Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
Вовка знал: если Сергей заснет, тогда пусть хоть скалы рухнут, вулкан гремит — его не разбудить. Знал об этом и сам Сергей и стал моститься, чтобы прикорнуть, потому что лучший способ избавиться от страха — это уснуть, думал он.
— Эх, ты, соня! — пристыдил его Вовка. — Ты чего в лес шел? Или поджилки дрожат?
— А тебе разве не страшно? — спросил Сергей.
Вовка шмыгнул носом. Ему тоже не хотелось признаваться, что сердце у него колотится, как у пойманной птицы, что боится он лишний раз оглянуться и с минуты на минуту ждет, что кто-то положит волосатую руку на плечо, придавит к земле и скажет: «Ага, попался!» Но Сергею Вовка ответил:
— Я еще дома знал, что будет жуть как страшно. Но раз уж мы решили, то теперь терпи и держись.
Сергей промолчал, подбросил валежника в костер. Огонь вспыхнул ярче, к потолку пещеры полетели искры.
— Ну, пойдем смотреть? — спросил Вовка.
— Возле огня не страшно. А там, — Сергей повернулся к выходу, — там, может, волки.
Вовка рассмеялся:
— Волки трусливее собак: они сами человека боятся. Пойдем!
Ребята с опаской выбрались из пещеры. Держались друг за друга. Чуть дыша, остановились и замерли. Первые мгновения после костра ничего не различить. Хоть глаз коли — тьма непроглядная. Лежала глухая, мертвая, как камень, тишина. Не шелохнется ни одна веточка. И неба не видно. Великаны-деревья заслонили его. Но тут Вовка вдруг заметил множество ярких крохотных огоньков. Они, как пестрые дорогие мониста, были рассыпаны по земле. Горели и сверкали. Вовка толкнул Сергея в бок:
— Гляди!
Сергей рот раскрыл от удивления. Тут и там были вкраплены в темноту огоньки. Мерцали, как живые, слегка покачиваясь, будто дышали.
— Это цветет папоротник, — прошептал Вовка.
— Красиво, — чуть слышно сказал Сергей.
На душе у ребят полегчало. Отступил куда-то страх.
Они забыли обо всем на свете. Неожиданно открывшаяся красота и глубокий сон ночного леса наполнили грудь радостью. Вовка даже не предполагал, что ему будет так хорошо и легко. Он уже видел вокруг все: и контуры могучих застывших стволов дуба, и огромные листья папоротника, и дикие, густые, как клубок, заросли, и огненное цветение у самых корневищ, будто кто-то взял и высыпал в темноте из жаровни дышащие жаром угли.
Сергей нагнулся и схватил в горсть то, что Вовка назвал цветком папоротника. Хотел было поднести к глазам, чтобы получше разглядеть, как вдруг что-то страшно и дико загоготало над головой:
— У-у-у-у-у… — издало оно глухой, давящий звук.
Сергей закричал:
— А-а-а-ай, — и, обхватив голову руками, рванулся назад в пещеру. Вовка, спотыкаясь, бросился за Сергеем.
— Ха-ха-ха-а-а-а, — несся вслед раскатистый резкий смех.
Потом что-то заплакало, застонало…
— Ай-ай-ай! О-о-о…
И тут же смех:
— Ха-ха-ха-ха…
Ребята забились в угол пещеры. Беда свалилась внезапно. Они не могли понять, откуда все взялось. У Сергея не попадал зуб на зуб, он дрожал всем телом. Вовка уткнулся ему в плечо, не дышал. А там, около пещеры, к одному голосу прибавилось десять других. Перебивая друг друга, кричали, плакали, смеялись, стонали, бесновались какие-то чудища. Что-то хлопало и било, как в ладоши. Лес проснулся, ожил. Визг и гиканье, хохот — все смешалось в диком, сумасшедшем вое. И вдруг полоснул по сердцу пронзительный, душераздирающий вопль невидимого существа. Кто-то кого-то душил, кто-то с кем-то дрался. Сергей чуть не умер от страха. Но тут Вовка оторвался от его плеча, подбежал к костру, выхватил из него горящую головешку и пульнул ею в темноту. Что-то черное, большое отпрянуло от пещеры, и все умолкло так же неожиданно, как и началось. Стало тихо, как в погребе. Головешка дымила недалеко от входа, разгоняя черные тени. Сергей вначале подумал, что Вовка сошел с ума, а теперь глядел на него широко раскрытыми глазами: «Ну и смелый же он!». Однако сам из угла к огню вышел только тогда, когда окончательно убедился, что все стихло.
— У меня сейчас разрыв сердца будет, — сказал он Вовке, усаживаясь рядом. — Что бы это такое могло быть? Может, это шакалы были?
— Тут шакалы не водятся, — ответил Вовка. — Точно знаю.
Сергей прошептал:
— Значит, что-нибудь сверхъестественное?
Вовка пожал плечами:
— Не знаю.
