Осоковая низина - Харий Августович Гулбис
Эрнестина глубоко вздохнула.
— В-третьих. Мама не тот человек, который на все это сможет спокойно смотреть. Разве она потерпит, чтоб у нее в доме хозяйничал другой?
— Не понимаю.
— Если Густав там распоряжаться станет, а распоряжаться ему придется, он ликвидирует и грядки, и площадку для игр. Волей-неволей он окажется в роли хозяина, начнет предъявлять претензии и так далее.
— Пока он там всего лишь дворник. И без всякого жалованья.
— Милая Эрнестина, я тебя очень люблю и уважаю и все это говорю ради твоей же пользы.
— Благодарю.
В тот вечер Эрнестина Густаву ничего не сказала, но на другой день передала разговор с братом во всех подробностях.
Густав долго молчал, затем сказал:
— Надо уходить.
— Пожалуй.
Курситисы решили искать дешевую квартиру в другом месте, лучше всего за Даугавой, где при многих домах есть огороды и целые песчаные пустыри, на которых можно построить и теплицу. Для коровы давно уже не хватало корма, его приходилось покупать за большие деньги, а молоко все равно давали бесплатно Гертруде и Нелде. На следующей неделе Гриету отвели на рынок и продали. Теперь Гертруда и Нелда вынуждены были покупать молоко в лавке. А в остальном все как будто оставалось по-прежнему, привезенные материалы продолжали лежать без дела. Густав ходил на фабрику, рано утром и поздно вечером подметал улицу, скалывал лед, посыпал тротуар песком и золой. Отношения с матерью и сестрой испортились. Курситисы с ними лишь здоровались, в разговоры не вступали. Заметно было, что мать и Нелда чувствовали себя неловко, но в то же время были довольны: наша, мол, взяла.
В одно воскресное утро Густав в поисках работы отправился по садоводствам и, пожертвовав шесть рублей, сел на трамвай. В вагоне было пустовато. Густав развернул газету, по привычке пробежал глазами объявления.
«Срочно требуется садовник…»
Но радость оказалась преждевременной: место, как обычно, предлагали в деревне. С упавшим настроением Густав сложил и сунул в карман газету. Однако, проехав несколько остановок, снова достал газету и прочитал объявление.
«…в имении. Обращаться в Риге, по Рыцарской улице…»
Густав знал большие сады имений, обычно они были запущены, и немало требовалось труда, чтобы привести их в порядок. Густав занимался этим целых десять лет. Но было это давно, в молодости. Он тогда был гораздо предприимчивее. Жил один и мог отправиться хоть на край света, а теперь жена, дочь…
Но в Густаве неожиданно проснулся какой-то дьявол. Он вскочил и на следующей остановке сошел, поспешив по указанному адресу.
Дверь открыла прислуга.
— Подождите, я доложу о вас полковнику.
К Густаву вышел человек небольшого роста в офицерской форме. Смущало узкое мальчишеское лицо, очень уж не сочетавшееся со сверлящим взглядом и пронзительным голосом.
— Соответствующее образование у вас есть?
— Да, я учился у Вагнера.
Отзывы с предыдущих мест работы, все похвальные, у Густава всегда при себе.
Моложавому полковнику было лет тридцать пять, но этот низкорослый человек был так самоуверен, что Густав, разговаривая с ним, чувствовал себя чуть ли не мальчишкой.
— Мои условия вам подходят? — закончив разговор, спросил полковник.
— Да, — ответил Густав.
— Когда вы можете приступить к работе?
— Наступает весна, уже пора заняться садом и…
— В будущее воскресенье за вами на станцию пришлют повозку.
Полковник дал понять, что разговор окончен, Густав простился и, взволнованный, вышел.
Чем ближе Густав подходил к коричневому деревянному дому на Ревельской улице, тем больше трезвел и даже робел.
— Пампушечка, я нанялся садовником.
— Где?
— Тебе не понравится.
— Говори же где!
— В деревне. В Курземе.
Эрнестина ждала, что Густав скажет еще.
— Это сад в имении. Есть дом для садовника. Двадцать тысяч в год жалованья. И еще есть хлев, в котором можно держать корову. Хозяин предоставляет выпас.
— Хочешь пойти? — недоверчиво спросила наконец Эрнестина.
— А что делать?
— Никуда я не поеду.
Весь день Густав пытался убедить Эрнестину, а она — его. К вечеру, усталый от споров, Густав уступил и пошел к полковнику отказываться. Подойдя к дому на Рыцарской улице, Густав остановился. А побродив с получаса, вернулся домой.
— Отказался?
Густав не ответил. Эрнестина больше не спрашивала. Она знала, что через несколько дней муж отойдет и все будет по-прежнему. Но прошла неделя, а Густав оставался таким же, мрачным, замкнутым, слова из него не вытянешь.
— Папочка, почему ты такой грустный?
— Ничего, так… — Густав замолчал, не договорив.
— Скоро найдешь работу здесь, в Риге.
Густав кивнул, но глаз не поднял. Алиса видела, как мучителен для отца этот разговор, и, опечаленная, оставила его в покое.
В следующее воскресное утро Густав подмел улицу, переоделся в лучший костюм и, ничего не сказав, ушел. Как бы отправился искать работу по рижским садоводствам. А на самом деле Густав пошел на станцию, взял из камеры хранения заранее оставленный там кожаный чемодан и мешок с одеялом, рабочей одеждой и необходимыми садовнику вещами; купил в кассе билет до Бруге.
А в почтовом ящике квартиры Курситисов оставил записку:
«Я от места не отказался и уезжаю сегодня туда работать. Как устроюсь, пришлю письмо с новым адресом. Если что случится, напишите. Густав».
После отъезда Густава прошло три недели. Наступила пасха. За это время он прислал две открытки. Последнюю перед самым праздником. Из-за работы и плохой дороги он сейчас никуда ехать не может. Позже, когда потеплеет и дороги подсохнут,
