Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
— Куда батьке уехал?
Я пожал плечами и ответил:
— Не знаю.
— Эх, ты, Незнайка Сидорович, — весело сказал он и небольно дернул меня за вихор. — Хочешь, пойдем ко мне, медом угощу?
Я оглянулся, не видит ли бабушка, и согласился.
Жил Макар через три дома от нас, на одной улице. Когда мы к нему пришли, он достал из погреба миску душистого меду в сотах и кувшин холодного квасу. Сам пил квас, а меня угощал медом. Пил и подмаргивал и вдруг спросил:
— Ты лошадей любишь?
— О, еще как! — сказал я, захлебываясь. — И еще очень люблю, когда вы, дядя Макар, верхом по улице летите.
— То-то, — причмокнул он губами.
В сенцах у Макара висели на стене верховые кожаные седла, новенькие и хрустящие. Стремена, как золотые, горят. Глаза у меня разбежались, когда я увидел все это.
— Зачем вам так много седел, дядя Макар? — спросил я.
— Вот вырастешь, обязательно подарю тебе одно, — ответил он.
И я очень захотел скорее стать большим. В тайне от бабушки повелась у меня с Макаром дружба. Полюбил я его. Смелый и сильный был он человек. Еще в детстве, мальчишкой, Макар у самого Чапаева в дивизии воевал. А теперь он жокей, всегда первые места на скачках берет. Каких только лошадей у Макара не перебывало! Он даже посадил меня верхом на скакуна, а потом разрешил проехать по двору и улице.
Но однажды, я и сам не думал, что все так получится, понравился мне Макаров кнут. Был это не простой, а особой работы кнут. Кнутовище из вишни, искусно оплетенное по концам тоненьким ремешком. И сам кнут сплетен всемеро из необыкновенной желтой сыромятины; взмахнешь им — и он воздух свистом режет. Очень красивый был кнут! Во сне даже мне снился. И я во что бы то ни стало решил завладеть кнутом, не мог больше жить без него. И как-то вечером (дяди Макара не оказалось поблизости) я сунул кнут себе под подол рубашки, бегом пустился домой через огороды и упрятал кнут далеко в овине.
Неделю никуда не показывался я из дому. Больше смерти боялся встретить Макара. Но однажды он пришел к нам, поговорил с отцом, увидел меня и ничего не сказал.
— И что только ты в этом Макаре нашел? — упрекнула бабушка отца, едва Макар скрылся за воротами.
— Значит, нашел, раз он мне нравится, — возразил отец.
Бабушка, точно порох, вспыхнула:
— От этого Макара одни неприятности! Люди добрые в поле работают, а он — знай свое — скачки устраивает. И тебя, поди, сманивает.
Отец промолчал. А я для себя решил, что дядя Макар совсем не заметил, что у него кнут пропал. И бояться мне нечего.
Вынул я кнут из потайного места и стал с ним играть во дворе. Взмахну им изо всех сил — он разбойником на всю улицу свистит. Чуть тише воздух рассеку — соловьем поет. Кнутовище в руках в колесо гнется. Необыкновенный был кнут!
И вдруг — гляжу, отец стоит передо мной:
— Ты где взял это? — спрашивает.
У меня язык отнялся. Почуял я, что отец узнал Макаров кнут. Затрясся я от страха, убежать хотел, да отец меня за руку схватил.
— Откуда у тебя этот кнут? — сердито повторил он.
Я молчал, насупился. И отец все понял. Выхватил он этот самый кнут из моих рук и стеганул меня. Спину точно огонь прошил.
Я заорал как резаный.
Подбежала бабушка. Загородила меня. Отец и на нее прикрикнул, все ей рассказал и в сердцах закончил, что нечего меня щадить. И первый раз бабушка не стала защищать меня. Лишь сердито сказала: — Это все от Макара неприятности.
Часы
Отец мой раздобрился и подарил мне старые карманные часы. И меня точно подменили, важный такой стал, сам себя не узнавал, даже мать больше слушался. Но главное было не в этом: я вдруг узнал, что такое время. Все я стал делать по часам. Каждая минута была рассчитана и распределена. Соскакивал я утром с кровати ровно в восемь; пятнадцать минут делал зарядку, десять умывался, двадцать минут завтракал. Выработался у меня точный распорядок дня. И я настолько привык к нему, что удивлялся, как жил раньше без часов.
Ребята, которые со мной дружили, тоже по моим часам жить стали. У нас эти дни только и было дела, что часы. Пройдет минута, как уже кто-нибудь спрашивает: «Ну-ка, погляди, сколько там времени?» Я даже заметил, что после того, как у меня появились часы, мальчишки нашего села стали лучше ко мне относиться. Одна только сестренка не могла понять, как мне было важно и необходимо иметь часы. Она дразнила меня «задавакой». Но я не обращал на нее внимания.
