениц ремесленного училища, которые решили в будущем последовать примеру бригады Челищевой.
Услышав сегодня голосок Юли, который, как эхо колокольчика, разносился в пустом зале клуба, Сунцов вышел из-за стола. Но едва переступив порог и увидя сидящих около рояля Юлю и Соню, он понял, что между ними идет не совсем обычный разговор. Соня сидела к нему спиной, а Юля вполоборота. Сунцов видел ее тонкий и нежный профиль, трепетание длинных ресниц, белый блеск зубов из-под смешливо вздрагивающей верхней губки. Рассказывая что-то Соне, Юля то рассыпалась веселым смешком, то вскидывала головой, то уверенными жестами полудетских рук чертила в воздухе какие-то обеим им понятные фигуры. Боясь спугнуть это необычайно оживленное настроение Юли своим неожиданным появлением, Сунцов притаился за большой искусственной пальмой и скоро поймал нить Юлина рассказа.
— Самое чудное, Сонечка, оказалось в том, что я вдруг увидела ясно-ясно, что наша новенькая ведет шов неправильно! Заметила я это, и сердце во мне так сильно забилось, понимаешь? Значит, я уже могу остановить человека, чтобы ошибки не вышло! «Не делай так!» — говорю я новенькой и показываю, как именно полагается за рукой следить и шов вести. А она мне сначала не поверила: «Подумаешь, какая преподавательница, уж очень строгая… а может, ты зря придираешься?» — и даже стала спорить со мной. Вот чудачка!
Юля вскинула голову и сказала медленно и гордо:
— «Сию минуту, говорю, ты мне поверишь!» Тут как раз Ефим Палыч по пролету проходил. Я — к нему. Он подошел к нам, посмотрел, как я новенькую учу, и сказал ей: «Нет, нет, уж ты, голубчик, изволь Шанину слушать внимательно: это ведь наша многоуважаемая двухсотница!»… Подумай, так и сказал: «много-ува-жа-е-мая!» — и Юля залилась счастливым смехом.
— А что же! Ведь он правильно о тебе сказал! — весело подтвердила Соня и, как старшая, погладила Юлю по растрепавшимся волосам… — Да! И подумай еще вот о чем…
Соня приостановилась, и по движению ее плеч и головы Сунцов угадал, что она смотрит на Юлю особенным взглядом, — так оглядывают от корней до кудрявой макушки выросшее на глазах молодое деревцо. И Сунцову Юля была видна вся, облитая матовым светом люстры, огни которой, как светлячки, дрожали в черном зеркале закрытого рояля. Теперь Юля сидела лицом к Сунцову. Он видел ее глаза, окруженные пушистой тенью ресниц, огромные и сияющие; ее точеный носик и полуоткрытые губки чудесно морщились от улыбки и еще от множества чувств, которые она не в силах была выразить.
— Да, да, подумай еще о том, что ты теперь уже не та Юля, которая была в начале осени… — хотела было продолжать Соня, но Юля вдруг бурно обняла ее.
— Ты же обещала мне сыграть, Сонечка!
— Ну что же тебе сыграть? — задумчиво спросила Соня, пробегая пальцами по клавишам.
— Что хочешь, что хочешь!
Соня заиграла, и тут Сунцов вышел из своего уголка.
— Как хорошо! — восторженно прошептала ему навстречу Юля, кивнув на Соню и приложив палец к губам. Она как будто забыла удивиться неожиданному появлению Сунцова, — казалось, она не только жадно слушала музыку, но и прислушивалась к тому, что играло и бурлило в ней самой.
— Что ты играешь, Соня? — опрашивала Юля, плавно раскачиваясь на стуле, как ребенок.
— Это из «Лунной сонаты» Бетховена.
— Ох, какая музыка… будто лунный свет, вот так льется, льется с неба… а на земле так тихо… верно, Толя?
— Да, наверно, так! — любуясь ею, послушно ответил Сунцов.
Когда наконец Соня откинулась назад и пальцы ее прощально пробежали по клавишам, Юля бросилась на шею к ней.
— Милая, родная, как прекрасно, чудно! Сонечка, научи меня играть. Ты согласна?
— Конечно! — улыбнулась Соня.
— И я тоже смогу играть «Лунную сонату»?
— Но для этого надо много учиться, Юлечка.
— Буду, буду учиться! — жарко прошептала Юля и вдруг, привстав на носки и широко распахнув руки, будто на крыльях понеслась, заскользила по паркету.
— Юля, что с тобой?.. Ах, сумасшедшая! — засмеялась Соня, пытаясь поймать ее.