— Так эти лешие могут и удавить нас, — сказал Сергей и неожиданно про себя отметил, что правая его рука до боли стиснута в кулак, и вспомнил, что в руке у него подобранный цветок папоротника. — Гляди, — протянул он руку Вовке.
— Не выбросил?! — обрадовался тот. — Ну-ка, показывай.
Сергей пододвинулся ближе к огню и раскрыл кулак. На ладони лежал скомканный кусочек истлевшего трухлявого дерева. Ребята не поверили глазам. Отвернулись к темноте — дерево светилось.
— Гнилушка! — разочарованно сказал Сергей, отряхнул ладонь о ладонь и стал куражиться над Вовкой: — Эх, ты, цветок папоротника! И меня с толку сбил. Ты только слушай бабку свою, она тебе сорок коробов наговорит.
Сергей хотел еще кольнуть чем-нибудь обидным Вовку, но слова вдруг застряли в горле: он увидел над самым входом в пещеру большие, круглые, как медные пуговицы, глаза. Глаза висели в воздухе и светились. Сергей прилип к месту, хотел крикнуть и не смог. Он ногой толкнул Вовку, но глаза тотчас исчезли. За пещерой опять вспыхнула неразбериха: свист, крик, плач, хохот.
— Ш-шу-ш…
— А-а-а-а…
— Ой-ой-ой-ой…
— Ха-ха-ха-ха…
— У-у-у-у…
— И-и-и-хи-хи… — доносилось со всех сторон. Теперь у пещеры будто собралась вся лесная нечисть. Здесь царил топот и грохот; казалось, вот-вот перевернется земля. Сергей заткнул пальцами уши. Вовка опять стал швырять головешки. Разбросал почти весь костер, но ничего не помогало.
— О-ой-ой-ой, — жаловались похожие на человеческие голоса.
— Ох-ох-ох, — вторило им со всех концов.
И тут же кто-то хохотал:
— Ха-а-а-ха-а-ха…
Можно было сойти с ума. Но Вовка держался твердо. Он размахивал у самого входа горящей палкой, чтобы не дать никому войти в пещеру. Сергею крикнул, чтобы тот подбросил валежника в костер. Сергей повиновался. Затем тоже схватил горящую палку и стал рядом с Вовкой. Пещеру застелил дым. Резало глаза. Нечем было дышать.
— Меня кто-то душит, — застонал Сергей и закашлялся.
Вовка оглянулся. Сергей уронил дымящую палку и рвал на себе ворот рубашки: ему просто не хватало воздуха. Потух и костер. Но на дворе стало светать. Вовка выскочил наружу — и вдруг все понял. Все понял и засмеялся во весь голос.
— Сергей, Сергей, — позвал он. — Гляди, гляди.
Но Сергей не торопился выбираться из пещеры.
— Да скорее же ты!
А когда вышел, то с облегчением вздохнул. Над самой пещерой вблизи и дальше на ветвях сидели огромные серые совы и филины. Глаза у них, как блюдца. Точно такие, какие видал Сергей в темноте. Он поднял с земли камень и запустил сердито в филина. Тот со стоном, плачем и хохотом взлетел и скрылся в чаще леса. За ним взлетели и другие его собратья; захлопали крыльями, загоготали, и, казалось, по лесу поскакал, ломая кусты, эскадрон всадников.
К полудню ребята возвращались домой, усталые, невыспавшиеся и измученные. Но настроение было отличное, теперь им все страхи были нипочем: тайну папоротника они не узнали, зато открыли в себе умение побеждать страх.
Бабушкины пенки
1Бабушка Ольга не могла налюбоваться и нахвалиться мною. Всем говорила, что я у нее внук самый пригожий, умный, самый лучший на всем свете. А я знал, что это неправда. Я был такой же, как и все, даже хуже. Из соседнего двора Петька Рыбаков дальше и выше меня бросал камни. А Ванька, что через дорогу против нас живет, смастерил такого змея, что мне и во сне не снилось. И, кроме того, у него есть настоящий морской бинокль, а у меня нет, потому что мой отец крестьянин, а Ванькин — моряк бывший.
Я попросил бабушку, чтобы она больше меня не хвалила: стыдно перед мальчишками, потому что, по ее словам, я лучше их, а на деле получается наоборот. Бабушка ни за что со мной не соглашалась. Она любила меня с непонятной силой, словно на земле жил только я один. Она моей матери и то не особенно доверяла меня, а об отце, ее сыне, уж и говорить нечего. Едва я оказывался у отца на руках, как бабушка немедленно отбирала, меня, упрекая отца, что он не умеет обращаться с детьми. Во всей нашей большой семье всегда лучший кусочек был у бабушки для меня. Я привык к этому и стал думать, что мне положено все лучшее. Особенно были вкусны пенки настывшего в погребе топленого молока. Я ничего другого не хотел есть, привередничал. Дед и отец не раз пытались всыпать мне ремня, но на выручку приходила бабушка. И доставалось им, большим и сильным, да еще так, что они становились тише воды. Все, кроме меня, в доме боялись бабушки. На ней, как говорил дед, наш дом стоял.