В часах было скрыто для меня таинственное и удивительное, какой-то совсем незнакомый мне мир. Тоненьким звоном билось их крохотное сердце. И сколько я ни ломал голову, не мог понять, почему идут часы. Какая сила заставляет их жить и показывать время людям? Я живу потому, думал я, что хочу жить. Все, что я ни делаю — играю ли, ем, работаю, — все потому, что я хочу, есть у меня желание. А часы? Почему живут часы? Они тоже умеют хотеть?
Часы я разглядывал со всех сторон. Не одну ночь лежал с открытыми глазами и все думал, думал. Хотелось открыть железные крышки и заглянуть туда, где царила тайна. Даже дух захватывало. И однажды я не утерпел и решился — открыл крышки. В глаза точно яркий огонь ударил. Медные колесики, цепляясь друг за друга и подгоняй друг друга, жили своей жизнью и, казалось, чему-то радовались. Одно колесико особенно было живым. Вертелось оно взад-вперед с такой быстротой, что едва можно было успеть рассмотреть его. Я подумал, что это и есть часовое сердце. Живое, маленькое и хрупкое. Стоит ему остановиться — и часы умрут. Я скорее захлопнул крышки.
Приложил часы к уху — идут!
Но в груди после этого стало неспокойно. И я уже не мог остановиться, чтобы не заглянуть дальше, не узнать до конца, отчего живут часы. Какая скрытая и непонятная сила заключена в них? Опять и опять я прикладывал часы к уху. Тонкий, точно комариный, звон их щекотал слух. Но, чтобы постигнуть тайну часов, чтобы узнать, что к чему, надо было часы все-таки разобрать.
Несколько дней кряду всюду преследовало меня одно и то же слово: «разобрать», «разобрать», «разобрать».
И я решился.
Как-то в полдень я вернулся с реки домой. Сестра над чем-то хлопотала во дворе, мать и отец уехали на молотьбу. Был самый подходящий момент, никто не мог мне помешать. Забравшись в заднюю комнату, поближе к окну, я расстелил платок. Приготовил маленькую отвертку, раскрыл перочиный нож. Отец должен был вернуться к вечеру. Часы показывали ровно двенадцать. Времени было достаточно, чтобы успеть сделать все.
Даже сам того не заметил, как снял я крышки. Отвинтил стрелки, поддел ножом и отделил циферблат. Надавил пальцем и вынул из футляра механизм.
Оголенный, будто выпавший из гнезда птенец, лежал он на моей ладони. Билось маленькое сердце. Смотрел я на него и думал: вот, оказывается, оно какое! Колесико и пружинка на его оси из проволоки тоньше волоса. Торопится, спешит… Рядом множество других колесиков, одни стоят неподвижно, другие — передвигаются едва заметно, а третьи — совсем кажутся мертвыми.
Непонятная жизнь открылась мне. Часы тикали, и мне казалось, что звонят колокола. Я забыл все на свете, забыл, что рядом, за дверью, есть сестра, забыл, что могут вернуться отец и мать. Я видел только часы. И хотел узнать о них еще больше. Руки дрожали. Как в лихорадке, дрожал весь я. И вдруг — повернул какой-то винтик, что-то хрупнуло, и часы стали. Колесико-сердце безжизненно повалилось набок, умерло. Стало глухо, как на кладбище.
Я испугался, но верил, что смогу вернуть часам жизнь. Снимая и откручивая каждый винтик и каждое колесико, я пристально рассматривал и клал в отдельности, чтобы не спутать их. Лишь минуту назад было от меня все скрыто. Теперь я всему хозяин: трогал своими пальцами то, что заставляло часы жить — колеса, пружины и стрелки. Очень все было интересно и необыкновенно. И как это можно было сделать такое множество крохотных колес? Какой нужен маленький напильник и молоток, думал я, чтобы все это выпилить и выковать?
И тут оглянуться не успел — в сенях послышался голос отца.
У меня даже в груди что-то закололо. Сгреб я в одну кучу и колесики, и стрелки, и крышки, и футляр — и все это скорее, чтобы не увидел отец, завязал в платок и сунул под матрац. Сам же через окно выпрыгнул в палисадник и дал деру подальше от дома. А за ужином глаз ни на кого не поднимал, ждал — спросит отец о часах. Но обошлось. Отец устал, и ему было не до меня.
На следующий день с самого раннего утра я спрятался в сарай. Начал собирать часы. Провозился я без обеда до позднего вечера. И тут вдруг я понял, что забыл, что к чему, какое колесо откуда и какой винтик куда закручивать. У меня почему-то оказались два колесика и один винтик лишними. И как ни старался, но места им я так и не смог найти. Только спустя еще один день я во всем разобрался. Дело пошло на лад. Но на беду в сарай вбежала сестра.