Но Юля, смеясь и напевая, сделала еще несколько таких же легких, летящих кругов по залу и наконец остановилась перед Соней и Сунцовым, румяная, блаженно-усталая.
— Ах… хочу учиться музыке… да, да! Хочу прочесть много-много умных, замечательных книг!.. Толечка, Сонечка, милые мои, ведь вы посоветуете мне, что надо обязательно прочесть? Хочу научиться петь, да, да! Я мало знаю песен, — пойте, я буду петь вместе с вами!
Сунцов ей не успел ответить, как она уже загорелась новым желанием:
— Толя, слышишь, хочу на лыжах бегать! Почему ты ни разочка не предложил мне, не показал… почему?
— Но ведь ты же никогда не высказывала такого желания, Юлечка! — оправдывался Сунцов.
— Ах, не сердись, Толя! — виновато и радостно засмеялась Юля и стиснула руку Сунцова горячими пальчиками. — Я забыла, что прежде мне ведь ничего не хотелось… ну вот прямо-таки… ни-че-го!.. А сейчас у меня столько желаний… Знаете, я поднялась бы на самолете высоко-высоко и все смотрела бы на нашу землю, какая она сверху… а? Правда, ведь до чего же это интересно!
— Ну смотрите на нее, Соня! — наконец воскликнул Сунцов. — Что случилось? Прямо как в сказке! Откуда это все?
— Откуда? Ах, какой же ты недогадливый, Анатолий Сунцов! — засмеялась Соня. — Ведь Юля у нас теперь «многоуважаемая двухсотница»! Сообразил, наконец?
В общежитии Сунцов застал довольно шумные разговоры, в которых не сразу разобрался. Правду говоря, ему ни с кем сейчас не хотелось разговаривать, — лечь бы скорей, закрыться с головой и, засыпая, думать о Юле, видя мысленно ее личико, легкую фигурку, вновь и вновь радуясь за нее.
Но не слушать было нельзя. В центре шумной кучки стоял взъерошенный и возбужденный Игорь Чувилев. Сухой блеск его серых потемневших глаз и бледное лицо с синевой под глазами показывали, что он очень устал и возмущен тем, что его не понимают.
— Надо по справедливости поступать! — говорил он резким и осипшим голосом. — Мы не только Тане Панковой, но и общему делу можем помочь!
— Он в святые хочет пройти! — хохотал и хлопал в ладоши Сережа. — А я вот грешный, у меня головы не хватит, чтобы обо всех думать. Нет, уволь, уволь!
— Дурак ты беспамятный! — еще сильнее озлился Чувилев.
— Стой, погоди, Игорь, — успокаивая, вмешался в спор севастополец. — Я тоже не совсем понимаю, в чем дело. Ну, хорошо, бригада Панковой заявила тебе, что, по их мнению, мы гораздо их сильнее, — у нас имеется наше приспособление к станку, и потому мы можем работать скорее и производительнее… Но кто им запрещает сконструировать что-то на своих станках, чтобы вырабатывать больше?
— Не смогут они сконструировать! — расстроенным голосом крикнул Чувилев. — Ребята по сравнению с нами еще зеленые, у них производственного опыта такого, как у нас, нету.
— Ну, а сама Панкова? — раздались голоса. — Ведь и она могла бы…
— Вам бы только кивать на других, а я в корень дела хочу смотреть! — резко оборвал Чувилев. — Таня, перед тем как на завод пойти, в ремесленном училище не училась. Она чертежницей была, но не захотела в тихой комнатке сидеть, а пошла в цех, где людей не хватало. Она очень хорошая, старается, но я знаю: конструкторских способностей у нее нет.
— Тогда, значит, тут ничего не поделаешь, — раздумчиво произнес севастополец и беспомощно развел руками.
— Как это «ничего не поделаешь»? — насмешливо передразнил Сережа. — Наш святой, видите ли, желает, чтобы мы просто поработали мало-мало за бригаду Панковой, а если ты этого не желаешь, он тебя «беспамятным дураком» назовет!
— Ну да, беспамятный дурак и есть! — упрямо повторил Чувилев. — Ты вспомни, как наше Кленовское училище готовилось к физкультурному параду весной сорок первого года, помните? Инструктор спорта В нашей группе за день бывало несколько раз осматривал наши ноги, руки, мышцы наши проверял да еще допытывался, не болит ли у кого голова, нет ли сердцебиения. Было это?
— Было, — в один голос недоуменно ответили Сунцов и Сережа.
— А для чего это он все делал? Как вы думаете? — строго прищурился Игорь. — Для того, чтобы все мы, спортсмены, в равных условиях… в равных — понятно? — бежали, например, к финишу.
